Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Здесь лежат те фанфики, которые еще недописаны, включая и только начатые, и близкие к завершению.
Ответить
annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 09 июл 2010 12:40

Название: "Они знали"
Автор: я
Персонажи: основной: СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП
Рейтинг: G
Жанр: драма
Размер: миди
Статус: в процессе
Аннотация: Лишь его смерть позволила раскрыть главную тайну его жизни - тайну его ошибок, его страданий, его любви. Дамблдор дал ему слово скрыть эту тайну от всех и сдержал свое обещание. Но для всех ли это было тайной? Это исповеди тех, кто ЗНАЛ. Они рассказывают свои истории. Как им пришлось соприкоснуться с его тайной? Что заставило их молчать? И что теперь, после его смерти, им сказать другим и самим себе?
Дисклеймер: все права принадлежат Роулинг.
Комментарии и критика приветствуются.


Глава 1. Петунья Дурсль, урожденная Эванс.

Знала ли я? Разумеется знала! С того самого момента, как этот отвратительный мальчишка появился в ее... в нашей жизни. Я возненавидела его в тот момент, как он, тощий и грязный, в своих ужасных обносках вылез из кустов на нашей детской площадке и обратился к моей сестре. Сказал, что знает объяснение этим ее фокусам, которые меня так раздражали и в то же время завораживали. Заявил, что она волшебница, как и он, как его придурочная мамаша, на которую нельзя было взглянуть без отвращения.
Его наглость вывела меня из себя. Я не могла оставить этого просто так - такие как он должны знать свое место. Какое-то отребье решило, что может разговаривать со мной и моей сестрой. К счастью, мне быстро удалось показать ему, кто он есть, но я видела уже тогда, что она слушала его с вниманием и была явно заинтригована, что было заметно по взгляду, который она бросила на него, уходя. До этого она смотрела так только на меня - когда я в детстве читала ей книжки или учила кататься на велосипеде. Теперь же мы поменялись ролями - оказывается она умела что-то, чего не могла я. А он говорил, что так и должно быть, что есть какой-то другой мир, созданный для них обоих, в котором мне нет места. В тот день, когда я осознала это, я возненавидела свою сестру, за ее превосходство надо мной и его, как соучастника ее преступления.
Да, я следила за ними и подслушивала их разговоры. Я делала все, чтобы поссорить их и это мне иногда удавалось, ибо он платил мне столь же сильной неприязнью и наши постоянные стычки часто провоцировали ссоры между ними, но ненадолго. Он всегда первым шел мириться, признавал свою неправоту и она неизменно прощала его. Я исходила бессильной злобой, но ничего не могла поделать.
Все усугублялось еще и тем, что я догадалась о его чувствах. Нужно было быть такой наивной идиоткой, как моя сестра, чтобы этого не заметить. Достаточно было того, как он на нее смотрел. Ведь если ей в ту пору было только десять лет, то мне уже исполнилось четырнадцать, я была почти женщиной и знала многие вещи, которые ей были недоступны. В частности, я рано поняла значение подобных взглядов. Ребята из моей школы нередко смотрели так на моих одноклассниц, которые им нравились, когда хотели пригласить их на свидание. Я всегда завидовала им до зубовного скрежета, потому что на меня никто никогда так не смотрел. И вот теперь я вынуждена была наблюдать его влюбленный взгляд, направленный на мою младшую сестру. Меня начинало мутить, когда я замечала на его мерзкой физиономии это выражение, так напоминавшее щенячий восторг родителей - словно она была каким-то неземным чудом, ангелом, а не маленькой нахальной дрянью, да еще ненормальной.
Однажды я стояла в роще за деревом, наблюдаля за ними и слушая их беседу. Он как обычно забивал ей голову этой своей чушью про их волшебную школу. Тогда-то я и услышала впервые о дементорах, которые через много лет напали на моего сына. Но тогда-то я услышала только, что эти чудовища охраняют какую-то волшебную тюрьму, куда Лили, конечно не попадет, потому что она слишком хороша для этого. По мне всех таких как они следовало сажать за решетку, но в его голосе было столько мольбы, надежды, немого восхищения, что я не смогла сдержаться и неловким движением выдала свое присутствие. Он, конечно взбеленился и начал орать на меня, обвиняя в шпионстве. Конечно, я не могла терпеть оскорблений от паршивого сопляка в женской кофте, который сделал из моей сестры такую же никчемную уродку, как он сам. Но не успела я договорить, как сломавшаяся ветка больно ударила меня по плечу. Я сразу поняла, что это его рук дело. Мне было не так уж и больно, но я нарочно разревелась в три ручья, надеясь, что уж теперь-то ему достанется от нее как следует.
После этого случая он был в опале почти до самого сентября. Полтора месяца он как тень таскался за ней, пытаясь заставить ее смягчиться. А я с удовольствием наблюдала за его отчаянием. Но торжествовала я ровно до того момента, как она упомянула о письме. Я хотела забыть об этом! Об унизительно-вежливом отказе, который дал директор этой школы, Хогвартса, в ответ на мою просьбу зачислить меня туда. Получив его, я поклялась в вечной ненависти к волшебникам и ко всему их миру. Выходит, я недостаточно хороша для них? Ну, разумеется, я им не подхожу, потому что я нормальная и вменяемая, а они чокнутые идиоты, бездарные и бесполезные.
Я прятала это письмо от всех, ни одна живая душа не должна была видеть моего позора. Каким же шоком для меня было узнать, что этот маленький негодяй вместе с моей дорогой сестрицей прочли его! Волшебники, видимо суют свой нос во все! Тогда-то я и дала себе зарок: когда-нибудь я отомщу ему, и моя месть будет страшной. В моем распоряжении имелось только одно оружие против него - его любовь, о которой не догадывалась моя сестра. Эта любовь была его единственной слабостью, единственным рычагом, с помощью которого можно было заставить его сделать все, что угодно. О, да, я поняла это первой - намного раньше директора Хогвартса и я знала, что рано или поздно он сам даст мне такую возможность.
Я не верила, что их дружба будет длиться вечно и оказалась права. Правда, прежде, чем они окончательно поссорились прошло целых пять лет. Она перестала проводить с ним каникулы, он больше не появлялся в окрестностях нашего дома, а если я и встречала его случайно где-то поблизости, он был один и выглядел, как будто на него свалилось сразу тридцать три несчастья. В конце-концов, когда мать однажды поинтересовалась, куда он исчез, она заявила, что не желает даже слышать о нем. А вскоре мне стало ясно, что у этого ничтожества есть счастливый соперник. В рассказах моей сестры все чаще звучало имя этого Поттера, а однажды она даже показала мне фотографию, один из их жутких снимков, где изображение двигалось, вместо того, чтобы оставаться на месте, как на наших фото. Это был первый и слава богу последний раз, когда я видела этого придурка. Единственное его преимущество перед Снейпом заключалось в смазливом лице. Прическа придурка ясно говорила, что он последний проходимец, впрочем только такого и могла выбрать моя дура-сестричка.
Когда она закончила шестой курс, они с родителями уехали на две недели на Майорку - мы всегда проводили там отпуск. Но к тому времени Лили настолько мне осточертела, что я не могла и минуты выносить ее общество. Накануне отъезда я поругалась с родителями и решила остаться дома. Папа с мамой, конечно, уговаривали меня передумать, мама даже закатила истерику, но мне было уже двадцать лет и я могла сама распоряжаться собой. А отправить шестнадцатилетнюю младшую дочь одну они не могли. В общем - я уже несколько дней наслаждалась одиночеством и свободой, когда заметила, что возле нашего дома каждый день торчит один и тот же человек. Не проходило вечера, чтобы он не устраивался в тени соседнего дома, прямо напротив окна ее комнаты. Видимо, он ждал, что там загорится свет и она появится в окне. Прождав так несколько часов, он исчезал до следующего вечера. Не составляло труда догадаться, что так жаждать видеть мою сестру может только один человек. И я убедилась в этом, когда на четвертый или пятый день нарочно вышла на крыльцо. Снейп сделал было движение в мою сторону, но подойти и заговорить так и не решился. Видно еще надеялся дождаться саму Лили.
Но через два дня он сам подошел ко мне. Я как раз возвращалась домой из кино и открывала дверь, когда увидела перед собой его лицо. Оно было настолько бледным, что он приобрел явное сходство с покойником, что впрочем, вряд ли могло сделать его внешность более отталкивающей, чем всегда. Приглядевшись, я заметила, что его дурацкая хламида прожжена и разорвана в нескольких местах, он держался за правое плечо и из под пальцев его стекала кровь. Мне сразу же пришла удовлетворенная мысль, что ему гораздо больнее, чем было мне, когда он ударил меня веткой. Куда только делось его нахальство! Он шатаясь приблизился ко мне и тихо - было видно, что слова даются ему с трудом - спросил, где Лили.
Нарочно выдержав паузу перед тем, как ответить, я сообщила, что она уехала на каникулы с каким-то лохматым очкастым придурком. Это была неправда, но я наслаждалась своей ложью, наслаждалась ревностью, отразившейся на его лице, болью, которую ему причинило подобное известие. Однако, он на удивление быстро справился с собой, достал откуда-то конверт, запачканный пропитавшей одежду кровью и протянув его мне, попросил когда Лили вернется, передать ей это письмо.
Тут-то и наступил час моего торжества. Вместо того, чтобы взять письмо, я убрала руку и, откровенно издеваясь над ним сказала:
- Попроси-ка повежливее, урод. - я упивалась своей властью над ним. Он побагровел от ярости, но возможность передать письмо моей сестре была ему слишком дорога. Сквозь стиснутые зубы Снейп прошептал:
- Пожалуйста, прошу тебя, передай это письмо Лили. Но мне было этого мало...
- Встань на колени, - потребовала я, желая проверить, насколько для него важно это письмо. Опустится он на колени ради того, чтобы Лили прочитала его послание, или нет?
Он и в самом деле был готов ради нее даже на унижение, потому что поколебавшись несколько секунд он все же опустился на колени и повторил свою просьбу. Только после этого я, наконец, взяла у него письмо. Едва испачканный кровью конверт очутился у меня в руках, я на его глазах разорвала письмо в клочки, прежде, чем он успел помешать мне.
Несмотря на боль, он мгновенно вскочил на ноги и выхватил волшебную палочку. На мгновение я испугалась, что он сейчас что-нибудь сделает со мной, но он был несовершеннослетним и знал, что ему за это грозит. Несколько секунд он сверлил меня ненавидящим взглядом, затем сунул палочку в карман и исчез. Больше я ни разу не видела его.
Мне не могло даже в голову прийти, что через несколько лет мы станем товарищами по несчастью - нам обоим придется заботиться о сыне Лили. Мы, судя по всему, одинаково относились к этому невыносимому мальчишке и оба отнюдь не скрывали этого. Но существенная разница, как я теперь понимаю, состояла в том, что то, что я делала по принуждению, против воли, он делал из любви. Я не чувствую своей вины ни перед ним, ни перед сестрой, ни перед мальчишкой. Они только портили мне жизнь, как и все волшебники. И все же иногда, когдая я слышу его имя, вспоминаю обрывки письма на крыльце дома моих родителей и следы крови, меня терзает нечто похожее на угрызения совести. Но я уверена, это просто глупые фантазии, и они скоро пройдут... Или не так уж скоро? Или никогда?
Последний раз редактировалось annyloveSS 09 июл 2010 22:17, всего редактировалось 1 раз.
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 09 июл 2010 22:16

Глава 2. Гораций Слагхорн.

"Я учил его! Думал, что хорошо его знаю." Эту фразу я произнес больше года назад, когда Гарри сообщил всем о его предательстве. Эту же фразу я произнес и узнав от Гарри правду о нем. И эта правда шокировала меня почти так же сильно, как и та ложь. Я ведь знал все, но никогда не придавал этому настоящего значения.
В нашу бытность коллегами я вел себя с ним очень дружелюбно, а сделавшись его подчиненным даже позволял себе что-то вроде заискивания, осуждая его в душе. Но моя доброжелательность не находила в нем отклика, а вызывала только раздражение, которого он никогда не скрывал. Меня, честно говоря, это не удивляло, потому что я помнил наши отношения учителя и ученика. В школьные годы он не пользовался моим расположением, признаюсь в этом совершенно открыто. Я недолюбливал его даже несмотря на неизменные успехи в моем предмете. Меня задевала его независимость и презрение к авторитетам. Покровительство всегда было моей слабостью. Мне нравилось формировать личности, влиять на юные умы, выводить в свет новые таланты. Я любил, когда на меня смотрели снизу вверх - это льстило моему самолюбию. Этим, как мне доказал год назад Гарри, и воспользовался Том Реддл, чтобы получить ключ к тайне, позволившей ему превратиться из блестяще одаренного юноши в монстра, от которого мы избавились такой страшной ценой. Я до сих пор корю себя за это.
А Северус Снейп даже в детстве не признавал ничьего покровительства. Его самолюбие заставляло его резко отвергать мои попытки включить его в список моих "удачных проектов", а мое - игнорировать его гений, ставший очевидным после первого же урока зельеварения. Конечно, ему, полукровке, да еще выросшему в каком-то бедном магловском районе, было сложно завоевать авторитет на моем факультете, где исконно учились в основном чистокровные волшебники, отпрыски старинных семей, знавшие друг-друга с пеленок. Но постепенно он заставил их признать его своим, благодаря блестящим способностям, намного превосходившим их собственные. Но даже войдя в их круг он оставался одиночкой. Компании однокурсников он предпочитал общество книг. К седьмому курсу в библиотеке Хогвартса не осталось ни одной книги, которая бы ни разу не побывала у него в руках.
Подобие дружбы с товарищами по факультету, у Северуса перевешивала вражда с учениками факультета Гриффиндор. Точнее с компанией Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Я никогда не старался вникнуть в причины их конфликта, стараясь вообще не замечать напряженности в отношениях между этими двумя факультетами, поскольку это мешало мне играть в демократизм при поиске талантливых студентов. Способности к моему предмету у всей компании были чуть выше среднего, а у Петтигрю и того хуже, поэтому я не удостаивал их вниманием и мало интересовался их жизнью. Видел только, что хотя перевес в столкновеньях куда чаще оказывался на их стороне - им ни разу не удалось сломить его или остаться безнаказанными. Мстительность Северуса неизменно настигала их именно тогда, когда они меньше всего ожидали этого и всегда бывала крайне изощренной, хитроумной и прекрасно спланированной. Эти качества и составляли основу его успехов на моих уроках. Его письменные работы поражали ясной логикой, точностью и глубиной анализа. Читая их, я мог только ахать от восхищения. А вот его действия на практических занятиях часто заставляли меня недоумевать. Не раз и не два мне случалось заметить, что он делает что-то не вполне соответствующее, а то и прямо противоположное тому, что следовало. Любому другому студенту я, конечно, указал бы на ошибку, но мне очень хотелось поставить провал ему в упрек. Однако, к моему удивлению, результат неизменно оказывался выше всяких ожиданий. Нужно признаться, я очень критично относился к Северусу, но сколько ни старался, не находил повода придраться. Больше того - часто его работа оказывалась намного лучше, чем у всех остальных. Я ставил ему высшие оценки, не понимая, как это ему удается. Теперь-то я понимаю, что он экспериментировал, действовал на собственный страх и риск, поддерживаемый только верой в свою правоту. Мало кто из людей отважился бы на подобное. Именно этой смелости когда-то не хватило мне самому, чтобы стать настоящим ученым.
Школу он окончил лучше всех на факультете. Даже Деметриус Нотт и Грета Забини остались позади, что меня весьма огорчило. Из шести сдаваемых предметов, самые выдающиеся результаты он показал на Зельях и Защите от Темных Искусств. Три остальных были тоже оценены на "Превосходно". Только трансфигурация давалась ему чуть хуже, хотя, возможно, причиной этому была натянутость в отношениях, существовавшая между ним и Минервой. Но ничто не могло заставить его ради оценки попытаться изменить ситуацию.
Лишь один человек имел на него влияние. Лили Эванс - рыжеволосый ангел с удивительными глазами, моя любимая ученица, солнечная богиня Гриффиндора. Мать Гарри. Я недаром сказал Гарри, что не могу вообразить себе человека, который знал бы ее и не любил. Это правда. Разве можно было проводить с нею долгие часы в библиотеке за домашним заданием, прогуливаться с ней по двору в солнечную погоду, сидеть с ней за одной партой, работать в паре на моих уроках и не влюбиться в нее? Разве можно было не потерять голову и сердце, каждый день тайком пожирая ее взглядом, пока она склонялась над котлом или касаясь ее волос, пока она нарезала ингредиенты? Я ведь замечал, как он это делает, но не придавал тогда этому значения. Многие вздыхали по ней и провожали ее такими же пламенными взглядами. Я и представить себе не мог, что у него все настолько серьезно. Конечно я видел, как тяжело он переживал охлаждение их дружбы, видел, что для него настоящим ударом стали ее отношения с Джеймсом Поттером, но подумать, что вся его долгая двойная игра, все его тайны, все мужество, все поступки, которым мы никак не могли найти объяснения, все странные события, происходившие в год его управления школой, которые мы списывали на счастливую случайность - все это ради нее одной?! Даже сейчас, после его смерти, столько лет верности одной любви кажутся мне чем-то фантастичным!
Когда Гарри рассказал мне об истином происхождении таланта, проявленного им на шестом курсе, мне вспомнилось, что после разрыва с Северусом, работы Лили по зельям оставались по-прежнему безупречными, но те удивительные находки и идеи, приводившие меня в изумление, почему-то пропали навсегда. Что я чувствовал? Наверное, то же самое, что чувствует любой человек, обнаруживший, что расточал похвалы ложным талантам, упустив из виду подлинный гений. Я не рассердился на юношу за этот небольшой обман, тем более, что сам поощрял его. Обсудив все, мы решили попытаться восстановить уничтоженный учебник. Омут Памяти и легилименция должны в этом помочь. Правда, пока дело продвигается не слишком быстро. Нам с Гарри удалось воспроизвести всего несколько десятков рецептов и пару заклинаний. Но мы не отчаиваемся, потому что оба верим: рано или поздно наша работа будет доведена до конца. А пока, я слушаю, как прославляют его героизм и вспоминаю ту фразу, которую сказал дважды, и оба раза ошибся. Я думал, что хорошо его знаю, но на самом деле я не знал его никогда.
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 12 июл 2010 21:49

Глава 3.Нарцисса Малфой.

"Любовь - розовый куст: чем красивее розы, тем острее шипы." Такая строчка была в старинной песне, ее пела нам с сестрами мама, когда мы были маленькими. Тогда мы, конечно, не понимали ее значения. Да я и теперь сомневаюсь, что знаю о любви больше, чем в детстве... Люциус? Мы с ним лучшие друзья и именно поэтому стали идеальными супругами. Мне всегда казалось, что это правильно, что только так и может быть. Иногда я даже в какой-то степени понимала Темного Лорда, возненавидевшего любовь. Любовь, которая сломала жизнь моей сестры и жизнь человека, который спас моего единственного сына.
Я всегда уважала его, потому и обратилась к нему первому, едва мне потребовалась помощь. Я знала, что могу ему довериться, он поймет меня и поможет, ведь и сам знает, что значит любить кого-то больше всего на свете...
Нет, с Северусом мы не были близкими друзьями, но я одна из первых "разглядела" его, едва он поступил на наш факультет. Вначале я относилась к нему с легким пренебрежением, из-за его происхождения, но потом стало очевидно: если полукровка, воспитанный в магловских трущобах, знает и умеет больше, чем многие представители самых чисткровных семей - значит он и впрямь чего-то стоит. Мне импонировала его гордость и независимость - эти черты исконно присущие только аристократам по духу. Да, конечно с самого начала он гораздо больше общался с Люциусом, чем со мной, но я, пожалуй, была единственной, кто проявлял к нему интерес как к личности. Постепенно между нами установились вполне приятельские отношения, хотя четыре года разницы в возрасте, разумеется, давали о себе знать. Но может быть именно потому, что я была уже взрослой девушкой, я не только четыре года наблюдала за всем, что происходило между Северусом и его подругой, но и делала из этого выводы.
Лили Эванс... Я не любила ее, как не любила большую часть гриффиндорцев, а уж тем более грязнокровок. Нельзя сказать, что я ее ненавидела, просто на мой взгляд она даже не стоила того, чтобы обращать на нее внимание. Поэтому меня так задевало всеобщее преклонение перед этой маленькой магловской выскочкой. Особенно меня раздражала благосклонность, оказываемая ей нашим деканом. Правда, ко мне он тоже благоволил, но мои успехи в зельях были довольно скромны, что, конечно, лишало его возможности рассыпаться в комплиментах. Мы сталкивались с нею несколько раз на вечеринках профессора Слагхорна и были не в восторге от общества друг-друга. Меня бесила ее гриффиндорская помешанность на справедливости, а стремление помогать даже тем, кто не просил об этом вызывало тошноту. Бывали моменты, когда я даже не находила ее красивой и искренне недоумевала, что в ней нашли все ее поклонники, приписывая ей внешность типичной простолюдинки.
Ее притворная дружба с Северусом не могла меня обмануть. Я ничуть не сомневалась, что рано или поздно она предпочтет ему равного - с такими же гриффиндорскими замашками, как у нее самой. С молоком матери я впитала понятие о том, что чудес не бывает, у этих двоих не было ничего общего и надеяться, что они могут быть вместе было бы нелепостью, которую не мог бы себе позволить ни один здравомыслящий человек. У меня тоже на всех четырех факультетах было немало воздыхателей, восторгавшихся моей красотой. Но им было прекрасно известно, что я могу выйти замуж только за представителя чисткровного рода, обладающего не меньшим состоянием и связями, чем род Блэков, и те, кто не соответствовал этим требованиям, были бы просто глупы, питая бесплодные надежды. Именно поэтому я не могла понять, как Северус, с его ясным и холодным умом, не видит таких очевидных вещей. Когда я была на седьмом курсе, а он на четвертом, я однажды осмелилась по-дружески объяснить ему это. Я не считала Лили Эванс достойной того, чтобы бегать за ней, как это делает он. Я посоветовала ему порвать эти не имеющие перспектив отношения. Они слишком разные, у них разные пути и разные судьбы. Ему нет места в ее жизни, а ей в том будущем, которое должно быть у него. Его иллюзии принесут ему только несчастье... Не помню точно, что я тогда говорила. В ответ он сначала довольно резко попросил меня не вмешиваться не в свое дело. Подобный тон обидел меня и я уже собиралась уйти, разозленная и разочарованная. Но тут он глубоко и печально вздохнул и тихо, словно про себя, произнес: "Сердцу не прикажешь..." Эти слова врезались в мою память...
Вспомнить же песню про розовый куст меня заставил другой случай, который я тоже до сих пор не могу забыть. Это было уже после моего замужества, но еще до рождения Драко. И Северус и Люциус к тому времени уже состояли в числе сторонников Темного Лорда. Я как сейчас вижу тот летний день, когда я и Северус сидели в гостиной Малфой-мэнора. Темный Лорд уже тогда отличал Северуса, несмотря на его молодость. Он был впечатлен его явным превосходством над всеми остальными, хотя и не был еще с ним так откровенен, как в период Второй войны. В тот день Северус должен был передать Люциусу какие-то дополнительные приказания, связанные с поручением, данным моему мужу или что-то такое - я никогда не вдавалась в подробности. Но Люциуса за полчаса до его прихода срочно вызвали в министерство. Он должен был вернуться в ближайший час, а пока мы вдвоем удобно расположились в гостиной с бокалами лучшего эльфийского вина и беседовали о какой-то статье, недавно опубликованной Дамблдором в журнале «Трансфигурация сегодня». Увлеченно разнося в пух и прах нашего драгоценного директора, мы не заметили, как в окно влетела сова со свежим номером «Пророка». Я взяла у птицы газету и небрежно бросила ее на столик, стоявший между нами. Она упала так, что прямо перед нашими глазами оказался крупный заголовок заметки, сообщавшей о состоявшейся сегодня помолвке двух «самых известных и одаренных молодых волшебников последних лет: Джеймса Поттера и Лили Эванс». Чуть ниже шла большая в половину газетной страницы фотография счастливой пары и длинная статья, пестревшая пошлыми и до предела банальными эпитетами вроде «невероятно красивой пары» и «сердец, нашедших друг-друга». Я сделала пренебрежительную гримасу и подняла глаза на своего собеседника.
Северус сидел в кресле, неестественно выпрямив спину. Так выглядит человек, у которого отобрали весь воздух сразу. Его черные глаза были устремлены на заголовок, бокал выпал из застывших пальцев, заливая светлый ковер вином… Стараясь сохранить непринужденность тона я спросила, что случилось. Он ответил, что все в порядке, но его голос был таким спокойным, что это взволновало меня не на шутку. Затем он поднялся из кресла, поднял упавший бокал и, поставив его на стол, устремился к стеклянной двери, ведущей в сад. Он шел таким спокойным и размеренным шагом, что это напугало меня куда больше, чем истерика или крики отчаяния. Напугало настолько, что, подождав несколько минут я неслышно вышла вслед за ним.
Я нашла его в самой глухой части сада, где стояла оплетенная розами беседка, в которой я любила сидеть особо знойными вечерами. Он стоял возле этой беседки, прижав одну руку к груди, а другой держась за оплетающий ее розовый куст. Цветов на этой ветке почему-то не было, зато два острых шипа впивались прямо ему в ладонь. Я как завороженная глядела на это зрелище. Шипы впились довольно глубоко, но он словно не замечал этого, не делая ни малейшей попытки убрать руку. Так, без малейшего движения он простоял несколько минут. Затем медленно двинулся в сторону дома. Я пустилась бегом через сад обратно в гостиную и успела занять свое место прежде, чем Северус как ни в чем не бывало вошел, налил себе еще вина и опустившись в кресло напротив меня продолжил прерванный разговор, словно ничего не случилось. А спустя недолгое время появился Люциус и я ушла в свою комнату, чтобы Северус не заподозрил, что я могла что-то понять. Тут мне и пришли на ум казалось давно и прочно забытые слова колыбельной.
Сейчас, когда он мертв и мертва она, я думаю об этом случае чаще, чем прежде. У меня ничуть не меньше чем у других оснований оплакивать его и может быть я больше всех ему признательна. Благодаря ему и Гарри Поттеру моя семья сейчас со мной, если, конечно, не считать Беллы, которая все же была моей сестрой и я не могу не сожалеть о ее смерти, хоть она и принесла мне настоящее облегчение. С окончанием войны у меня появилось много времени и возможностей для размышлений о том, что такое любовь и была ли она в моей жизни. Но вместо этого я просто смотрю на тех, кого я люблю и испытываю странную боль, точно острые шипы впиваются мне в ладонь…
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 21 июл 2010 00:54

Глава 4. Леди Мэри Эдит Харгрейв (Мэри Макдональд).

Я никогда не ценила свои принципы слишком высоко. Даже когда училась в Хогвартсе на Гриффиндоре, носила фамилию Макдональд и была в числе подруг очаровательной Лили Эванс, любимицы всего факультета.
Нет, я любила ее не меньше, а может даже и больше других, но я не считала ее совершенством, каким находило ее большинство ее знакомых. Многое в ней вызывало у меня раздражение - в том числе ее всегдашняя уверенность в собственной правоте, привычка поучать и советовать. Во всяком случае тогда я смотрела на это именно так. Будучи, как и Лили, маглорожденной, я не раз испытывала пренебрежительное отношение к таким как мы со стороны чистокровных магов. Особенно этим отличались ученики факультета Слизерин. Поэтому когда Эдвин Блетчли стал проявлять ко мне интерес совершенно определенного толка, я не стала возмущаться или негодовать, а просто подняла его на смех в Большом зале в присутствии половины школы и в том числе Дианы Мейсон - его официальной невесты. Как мне потом рассказали - Диана не расторгла помолвку, а просто запустила в Эдвина все известные ей заклинания сразу, что стоило ему недели в больничном крыле.
Большинство друзей и подруг Лили не одобряли ее дружбы с Северусом Снейпом. Они прожужжали ей все уши о том, что он такая же мразь, как они все, что доверять человеку, имеющему репутацию самого лучшего знатока Темных Искусств во всей школе - просто идиотизм. Особенно усердствовала в этом компания Джеймса Поттера - ловца нашей квиддичной команды, любимца преподавателей, хотя всем вокруг было ясно, что такая "забота" была продиктована ревностью - он с третьего курса положил на Лили глаз. Женская же часть окружения Лили просто удивлялась, что нашла такая девушка как она в этом мрачном, непривлекательном, помешанном на учебе парне, вечно ходившем в обносках и с подержанными книгами, да к тому же еще служившем предметом насмешек и издевательств наших "звезд" - Поттера и Блэка.
По правде сказать, я тоже принадлежала к числу. Нельзя сказать, что я относилась к нему дурно - я ведь его почти не знала. Он был слишком нелюдим и никогда не подпускал к себе никого, кроме нее одной. Но в ее присутствии он становился другим человеком - его глаза загорались, холодный голос наполнялся теплотой, некрасивое лицо точно озарялось внутренним светом. С ней он мог разговаривать часами напролет, но беда была в том, что разговоры их часто перерастали в споры и даже ссоры. Косвенной причиной одной из таких ссор стала и я.
Дело в том, что пострадавший от рук своей невесты Блетчли решил отомстить мне и привлек к этому своего приятеля Малсибера, который откопал где-то довольно мерзкое Темное проклятие с психотропным действием. Однако, заколдовать меня он так и не успел, его остановил староста школы. Малсибера наказали, хотя он и заявлял, что просто пошутил и на самом деле вовсе не собирался делать ничего плохого. Никто, кроме слизеринцев ему не поверил, но доказательств не было. Эта история вызвала бурное негодование моих друзей, даже чересчур бурное на мой взгляд. Помню, как громко Лили выражала негодование по поводу того, что Снейп принял сторону Малсибера, но объяснять причины моего конфликта с ним и Блетчли я тогда не сочла нужным.Да и вступаться за Снейпа мне не хотелось, ведь я не верила в его искренность. Не верила до того самого вечера...
О произошедешем у озера в тот день говорила вся школа. Я благоразумно молчала, не желая вмешиваться в то, что меня не касалось. Конечно, то, что Снейп назвал Лили грязнокровкой было дурно, но и поведение Поттера и Блэка тоже давало повод для упреков. За тот день Снейп пытался подойти к Лили раз шесть, подкарауливая ее то в коридорах, то в библиотеке, то в Большом Зале во время обеда. В конце-концов наши ребята пригрозили что поколотят его, если он не оставит ее в покое. Всякого другого на его месте такая угроза заставила бы отступиться. Но около полуночи, когда все уже разошлись по спальням, я услышала возмущенные возгласы Полной Дамы. Она словно спорила с кем-то. Поспешив на голос портрета, я обнаружила возле него Снейпа собственной персоной. Полная Дама пожаловалась мне, что уже почти полчаса пытается заставить этого юношу уйти. За это время мимо него прошло пять гриффиндорцев и к каждому он обращался с одной и той же просьбой. Все отвечали в лучшем случае насмешками, а то и бранью. Одна девушка даже сказала, что попросит старосту сообщить преподавателям, если он сейчас же не уберется отсюда. Но он не обратил на ее слова никакого внимания.
Я довольно раздраженно спросила у молчавшего все это время Снейпа какого черта ему надо. Он ответил, что хочет поговорить с Лили и не уйдет, пока не сделает этого. На мой насмешливый вопрос не собирается же он оставаться здесь до утра он совершенно серьезно ответил, что именно это и сделает. Я сочла своим долгом сообщить ему, что на него может наткнуться Филч или делавший обход преподаватель или в очередной раз куда-то исчезнувшие Поттер и Блэк с Петтигрю и Люпином, потом попросила прекратить делать из себя посмешище, обещая, что кто-то из тех, с кем он разговаривал непременно расскажет об этом завтра всей школе и над ним будут издеваться все четыре факультета... Все мои доводы были бессильны - он продолжал стоять на месте не говоря ни слова. В свете факела были видны только пылающие черные глаза на бледном лице. Заглянув в них, я вдруг растеряла все слова. Он не шутил: я могла сейчас пойти спать, могла позвать учителей, могла попросить кого-то из парней вышвырнуть его вон. Он прекрасно понимал это, но решительный огонь в его глазах говорил, что он не сойдет с места, даже если ему придется простоять у нас под дверью всю ночь. Его не волновало ничто и никто на свете - ни Филч, ни Дамблдор, ни даже все четверо Основателей вместе взятых были не властны над ним. Значение для него имела одна Лили. Тогда-то я и поняла, что он и в самом деле в нее влюблен, причем отнюдь не так, как влюблен в меня Эдвин Блетчли и даже если Лили поступит с ним также, как поступила с Эдвином я - это ничего не изменит в его чувствах... Вернувшись в спальню, я сообщила Лили о его ультиматуме и посоветовала ей все же выслушать его. Она неохотно согласилась со мной и вышла из спальни. Не знаю, о чем они говорили, но она вернулась очень быстро, минут через десять и почти сразу уснула. Я же пролежала без сна почти всю ночь, думая о том, что будет завтра. Назавтра, как я и предсказывала, Снейпа встретили за завтраком язвительными насмешками со стороны всех четырех факультетов. В рот он не взял ни кусочка, как и за обедом и за ужином. Позднее я узнала от Эдвина Блетчли, что в слизеринской гостиной ему устроили грандиозные разборки за то, что он едва не подвел весь факультет, рискуя быть пойманным вне спальни в неположенное время. в результате всего этого к вечеру он выглядел настолько раздавленным, что мне даже захотелось посочувствовать ему, но я отказалась от этой мысли. Насколько мне известно, потом он еще несколько раз пытался попросить прощения, но потерпел неудачу. Я же к тому времени была слишком занята своими собственными проблемами.
Перед окончанием пятого курса Эдвин снова предложил мне свое покровительство. Я сочла, что это будет для меня выгодным, к тому же, несмотря ни на что, Блетчли мне нравился, хотя я и понимала, что он никогда не женится на мне. Сделка с совестью показалась мне не таким уж ужасным делом в сравнении с преимуществами, которые мне сулили отношения с Эдвином. Наша связь продолжалась до конца первой войны. Лили вышла замуж за Джеймса Поттера и работала вместе с ним в Ордене Феникса, вскоре у них родился сын. Блетчли, хотя и был на стороне Темного Лорда, в ближний круг не вошел. Как и я, он предпочитал соблюдать нейтралитет. От него я еще пару раз слышала имя Снейпа, а потом...
Потом была поездка в Уимблдон, где я и встретила Ричарда. Оказалось, что у магловских аристократов амбиций куда меньше, чем у магов, а состояния больше. Во всяком случае родители сумели меня убедить, что для дочери шотландского фермера потомок пэров и член Палаты Лордов - отнюдь не худший вариант. Кроме того это был неплохой шанс укрыться от разгорающейся войны в магическом мире. Во мне никогда не было гриффиндорской смелости, даже не знаю, о чем думала Шляпа в тот момент, когда мне ее надели на голову. Безусловно, после свадьбы мне пришлось открыть Ричарду, кто я такая. Он не пришел в восторг, но и особого недовольства не выразил. После первого падения Того-Кого-Нельзя-Называть, я частично вернулась в магический мир. Роман с успевшим жениться и благополучно открутившимся Блетчли возобновился, о Снейпе я узнала, что Дамблдор устроил его на работу в Хогвартс. В дальнейшем я слышала много всего, но ни разу в связи с ним не упоминалось имя ни одной женщины. Я была уверена, что он не забыл о Лили.
Когда же сын Лили открыл всем правду - я удивилась меньше, чем кто бы то ни было. Когда вокруг меня все восклицали: "Ну кто бы мог подумать, что он способен на такое ради любви!" - я только улыбалась, вспоминая, как много лет назад, ночью, возле гриффиндорской гостиной сама увидела, на что можно пойти во имя этого чувства.
Сейчас мне время от времени снятся сны, в которых я вижу Ричарда, стоящего в хогвартской форме у портрета Полной Дамы и заверяющего кого-то, что не стронется с места, пока Мэри Макдональд не согласится с ним поговорить. Порой в этих снах Ричард превращается в Эдвина. Но я знаю, что это просто сны. Я никогда не ценила свои принципы так высоко, как Лили Эванс, а Ричард и Эдвин слишком благоразумны для подобных поступков. И я просыпаюсь, выпиваю утренний кофе и спускаюсь на кухню роскошного особняка, где натыкаюсь на Ричарда, разозленного тем, что вчера парламент снова отклонил его законопроект. После завтрака он отправляется на заседание, а я сажусь в автомобиль... Немного не доезжая до Чаринг-Кросс, я всегда отпускаю шофера и делаю вид, будто захожу в дорогой салон красоты, расположенный на другой стороне улицы. Сама же быстро дохожу до Дырявого Котла, где усаживаюсь за один и тот же столик, чтобы выслушать очередную жалобу порядком постаревшего Эдвина на то, что его старший сын Майлс после окончания Второй войны не хочет делать карьеру в Министерстве Магии, а собирается профессионально играть в квиддич. Затем мы с ним поднимаемся на верх в номер, где стоит кровать, на которой мое тело знает каждую неровность...
Я всегда ухожу раньше Эдвина, не потрудившись даже расправить смятые простыни. И нарочно возвращаюсь домой через весь Лондон, думая о Лили Эванс. На взгляд любого человека, я куда счастливее ее. Но я никогда не была и не буду любима так, как она. Неужели я не заслуживаю такой любви? Или это просто судьба?

ОТ АВТОРА: Я со всей ответственностью заявляю, что это НЕ ООС, а мое видение персонажа третьего плана!!!
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 25 авг 2010 12:08

Глава 5. Поппи Помфри.

Самая главная заповедь, которой меня учили в колледже при больнице Святого Мунго - настоящий целитель должен врачевать не только тело, но и душу своего пациента. Всю свою жизнь я старалась следовать этому правилу, потому и выбрала не слишком престижную и высокооплачиваемую должность школьной медсестры. Ведь дети - куда более уязвимые и беспомощные существа, чем взрослые, а тем более, когда они целых семь лет на большую часть года оторваны от своих семей. Мне хотелось дать им тепло и заботу, которых им так не хватало. Каждому ребенку, без исключения. Даже тем, кто делал вид, что не нуждается в этом.
Северуса Снейпа я тоже помню маленьким мальчиком, худеньким и болезненным, с колючим взглядом и мрачным характером. На младших курсах он доставлял мне довольно много работы, в основном связаной с его чрезмерным усердием в учебе. Правда, иногда приходилось мне и устранять последствия его конфликтов с компанией Джеймса Поттера. Честно говоря, меня всегда очень огорчали эти стычки - я очень любила Джеймса Поттера и Сириуса Блэка, они были такими милыми шалунами: всегда жизнерадостные, порывистые, горячие, они словно живой фейерверк освещали всю школу. Да и бедного Ремуса я любила и даже Питера Петтигрю, хоть он и стал потом предателем. Они часто и охотно делились со мной своими проблемами, а уж как были дружны! Бывало, если кто из них попадет в больничное крыло, так тут же трое других рядом появляются, и пошло: шутки, прибаутки, разговоры о семье, о доме, о квиддиче, еще о каких-нибудь пустяках... Все больничное крыло будто ходуном ходит! Глянешь на них - сердце так в пляс и пускается.
Северус же был совсем другим. Почти никогда не говорил о себе, о своей жизни. Спросишь его о чем-нибудь - он либо молчит, либо огрызается. Я даже о рукоприкладстве его отца узнала не от него, а от Лили Эванс, хотя и раньше замечала у него на теле синяки, кровоподтеки, рубцы ... Сам-то он об этом ни единым словом ни разу не заикнулся. И не жаловался никогда - как бы больно ему ни было, сцепит зубы и ничего не говорит. А Лили довольно часто к нему приходила, когда он лежал у меня - приносила книги, разговаривала с ним вполголоса. Он с ее приходом будто оживал. До этого весь день лежит в постели уткнувшись в очередную книжку и не реагирует ни на кого вокруг. А стоило ей появиться в палате, он сразу встрепенется, к лицу приливает краска, на губах улыбка. Тогда он еще умел улыбаться, это потом остались только холодные язвительные гримасы, к которым я так привыкла за двадцать лет, что даже забыла, что когда-то было по-другому. Уж не знаю, дружила ли с ним Лили, или что другое, но я видела, что она для него человек особенный. Пять лет это продолжалось, а затем что-то между ними разладилось. Больше она к нему не приходила и вместе их не видели, они даже разговаривать перестали. А на шестом курсе он точно с ума сошел - заваливал себя учебой, чтением и научными работами, о которых мне Лили рассказывала, да еще есть и спать как следует перестал.
Кончилось тем, что его двое однокурсников ко мне едва ли не силой приволокли, он чуть с ног не падал... Я, конечно, оказала ему помощь, запретила столько заниматься, а потом взяла руку - пульс проверить и вдруг вижу на запястьях два тонких шрама. Спросила, что это такое, а он сразу же руку отдернул. Потом стал мямлить что-то про заклятие, которое якобы испытывал, а оно не так сработало, но я уже видела такие следы и сразу поняла, что они от магловской бритвы. Причем до летних каникул у него их не было. Тут я уже серьезно забеспокоилась и пригрозила, что если он мне сию секунду не скажет правду, я немедленно расскажу все Дамблдору. И здесь его как прорвало, в первый раз за шесть лет. Я даже не помню точно, что именно он говорил - сбивчиво, спутано, полунамеками. В основном что-то про общую ненависть, про то, что он никому не нужен, про одиночество, про то, что незачем жить... Только я почувствовала нутром, что он всего об одном человеке думал, о ком-то, кого он любит и кто ему очень дорог. Но мне даже в голову не могло прийти что речь идет о Лили - я всегда ее воспринимала только как его подругу. К тому же она в то время как раз от Джеймса перестала бегать, что меня очень радовало - они так красиво вместе смотрелись, не пара, а загляденье. Джеймс мне сам не раз повторял, что она ему очень нравится, только Лили все время ему от ворот поворот давала. Но Джеймс не унывал, она - твердил - все равно будет со мной, не будь я лучший игрок в квиддич во всей школе.
Я хотела Северуса как-то успокоить, начала произносить какие-то ободряющие слова, которые обычно в таких случаях используют, но такими они мне вдруг показались чужими, фальшивыми, равнодушными, что я сама не заметила, как умолкла. К тому времени он уже и сам взял себя в руки, а потом вдруг достал волшебную палочку и заявил, что если я кому скажу, как он тут со мной откровенничал, то он изменит мне память, и пусть, мол не сомневаюсь, он сумеет, да так, что никто ничего даже не заподозрит. И видно по его лицу, что не шутит. Я ему сказала, что каждый медик дает клятву не разглашать тайны своих пациентов. Он вроде удовлетворился этим ответом, но с тех пор старался любым способом избежать обращения ко мне. Какие бы он ни получал травмы или ранения, как бы не мучался, но всегда находил предлог, чтобы не приходить в больничное крыло. А если все же возникала уж совсем острая необходимость, то из него ни слова нельзя было вытянуть. Отвечал на все мои вопросы односложно и очень грубо, так что пропадало всякое желание с ним общаться. Так до самого окончания школы продолжалось.
А потом, когда Дамблдор его в школу взял преподавать, уже после смерти Джеймса и Лили - я его даже сначала не узнала - строгий, холодный, угрюмый человек. Ему в ту пору было едва за двадцать лет, а вел он себя, словно ровесник директора. Со мной всегда держался исключительно по-деловому, на фамильярность вовсе не реагировал. В работе да, помогал - зелья варил такие, какие ни в одной лавке не купишь. И в Темных Искусствах он действительно разбирался на высшем уровне. Недаром Дамблдор именно ему поручил ту девочку, Кэтти, которую в прошлом году прокляли ожерельем. Я о таком проклятье, как на этом ожерелье было, даже и не слышала никогда, а он сразу распознал его, определил действие, остановил распространение, да еще и минимизировал последствия.
Когда Северус убил Дамблдора, я долго не могла поверить в такое. А после сам Темный Лорд директором его поставил, да еще этих двух мразей Кэрроу ему в помощь определил - я от возмущения места себе не находила. Как мальчик, которого я помнила несчастным одиноким и страдающим, мог быть таким чудовищем? Служить монстру, который убивает невинных людей, потворствовать тварям, которые не стеснялись пытать детей? Я в его сторону даже смотреть не могла, такая ненависть меня захлестывала. Чувствовала, что прикончила бы его своими руками, если б сумела... Однажды Амикус сразу троих первокурсников Круциатусом ударил, а Снейп только слегка пожурил его за это, мол, не нужно так эмоционально реагировать на ребячьи выходки. Я бедных детей еле-еле в себя привела, а Северус вечером пришел в больничное крыло, заявил, что хочет проверить, как я выполняю свою работу. Сделал мне выговор за то, что вовремя не пополнила запас обезболивающего зелья, да еще и принес с собой несколько пузырьков, сказал, что сам сварил его, хотя это абсолютно не входит в его обязанности. Тут уж я не удержалась, высказала ему все, что думаю о нем. Как только я его не называла - бесчеловечным выродком, которого непонятно как земля носит, отребьем, вероломным предателем, низким трусом и мерзавцем, даже худшим, чем его хозяин. Говорила, что его существование - оскорбление природы, что для таких как он, даже поцелуй дементора - слишком мягкая участь и тому подобное. Я думала, он меня убьет на месте, а он молча выслушал все, а потом посмотрел как-то очень грустно, оставил пузырьки с зельем на столе и ушел.
Ну а когда Гарри рассказал всем правду, мне и вспомнились все странности, которые я замечала за этот год. Почему, например, Джинни, Невилла и Луну наказали только ссылкой под надзор Хагрида, я ведь не сомневалась, что Кэрроу и Снейп их запытают до полусмерти? Каким образом Амикус в декабре умудрился отравиться наливкой, которую ему прислал с совой неизвестно кто, причем, аккурат после того, как он во всеуслышание пообещал посадить в карцер до конца рождественских каникул всех, кто плохо успевал по его предмету? Кто посоветовал отправить в больницу Святого Мунго для более тщательного обследования специалистами Теодора Нотта, после того, как своими издевательствами он довел Симуса Финнигана до того, что тот наслал на него какую-то странную порчу? Я подумала тогда, что Снейп считает меня не компетентной, ведь было очевидно отсутствие серьезных последствий. Кто в последнюю минуту остановил мучителей Майкла Корнера, напомнив о его чистокровном происхождении, благодаря чему Майкл сохранил здоровье и рассудок? Кто подбросил в мою комнату экстракт сибирского столетника - очень дорогой и почти недоступный в Англии ингредиент, который есть только у считанных профессионалов в зельеварении и без которого я не смогла бы снять последствия редкого Темного проклятия, наложенного двумя слизеринцами на нового старосту Когтеврана, за то, что он заступился за кого-то из младших учеников? И таких случаев было еще много. Мы все приписывали их милости провидения, а теперь я понимаю, что все это было делом его рук. Я обвиняла его в том, что он поощряет Кэрроу, а на самом деле только благодаря ему эти двое садистов за год своего пребывания среди детей, никого не убили и даже не причинили никому по-настоящему серьезного непоправимого вреда.
А Лили-то он, выходит, и в самом деле любил, да еще как! Большинство людей за столько лет уже давно "переболели" бы, а вот он нет. Я тогда, на его шестом курсе, помнится, сказала по глупости, что вряд ли детская любовь стоит того, чтобы приносить ей в жертву жизнь. Эта любовь оказалась совсем не детской, а той, про которую все так часто слышали от Дамблдора - самой сильной на свете, такой за которую только и можно даже жизнь отдать. Да, мои учителя говорили истинную правду: настоящий целитель может не только вылечить тело, но и понять душу своего пациента. Я не смогла...

Глава 6. Кингсли Шеклболт.

Лили Поттер никогда не упоминала при мне о своем знакомстве с этим человеком, а уж тем более о дружбе. Я ни разу не слышал, чтобы она даже произносила его имя. Я не относился к числу близких друзей семьи Поттеров, воспринимая их только как талантливых соратников по Ордену Феникса. Не состоя в нем официально, я, тем не менее, очень уважал Дамблдора, хотя и осуждал его за то, что он часто действует в обход официальной власти. К тому же профессия аврора не оставляла слишком много времени на выяснение подробностей чужой личной жизни. Шла война - действия приспешников лорда Волдеморта становились все активнее, бойцы Ордена погибали один за другим. Марлин Маккинон, братья Пруэтты, Фенвик, Дибборн и многие другие молодые, не успевшие пожить как следует. В сердцах все сильнее разгоарлась ненависть к их убийцам. В то время я был молодым аврором под началом Аластора Хмури. Департамент Обеспечения Магического Правопорядка возглавлял Барти Крауч-старший. Я, как и многие другие, полностью одобрял его решительные и жестокие меры. Даже разрешение применять к Пожирателям Смерти Непростительные заклятия не вызвало во мне ужаса - тогда я искренне считал, что по-другому с ними просто нельзя. Все люди вокруг тогда подвергались жесткому делению на друзей и врагов. Преданность первым и безжалостность ко вторым сделалась жизненным кредо большинства моих коллег. И, естественно, вообразить, что Лили, которую все любили за ее необычайную доброту, справедливость и способность к состраданию, могло что-то связывать с одним из наших врагов, было невозможно даже вообразить.
О Северусе Снейпе не знал ничего. Пару раз кто-то говорил о нем, как об одном из слуг лорда Волдеморта, но встречаться в бою нам не приходилось ни разу. Однако я считал, что репутация сильного и талантливого мага на пустом месте не возникает. Еще больший интерес к личности этого человека возбуждало во мне то, что, насколько я знал, он был моложе меня на несколько лет. Что-то подсказывало мне, что рано или поздно придется столкнуться с ним...
Когда Джеймс и Лили начали скрываться, я был уверен, что Дамблдор на этот раз заигрался. Верить в такую ерунду, как пророчества, да еще заставлять в нее верить других - такого я не ожидал от руководителя нелегальной организации сопротивления. Я всегда был скептиком и привык верить исключительно фактам. Такие вещи, как предсказания представлялись мне слишком ненадежными и сомнительными, чтобы на них полагаться. Но незадолго до смерти Джеймса и Лили произошел случай, который поколебал мой скептицизм. Я пришел однажды к ним домой, чтобы обсудить очередной план, предложенный Дамблдором. Они недавно перебрались в Гордрикову Впадину и занимались обустройством своего дома, стараясь сделать его максимально удобным для недавно родившегося Гарри. Пока Лили расставляла на каминной полке фарфоровые статуэтки, Джеймс отвел меня на кухню и вручил мне странную вещь, больше всего напоминающую амулет. Кулон странной формы из черного дерева на длинном толстом шнурке. Посередине был вырезан какой-то иероглиф. Джеймс сказал, что эта вещь внушает ему подозрения и пропросил проверить ее на Темную Магию. Я спросил его, что именно дало ему повод для подобного вывода. Джеймс объяснил, что Лили уже несколько раз на его глазах пыталась избавиться от этой вещи, хотела выбросить ее с глаз долой, но всякий раз словно какая-то сила мешает ей это сделать. Будто на амулет наложено заклятие, не позволяющее его уничтожить - Лили даже бросала вещицу в камин, но она все равно потом находилась среди пепла. Я согласился, что это странно и спросил, откуда у Лили вообще такая подозрительная вещь? Вот тут Джеймс признался, что не может ответить на этот вопрос - амулет он видел у своей жены давно, еще до их свадьбы, в этом он уверен. Однажды он осмелился задать ей вопрос а она коротко ответла, что ей подарил его один бывший друг, когда ей было двенадцать лет и продолжать разговор отказалась.
Конечно, я взял у Джеймса амулет и пообещал, что если это и вправду окажется нечтио опасное - мы уничтожим его немедленно. Правда, сначала спросил, как отнесется Лили к пропаже вещи, но Джеймс заверил меня, что она будет лишь рада. Я понимал ее, потому что не мог представить, что столь нприглядную на вид вещь можно подарить с добрыми намерениями. На следующий день я отнес кулон экспертам и забыл о нем надолго - нашлись куда более важные дела. Через несколько месяцев в одном из коридоров меня остановил один из экспертов, знаменитый специалист по восточным редкостям.
- Шеклболт, - сказал он, - интересную вещицу вы нам принесли полгода назад.
Я с трудом вспомнил, что речь шла о безделушке, полученной мной от Джеймса и спросил, неужели они обнаружили на нем какое-то Темное заклятие. Эксперт отрицательно покачал головой, а потом поинтересовался, где я взял такую невероятную редкость. Когда я объяснил, что это вещь одного моего друга, он пустился в долгие объяснения о том, что это древняя реликвия, подобные ей были очень распространены в Индии и Вавилоне несколько веков назад, сейчас во всем мире осталось всего несколько таких талисманов и хранятся они как правило в древних магических семьях, передаваясь из поколения в поколение... я остановил поток его словоизвержения и прямо спросил, неужели этот амулет и в самом деле ценная вещь. Эксперт лукаво улыбнулся и сказал, что этого никто не знает, потому что их никогда не покупали и не продавали.
- Почему? - удивился я.
Эксперт объяснил, что в древности этот оберег обычно дарили тому, кого очень любили и хотели уберечь. Восточные волшебники верили, что пока талисман оставался у получившего подарок, магия любви дарителя защищала и оберегала его от всех несчастий, даже на расстоянии. Но стоило одаряемому потерять, выбросить или отдать кому-то амулет - защита исчезала, хотя на чувства дарителя это влияния не оказывало.
В ответ на рассказ эксперта я только пожал плечами. Красивая легенда не произвела на меня особого впечатления и я даже не забрал амулет обратно, несмотря на совет эксперта вернуть его владельцу. Во-первых я не сомневался, что Джеймс не возьмет оберег назад, а во-вторых я не верил в подобные вещи - меня ждала реальная работа, от которой зависели жизни людей.
Смерть Джеймса и Лили стала для меня таким же шоком, как и для всех остальных, равно как и чудесное спасение Гарри. Потом начались процессы над Пожирателями Смерти. На многих из них я присутствовал сам. Аластора бесило, что такие изворотливые бестии, как Малфой, Эйвери, Нотт, смогли уйти от наказания - кто отговорившись Империусом, а кто откупившись деньгами. В отношении Северуса Снейпа Хмури сетовал, что его вину нам тоже не удастся доказать, да еще сам Дамблдор заступался за него, объявив своим шпионом. Это так огорчало старого аврора, что он даже допрос поручил провести мне. Тогда я и увидел Снейпа впервые. Честно сказать вид совсем еще молодого человека поразил меня. Было такое ощущение, точно я разговариваю с трупом. Я хорошо знал все уловки преступников, но поведение Снейпа приводило в недоумение. Он не выкручивался и не сваливал вину на других, как тот же Каркаров, не бравировал своей виной, как делали это фанатики тирана вроде Лестрейндж, не проявлял никаких признаков страха и не притворялся, что ничего не боится. Во всем облике стоящего передо мной человека была странная безучастность. На все вопросы он отвечал без каких-либо интонаций в голосе, словно автоматически. Казалось, ему все равно, что с ним будет. Приговорили бы его немедленно к Поцелую Дементора или сейчас же выпустили на свободу, наградив Орденом Мерлина - он воспринял бы это с одинаковым безразличием. Подобное равнодушие к собственной участи навело меня на мысль, что юноша пережил какой-то тяжкий удар, так что потерял всякий смысл дальнейшего существования. Мне даже - впервые в жизни - захотелось сказать подозреваемому слова утешения. Но я отогнал это желание.
На суде он держался с таким же ледяным равнодушием. Из состояния оцепенения его вывел только голос Дамблдора, который говорил громче, чем обычно. Когда у обвиняемого спросили, правда ли то, что сказал директор Хогвартса, он помедлил прежде чем ответить, но в конце-концов твердо произнес "Да".
Решение Дамблдора взять на должность преподавателя человека с таким прошлым удивило многих. Но теперь-то ясно зачем Дамблдору это было нужно. Но тогда недоверие сохранялось долго, даже когда этот человек стал членом Ордена, многие недоумевали, как директор может верить ему. Мне он тоже не нравился, хотя мы почти не общались - наши разговоры ограничивались отчетами и передачей приказов. Когда после смерти директора Гарри рассказал о роли Снейпа в смерти Лили и Джеймса, все возмутились его вероломством, но я задумался. Дамблдор был кем угодно, но не наивным глупцом. Версия, что он поверил в сказку "о глубочайшем раскаянии" бывшего Пожирателя Смерти, да еще приблизил его к себе и позволил учить детей не выдерживала никакой критики. Меня не оставляло ощущение, что тут все не так просто. Даже получая прямые доказательства его виновности, вроде отрезанного уха Джорджа Уизли во время июльской схватки с Пожирателями Смерти, я продолжал чувствовать, что в невероятном и опрометчивом доверии к Снейпу самого мудрого и опытного из известных мне волшебников должна быть более глубокая причина.
Пока я скрывался, до меня доходили сведения о его деятельности в Хогвартсе и я ненавидел его за это. Сейчас я понимаю, что все мы обязаны этому человеку за спасение наших детей, которых он защищал с таким риском для себя. Когда тот же Гарри раскрыл всем истиную подоплеку его поступков, я вспомнил об истории с амулетом. У меня нет доказательств, но я уверен, что безделушка была именно его подарком, девушке, которую он любил больше всего на свете. И теперь мне кажется, что эксперт сказал правду - талисман действительно отводил от владельца беду, силой любви человека, сделавшего этот подарок. Но когда дар был отвергнут, любовь потеряла способность к защите...
То, что он сделал, по мнению Гарри нельзя переоценить. Без Снейпа мы никогда не выиграли бы эту войну. Без его помощи Гарри и множество других людей давно были бы мертвы. Я солидарен в этом с юношей и сожалею, что не могу пожать руку этого отважного человека. После моего избрания министром Магии, по просьбе Гарри я издал указ о посмертном награждении Северуса Снейпа Орденом Мерлина первой степени. Я не мог не уступить желанию мальчика, которым двигало чувство вины. Но если бы спросили меня самого - я сказал бы, что посмертные награды - самая большая глупость, которую можно представить. Почести мертвым ни к чему, а страдающей душе покой куда дороже, чем благодарность живых. Люди будут помнить все, что было им сделано. Настоящим героям не нужно большего. В особенности таким, как Северус Снейп.
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП

Сообщение annyloveSS » 12 сен 2010 19:48

Глава 7. Родольфус Лестрейндж

Я понимаю его, черт возьми! Да, сидя в полной темноте, разглядывая стены собственной камеры я - Пожиратель Смерти, сторонник Темного Лорда, убийца и осужденный преступник говорю, что понимаю Северуса Снейпа. Шпиона, предателя Темного Лорда, человека, которого в газеты и Мальчик-Который-Выжил дружно называют героем Второй войны. Странно, правда? Но это еще не самое удивительное. Удивительнее всего то, что я всегда ему завидовал...
Вообще в этой жизни много такого, что кажется невероятным... Если, например, кому-нибудь сказать, что тринадцать лет, проведенных здесь, в камере Азкабана, были лучшими в моей жизни - наверняка решат, что мне место в больнице Святого Мунго рядом с моими жертвами. А ведь это так и есть. Потому что это были годы, когда между мной и женщиной, которую я любил не стоял никто. Непросто, дожив до сорока девяти лет признаваться в подобных вещах, но это не труднее, чем вообразить, что сильный мужчина в тридцать лет может начать плакаться в жилетку девятнадцатилетнего парня. А ведь именно так я и узнал его тайну...
Я любил свою жену. Да нет, сказать по правде, я ее обожал. Страстно и безответно с самого первого дня. И что всего примечательнее - я знаю, кого именно я любил: безжалостную, безумную и невероятно красивую стерву. Я не буду притворяться, что совершил свои преступления только ради нее, я на такое не способен. Я был предан Темному Лорду и его идеям, но никогда не был таким фанатиком, как Белла. Когда в восемнадцать лет я привел свою шестнадцатилетнюю невесту на первое собрание - я сразу понял, что для меня все погибло. С этой секунды моя любимая стала принадлежать другому. Она была моей невестой и вскоре стала моей женой. Это должно было произойти и это случилось. Ни я ни она ни за что бы не пошли против традиций и воли наших семей. Но никогда она не любила меня. Я следовал за ней всюду, куда ее влекла нодолимая преданность нашему господину. Я не задал ей ни одного вопроса, когда она решила поместить в наш сейф какую-то ценную вещь, полученную от него. Я не задал ей ни одного вопроса, когда мы отправлялись в дом авроров Лонгботтомов, чтобы узнать о местонахождении исчезнувшего хозяина. И я не упрекал ее за наш арест. Свой выбор мы сделали сами.
Среди наших у меня не было близких людей, кроме нее и моего брата. И с моей свояченницей и с ее мужем отношения сложились довольно прохладные, а почти всех остальных я считал крайне ограниченными людьми.
А вот Снейпа нельзя было назвать ограниченным. Этот юноша, появившись среди нас едва восемнадцати лет, только окончив школу, удостоился особого внимания самого Темного Лорда. Что, разумеется, не могло не вызывать ревности у моей жены. Она боготворила нашего повелителя с какой-то отчаянностью дикого зверя и также ревновала. Она гордилась его особым доверием и каждый, в ком видела угрозу для своего положения, безоговорочно становился ее врагом. Естественно, они со Снейпом возненавидели друг-друга. Однако он был намного умнее ее и на все ее выходки отвечал лишь холожными презрительными усмешками, которые еще больше выводили ее из себя. Перед лицом повелителя она находила силы сдерживаться, но за глаза убеждала всех, кто ее слушал, что ему нельзя верить. Поскольку слушателем чаще всего оказывался я, то этот человек скоро пробудил у меня невольный интерес. В течение нескольких месяцев я пристально наблюдал за ним. Снейп всегда был очень скрытным и нелюдимым, не шел ни с кем на контакт, и все же меня не оставляло ощущение, что в его жизни есть что-то, что он скрывает от всех.
Сейчас, анализируя свое прошлое, я вынужден признать, что у моей любви не было ни чистоты ни жертвенности, которые отличали его чувство. Я женился на Белле, хотя знал, что она меня не любит, а потом сам же злился на нее за это. Я изменял своей жене, устраивал ей безобразные сцены ревности, делал именно то, что должно было привести ее в ярость. Но ничего не помогало... Однажды после очередного собрания Темный Лорд опять приказал моей жене задержаться. И тут я съехал с катушек окончательно. Не знаю, что заставило меня заявиться к человеку, которого я едва знал и в течение часа истерически жаловаться на равнодушие горячо любимой женщины. И уж тем более, я не знаю, что могло побудить Снейпа проникнуться таким сочувствием ко мне, чтобы рассказать - без подробностей и не называя имен, что не мне одному пришлось испытать безответную любовь. И что я должен радоваться уже хотя бы тому, что могу быть рядом с ней и что мы являемся союзниками, что сердце ее принадлежит хотя бы не моему врагу. Из всего этого я смог заключить, что Снейп тоже безответно влюблен, причем в кого-то из враждебного лагеря. Почему я не выдал его? Наверное потому, что в нашем фамильном кодексе чести присутствует статья, осуждающая разглашение чужих личных тайн. Или потому, что чувствовал себя с ним "в одной лодке" и понимал, что ему еще хуже, чем мне. К тому же я не знал тогда, о ком именно идет речь.
Имя Лили Поттер я узнал от Беллы, слышавшей разговор Снейпа с Темным Лордом о ней, в котором, якобы Северус просил у хозяина за ее жизнь и тот пообещал помиловать ее при устранении Избранного. Конечно то, что счел приемлемым Темный Лорд не могла не принять Белла, она ограничилась тем, что возмутилась, как вообще сторонник Темного Лорда, пользующийся его благоволнением, мог обращать внимание на какую-то грязнокровку. Тут я вспомнил, что несколько раз встречался с этой девушкой во время рейдов. Надо сказать, она была красавицей. Такой красавицей, что я сильно подозревал: причина жгучей ненависти Беллы к ней заключалась отнюдь не в ее происхождении. Сопоставив это с тем, что услышал в упоминавшийся мною вечер, я понял, что она, вроятно и есть та самая женщина. Честно говоря, как мужчина я вполне понимал Снейпа - влюбиться в такую привлекательную женщину было на мой взгляд совершенно естественно. Только, разумеется, я не думал тогда, что это нечто большее, чем просто страсть и желание. Точнее думал, но подсознательно отрицал эту мысль.
После моих лучших в жизни лет в Азкабане, где мы с Беллой были ближе друг-другу, чем когда-либо, поддерживали друг-друга, ободряли, помогали выжить, мы были освобождены возродившимся Темным Лордом. Я заранее был готов к тому, что все вернется на круги своя, но стало еще хуже. Белла проводила почти все время в доме своей сестры - там располагался штаб повелителя. Меня она попросту игнорировала. Конфликт между ней и Северусом Снейпом разгорелся с новой силой - теперь она была полна решимости уличить его в измене. Но я понимал, что он ей не по зубам, так как сделался слишком силен и влиятелен. Кроме того, статус шпиона располагал к тернировке навыков изворотливости и хитроумия...
Имя той грязнокровки, убитой повелителем шестнадцать лет назад, никто больше не упоминал, словно ее никогда не существовало. Однако шестое чувство подсказывало мне, что Снейп не забыл о ней, как все считали. В частности, в этой мысли меня укрепляло то, что он никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к одной женщине. Почему я не рассказал жене о своих подозрениях? Я считал, что это не нужно. Белла искала доказательства его измены, а в любовь к грязнокровке она бы просто не поверила. Маглорожденные, особенно гриффиндорцы были в ее глазах не более чем тварями, вроде домовых эльфов. А кто поверит, что можно любить какую-то тварь. Да мне и самому не приходило в голову, что из-за маглорожденной можно изменить собственным принципам, предать своих друзей и пойти на такой риск для собственной жизни. Не приходило ровно до того момента, пока Гарри Поттер не объявил об этом в Большом Зале Хогвартса в лицо Темному Лорду.
До этого момента мои мысли занимала только смерть моей жены. Я не мог спасти ее - слишком далеко меня оттеснило сражение. Я слышал только крики Молли Уизли, сестры этих Прюэттов, издевательский смех Беллы и вскрик повелителя. А потом оказался возле ее тела... Мне всегда казалось, что я люблю ее так сильно, что умру, если потеряю ее. Но к своему удивлению я ощутил только странную отрешенность, словно то, что происходило вокруг было только иллюзией. А потом я стоял в кругу соратников и врагов, наблюдая за поединком Гарри Поттера с Темным Лордом. Разоблачение тайны произвело на меня двойственное впечатление. С одной стороны сам факт влюбленности Снейпа в мать Поттера не был новостью для меня. Но вот то, на что в итоге он оказался способен ради женщины, которая не отвечала ему взаимностью вынуждало меня признать его полное превосходство.
Правда, возможность поразмышлять обо всем этом появилась у меня уже здесь, в тюрьме. В той самой тюрьме, где я отсидел год один и тринадцать лет вместе с Беллой. Я думал очень долго и много - ведь другого занятия все равно не имелось. Иногда я даже разговаривал с самим собой, как с Северусом, спрашивая: но почему? Почему маглорожденная гриффиндорка? И тут же отвечал сам себе: да потому же, почему одержимая чокнутая фанатичка. Потому что любовь - Мерлин раздери того, кто ее придумал - не спрашивает и не разбирает. И если любишь только одну женщину во всем мире - тебе наплевать представительница она "благороднейшего и древнейшего семейства" или маглорожденная, гриффиндорка или слизеринка, истинный ангел или дьявол во плоти. Наплевать даже, если она любит другого. Важно, что ты любишь ее. И ты действительно сделаешь ради своей любви все, если только и вправду любишь.
Когда я вспоминаю о Белле, то еще сильнее завидую Снейпу. Я тоже хотел бы умереть ради своей любимой, с ее именем. Но смотря правде в глаза, мне приходится признать, что едва ли у меня когда-нибудь хватило бы на это смелости. Теперь у меня есть только темная камера и тонкая полоска света из тюремного окна. От Беллы в этом мире не осталось ничего. И от меня тоже не останется. Нас обоих постараются забыть как можно скорее. Мы заслужили это. Некоторые вещи приходится принимать такими, какие они есть. Моя жена мертва, да по сути мертв и я. Но этот человек будет жить. Всегда...
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС,

Сообщение annyloveSS » 13 июн 2011 20:50

Глава 8. Минерва Макгонагалл

Долгие годы, отвечая в школе за распределение учеников, я верила, что Распределяющая Шляпа никогда не ошибается. Никто и никогда на моей памяти не смел усомниться в ее решениях. Этот древний артефакт, зачарованный самими Основателями, считался абсолютно непогрешимым. Сама мысль о том, что распределение может быть неверным или чересчур поспешным, воспринималась, как кощунство. И уж тем более, я никак не ожидала, что подобное мнение может высказать директор.
Лишь когда Гарри рассказал мне о словах Альбуса, сказанных им Северусу Снейпу три года назад в ночь после Святочного Бала, я впервые задумалась над этим. Неужели Альбус на самом деле так считал? Я помню попытку лорда Волдеморта упразднить процедуру распределения, но представить, что Альбус скажет такое именно Северусу Снейпу…
На самом деле сначала, сразу после того, как я узнала обо всем, я удивлялась и даже досадовала на Альбуса за то, что он никого не посвятил в эту тайну. Мне казалось, что таким образом он проявил недоверие к нам, словно мы не смогли бы сохранить этот секрет. Да, я прекрасно знаю, что он дал слово, но неужели он не понимал, какую ношу оставляет на плечах Снейпа? Да и чисто по-человечески несправедливым было позволить считать убийцей невинного. Один раз мы все уже сделали такую ошибку с Сириусом Блэком… Сейчас же я осознала: Альбус, как всегда, знал что делал. И труднейшую задачу он доверил единственному человеку, в котором был уверен, что тот выполнит ее во что бы то ни стало и сделает даже больше чем нужно. А посвятив в их с Северусом планы кого-то из нас, он поставил бы под угрозу все и, в первую очередь, безопасность детей...
Мы с Северусом Снейпом не ладили никогда, даже будучи коллегами. Нет смысла скрывать, что причиной этому был по большей части его, мягко говоря, сложный характер. К тому же слишком памятно нам обоим было то время, когда он был еще моим учеником. Он не скрывал своей неприязни к Гриффиндору и ко мне лично, а меня, разумеется, не могло не оскорблять столь предвзятое отношение к представителям моего факультета. Мы оба сознавали, что наше поведение только усугубляет вражду между факультетами, и, тем не менее, не могли переступить через себя. Я подозревала, что для Северуса это было связано с тем школьным конфликтом, что существовал между ним и Джеймсом Поттером и его тремя друзьями.
Джеймс Поттер и Сириус Блэк были моими самыми любимыми учениками. Красивые, веселые, обаятельные, талантливые – они заслуженно пользовались всеобщей любовью. За ними ходили толпы поклонников и даже учителя, что греха таить, не могли противиться теплому чувству, которое те вызывали. Северус же, напротив, всегда был одиночкой. Джеймсом восхищались за его успехи в квиддиче, а у Северуса с полетами имелись явные проблемы, что усугубляло равнодушие к спорту. Среди учеников квиддич часто называют единственным предметом в Хогвартсе, которому нельзя выучиться по книгам. И, к сожалению, такое мнение соответствует истине. Даже анимагия и то не так «капризна», как этот замечательный и неповторимый вид спорта. Талант к нему действительно «в крови». Он либо есть, либо нет. И Джеймс Поттер обладал этим даром, что я всегда считала причиной зависти Северуса Снейпа к нему.
В их конфликте я почти всегда принимала сторону гриффиндорцев. Нельзя сказать, что я смотрела на выходки Джеймса и Сириуса сквозь пальцы, когда они уже переходили все мыслимые границы, но все же я часто проявляла излишнюю снисходительность. И когда Северус платил им той же монетой, мои наказания бывали куда строже, если, конечно, мне удавалось поймать его на этом. К тому же главные школьные бузотеры умели находить столь убедительные оправдания и объяснения для любых своих поступков, что им хотелось верить. Северус же никогда не снисходил до того, чтобы оправдываться или объяснять свое поведение. А когда ученик подробно приводит причины, побудившие его нарушить правила, а потом просит прощения, это производит абсолютно иное впечатление, чем когда он держится так, словно объяснять кому-либо свои действия – ниже его достоинства. Уже тогда гордый упрямый нрав Северуса, его нелюдимость и грубая манера общения отталкивали от него большинство людей. Да и его увлечение Темной магией тоже внушало справедливое недоверие и опасения. Даже на своем собственном факультете он ни с кем не был близок по-настоящему. Лили Эванс была его единственным другом.
Я помню, как первые годы учебы они почти не разлучались. Везде их можно было встретить вдвоем: в библиотеке, на уроках, у озера в тени деревьев, в каком-нибудь из баров Хогсмида за маленьким столиком в углу. Лили была самым милым и добрым созданием на свете – это подтвердил бы каждый, кто был с ней знаком. Ее очарование и нежная сострадательная душа в Хогвартсе стали легендой. Многие ее друзья и товарищи по факультету удивлялись, почему она дружит с Северусом. Я в какой-то мере разделяла их чувства, находя этого мальчика весьма неприятной личностью и совсем неподходящей компаний для Лили.
Однако, понаблюдав немного за ними, нельзя было не заметить, что в обществе Лили Северус ведет себя совершенно иначе. Он в буквальном смысле ловил каждое ее движение. Когда она что-то тихо говорила или улыбалась своей лучезарной улыбкой, он не сводил с нее счастливого взгляда. В такие моменты его угрюмое некрасивое лицо становилось даже приятным. Но стоило ей нахмуриться или рассердиться, как выражение нежности и восторга мгновенно исчезало, сменяясь привычной холодной маской. Лили явно нравилась Снейпу и точно также я видела, что она испытывает к нему лишь дружескую привязанность. Я по-человечески сочувствовала Северусу, хотя не подозревала об истинной глубине его чувств. Для меня он был слизеринцем – хитрым, амбициозным, расчетливым. Эти качества, совершенно противоположные гриффиндорской смелости и благородству, не могли возбудить моей симпатии.
На своих уроках я относилась к Северусу чуть строже, чем к остальным студентам, хотя успевал он вполне неплохо. Но трансфигурация была, пожалуй, единственным предметом, в котором Джеймс Поттер мог его превзойти. По этой причине Северус невзлюбил мой предмет, хотя ни я, ни трансфигурация не были виноваты в том, что Джеймсу эта наука давалась лучше. Дело было еще и в том, что Северус относился к той категории студентов, к которой я до сих пор не сумела найти ключа.
Он не походил ни на отличников вроде Джеймса, получавших высшие оценки без особого труда за счет хорошей памяти и легкого усвоения программы, но не придававших учебе слишком большого значения; ни на таких педантичных скрупулезных учеников, как Гермиона Грейнджер – стремящихся быть первыми во всем, боящихся малейшего недочета, способного повлиять на их отметку. Северусу были важны не похвалы преподавателей и высокие баллы. Он учился для себя самого, его стремление знать как можно больше не имело с оценками ничего общего. Склад ума ученого-исследователя, жажда знаний ради самих знаний – это было непостижимо и потому пугало и настораживало.
На пятом курсе произошла та ссора между Северусом и Лили, которая определила его дальнейший путь. Его вражда с Джеймсом к тому времени вышла на новый уровень. В немалой степени этому способствовал случай с Гремучей Ивой, произошедший немного ранее. Тогда Альбус, казалось бы, сумел замять неприятную ситуацию, поступив мудро и тактично. Джеймса превозносили, Северуса директор принудил к молчанию, Сириуса Блэка довольно сурово наказали за то, что он намеренно подверг опасности жизнь своего однокурсника – он был оставлен после уроков на неделю. Кроме того, как мне передавали, между ним и Джеймсом состоялся весьма серьезный разговор. Теперь мне кажется, что в той ситуации в одинаковой степени виновны были не только ученики, но и Альбус и даже я сама.
Вскоре между Северусом и Лили произошел разрыв. Это произошло в конце года, во время сдачи экзаменов С.О.В. Я слышала, как несколько студентов обсуждали какое-то неприятное событие, случившееся днем, после экзамена по Защите от Темных Искусств. Все преподаватели в это время находились в учительской с экзаменационной комиссией. Филиус, дежуривший на этом экзамене, принес туда работы студентов и остался с нами для чаепития. Никто из нас, конечно, не беспокоился о том, чем занимаются предоставленные сами себе студенты…
О «визите» Северуса Снейпа в Башню Гриффиндора мне сообщил староста школы, услышавший об этом от кого-то из моих гриффиндорцев, разговаривавших со Снейпом в ту ночь. Я вызвала нескольких своих учеников, рассчитывая узнать у них подробности, и они с неохотой, но рассказали все. Слушая рассказ о ночном происшествии, я горела праведным гневом, который слегка поутих, едва мне в красках расписали его спор с портретом, униженные просьбы и обещание провести в коридоре всю ночь, если понадобится. Я решила закрыть на поступок слизеринца глаза, но хоть я и сочувствовала его переживаниям, я не воспринимала их серьезно. За время своей работы в Хогвартсе я повидала множество детских и юношеских влюбленностей и знала, что подростки в этом возрасте часто склонны драматизировать, а со временем все это проходит. Я забыла только о том, что люди такого склада, как Северус, если влюбляются – то один раз на всю жизнь.
С того дня Северус окончательно замкнулся в себе, стал еще неразговорчивее обычного и занимался так много, что это начало беспокоить даже не слишком жаловавшего его Горация. Несколько раз декан или старосты пытались отправить его в Больничное Крыло, но он все время отказывался идти туда, до тех пор, пока однажды не упал в обморок на моем уроке. Пока двое одноклассников, поддерживая его под руки, отводили из последних сил сопротивляющегося Северуса к Поппи, Джеймс отпустил по этому поводу насмешливый комментарий. Я не догадывалась, что именно разрыв с Лили явился причиной, по которой Северус довел себя до такого состояния, но все равно мне стыдно, что я не одернула тогда своего любимца.
После школы подробности службы Северуса лорду Волдеморту и его сотрудничества с Альбусом остались скрытыми от меня. Но решение Дамблдора взять его на работу в Хогвартс казалось мне сомнительным. Я доверяла директору безоговорочно, однако прошлое Пожирателя Смерти само по себе заставляло относиться к Северусу с подозрением. Да еще мне было сложно привыкнуть смотреть на бывшего ученика, как на своего коллегу. То, что за его грубость или пренебрежение моим мнением я не могу больше назначить ему отработку или сделать замечание доставляло дискомфорт. Наверное, в душе я так и не смогла смириться с тем, что больше не способна на него влиять. Он же, в своей обычной манере, не слушал никого и руководствовался лишь собственными понятиями о том, как нужно обращаться с детьми. Слушая жалобы гриффиндорцев, я с сожалением отмечала, что он гораздо более суров с ними, чем в прошлом вела себя с ним я. Причины его вспыхнувшей с первого же урока неприязни к Гарри я приписывала только его многолетней ненависти к Джеймсу. Мысль о том, что он все еще любит Лили не приходила мне в голову ни разу.
Возвращение Того-Кого-Нельзя-Называть и возобновившаяся деятельность Ордена Феникса на время отвлекла меня от всех других дел. Сириус при жизни неоднократно высказывал Дамблдору свои сомнения насчет Снейпа, но Альбус вежливо отметал их. Рассерженный тем, что Альбус не принимает всерьез его доводы, Сириус давал волю своему вспыльчивому характеру, постоянно ввязываясь в перебранки с Северусом в штаб-квартире Ордена. Стычки этих двоих действовали на нервы всем, кто жил в доме, но прекратить их никто не мог. Я понимала, что раздражение Сириус вызвано необходимостью сидеть взаперти, да еще и общаться со столь неприятным ему человеком. Я, в свою очередь, соглашалась с Сириусом. Мне казалось, что у него есть основания для сомнений. Не один раз я тоже пыталась поговорить с Альбусом, но он отнесся к моим словам ничуть не более внимательно, чем к Сириусу. Признаться, меня тогда это задело, ведь я считала, что Сириус прав. Но гибель бывшего ученика лишила нас возможности прислушаться к его словам…
Смерть Альбуса, свидетелем которой оказался Гарри, убедила Орден в правоте юноши и его крестного. Нельзя передать, как мы были поражены вероломством нашего коллеги, но все же большинство сходилось на том, что этого можно было ожидать. После того, как в школу проникли Пожиратели Смерти, я винила во всем себя. Все мы всегда относились к Альбусу с благоговением, и было трудно поверить, что какой-то слизеринский мерзавец мог обвести его вокруг пальца, разыграть раскаяние, а потом нанести удар из-за угла. А уж после побега Северуса вместе с Пожирателями, когда Гарри, погнавшись за убийцей, остался невредим только каким-то чудом (теперь-то понятно, каким), всеобщая ненависть к нему перешла все мыслимые границы...
Его появление в школе в должности директора было воспринято всеми преподавателями, как оскорбление. Мы не думали, что он когда-нибудь еще осмелится показаться нам на глаза. Каждый из нас с наслаждением отомстил бы за Альбуса, но мы сознавали, что связаны по рукам и ногам. Северус с самого начала дал нам понять, что противиться распоряжениям новой власти абсолютно бессмысленно. Мы должны были покориться, чтобы остаться в школе и суметь защитить детей. Самым трудным было пресечь самодеятельность студентов, уговорить их не давать Кэрроу и Снейпу поводов наказывать их. Наши с Филиусом и Помоной усилия мало помогали. Ученики трех факультетов развернули настоящую «подрывную деятельность». Конечно, главными заводилами во всем этом были гриффиндорцы. Северус не раз пытался заставить меня повлиять на моих учеников, призвать их вести себя благоразумно. Когда в школе хозяйничала Долорес Амбридж, я советовала Гарри поступать именно так. Но сейчас, сколько я не урезонивала его друзей – те не слушали моих советов. Склониться перед двумя садистами и убийцей Альбуса было выше их сил. Я ругала своих учеников, но втайне гордилась ими – ведь они поступали, как настоящие гриффиндорцы. Порой я даже жалела, что не могу вместе с ними ставить палки в колеса адептам нового режима.
Безумные выходки студентов продолжались, вопреки всем усилиям Северуса держать их в рамках. Он ограничил, а потом и вовсе запретил посещения Хогсмида, ввел ночное патрулирование коридоров, ужесточил наказания даже за мелкие нарушения дисциплины, возобновил декрет Амбридж о роспуске студенческих организаций. Ведь мы же не могли знать тогда, что все эти жесткие меры принимаются для того, чтобы защитить учеников, а не чтобы утеснять их.
Невозможно даже вообразить, сколько самообладания, мужества и воли нужно было Северусу в то время, чтобы сносить всеобщую ненависть – весь преподавательский состав демонстративно выражал ему презрение, не допускать, чтобы ребята слишком провоцировали Кэрроу, и при этом ничем не выдать себя. Тонкая хитрость, с которой он организовал все «счастливые случайности», поистине достойна восхищения. Наказание для Лонгботтома, Джинни Уизли и Лавгуд, загадочное устранение Амикуса на целых две недели, изоляция Нотта, происшествие с Майклом Корнером, редкий ингредиент для противоядия, который Поппи нашла у себя в комнате и прочие странности. Мы не могли отыскать им объяснения, терялись в догадках, строили самые различные предположения. А объяснение было рядом с нами, в лице человека, который с необыкновенным мужеством каждый день сражался на своем невидимом поле битвы, хотя мы не замечали этого.
До сих пор я вспоминаю, как пыталась убить Северуса, после загадочного появления Гарри в Хогвартсе. Мастерство, которое Снейп показал в бою было впечатляющим, при том, что и я и Филиус, без ложной скромности, были не самыми слабыми противниками. Праведная ярость смешалась во мне в тот момент, с досадой на невозможность одолеть бывшего ученика и это удесятерило мою силу. Но тот самый студент, который, как я считала, не тянул по моему предмету более чем на «Выше Ожидаемого», держался против наших заклятий и атаковал с невероятной силой. И сбежал он, как выяснилось, не из трусости, а потому что не мог больше сражаться с нами, не причиняя вреда. Полет его меня удивил... Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Припомнив неудачи Северуса в этом искусстве, я должна была признать, что «уроки его хозяина» оказались куда более успешными. Это был последний раз, когда я видела его живым…
Битва, ультиматум, весть о смерти Гарри, снова битва, чудесное воскрешение нашего героя, его поединок с Тем-Кого-Нельзя-Называть – все сливается для меня в сплошной калейдоскоп событий. Правда, раскрытая Гарри в присутствии всех участников Битвы, его подробный рассказ, демонстрация предсмертных воспоминаний Северуса и свидетельство портрета Альбуса... Теперь я склонна думать, что они оба были правы, скрыв от нас правду. Клятва была дана не просто так – Дамблдор не мог предать человека, доверившего ему самую сокровенную из всех тайн – тайну своей любви.
О самом же Северусе я теперь не могу вспоминать без слез и жгучего чувства вины. Даже сейчас перед глазами стоит пропитанная кровью черная мантия, горло, изорванное в клочья, бескровное лицо и пальцы, сжатые судорогой агонии. Но что сейчас казнить себя, ведь мои терзания не вернут ему жизнь. Он добровольно обрек себя на такую судьбу, сделал то, что должен был сделать. Я всегда знала, что любовь может заставить человека раскаяться, переосмыслить свою жизнь. Именно это и сделала с Северусом его любовь к Лили. Она заставила его не просто совершить подвиг, пойти на самопожертвование, но и проявить истинно гриффиндорское благородство и отвагу. Поэтому те слова Альбуса я не воспринимаю, как кощунство, насмешку или неискренний комплимент. Не знаю, как сложилось бы все, прими Шляпа двадцать семь лет назад иное решение, но в одном не приходится сомневаться: я гордилась бы таким учеником. Я и сейчас могу им гордиться...
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

annyloveSS
Профессор
Сообщения: 15725
Зарегистрирован: 17 фев 2009 18:53
Пол: женский
Откуда: Санкт-Петербург
Контактная информация:

Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС,

Сообщение annyloveSS » 25 дек 2012 12:56

Глава 9. Джинни Уизли.

С самого первого дня, когда я познакомилась с Гарри, я знала, что он – моя судьба. Моей заветной мечтой было – поддерживать Гарри всегда и во всем, помогать ему, быть рядом с ним и в горе и в радости. Добиться его любви стало целью всей моей жизни и я верила, что рано или поздно сделаю это. Поэтому я старалась разделять все его проблемы, неприятности, пристрастия и даже любовь или неприязнь к определенным людям. Из-за него мне так хотелось стать по-настоящему хорошим игроком в квиддич. Ради него я любила тех, кто ему нравился, и ненавидела тех, кого он ненавидел. Я была солидарна с Гарри и в его ненависти к этому человеку. Конечно же, я ненавидела его не так сильно, как Гарри, но все же грубые названия, которыми тот награждал профессора Снейпа казались мне остроумными и абсолютно заслуженными. Тем более что у меня самой были причины не любить преподавателя зельеварения.
Мои успехи в этом предмете были несколько лучше, чем у Гарри, но это не делало профессора Снейпа более терпимым ко мне. Наоборот, мне часто казалось, что мои «Удовлетворительно» злят его даже больше, чем нули Гарри, словно он ждал от меня гораздо большего, чем от него. Несколько лет я тщетно пыталась разобраться в причинах такого отношения, но, в конце концов, списала все на вредный придирчивый характер Снейпа. Рон часто рассказывал мне о колкостях и выпадах Снейпа в адрес Гарри и его отца, о вражде, которая уходила корнями во времена юности самого профессора и родителей Гарри.
Сама по себе вся эта история не казалась мне удивительной. Я не находила ничего особенного во взаимной неприязни гриффиндорцев и слизеринца. Но, слушая, как Гарри пересказывает то, что рассказали ему про это Сириус и Люпин и, наблюдая за отношениями Снейпа с Гарри и двумя друзьями его родителей, я часто приходила к выводу, что для такой сильной и долгой ненависти недостаточно одной школьной вражды. Неприязнь, которая не утихла даже через двадцать с лишним лет должна иметь более серьезную причину. Возможно – личную? Мне это не казалось столь уж невероятным. Может, там и впрямь было нечто большее, чем просто вражда факультетов? Может быть, там был еще и какой-нибудь личный конфликт между двумя парнями?
Как-то раз я завела с Люпином разговор на эту тему и по его оговоркам поняла, что Снейп и Лили Поттер в школе довольно близко общались. С первого до пятого курса между ними существовала тесная дружба, но потом они поссорились и больше не разговаривали. По тому, как Римус прятал глаза, я догадалась, что он знает о причине этой ссоры больше, чем говорит. Я попробовала расспросить его, но Римус явно не хотел говорить об этом. Больше того, он считал, что ни в коем случае не следует сообщать это Гарри и заставил пообещать, что я тоже ничего не скажу. По его мнению, такая информация могла его только рассердить и расстроить, а он и так переживает трудный период. К тому же разве теперь, спустя столько лет, это имеет какое-то значение? Вот Сириус об этом уже давно и прочно забыл, да и сам Снейп наверняка тоже. Ни один из них не вспоминает про это давнее событие. Так разве это важно для Гарри?
Подумав, я пришла к выводу, что Римус прав. Если ни Сириус, ни Снейп ни разу не упомянули об этой дружбе, значит это для них действительно не имеет значения. Скорее всего, оба действительно благополучно забыли об этом маловажном эпизоде. Я тоже считала, что Гарри ни к чему об этом знать. Это только дало бы ему новый повод для ненависти к Снейпу и еще хуже испортило их отношения с профессором. Да и о маме, как сказал тогда Римус, у Гарри может сложиться превратное представление. Вряд ли ему будет приятно узнать, что мама, которую он боготворит, целых пять лет довольно близко дружила с тем самым человеком, к которому он питает такую сильную неприязнь. Лили Поттер мертва и бросать тень на ее память в глазах сына незачем. На том мы и порешили. Если б Римус знал, как он ошибался. Если бы я знала...
Вступление в Орден Феникса, как верно заметил Рон, отнюдь не изменило к лучшему характер Снейпа. Он оставался таким же непримиримым, язвительным и злобным, как всегда. Их перепалки с Сириусом не прекращались ни на день, несмотря на все усилия Люпина и мамы. Заставить этих двоих нормально общаться хоть пять минут было совершенно невозможно. Сириус всегда лез на рожон и вместо того, чтобы промолчать в ответ на какую-нибудь ядовитую реплику Снейпа взрывался, точно порох. Тот, в свою очередь использовал свой знаменитый сарказм, чтобы еще больше вывести врага из равновесия.
Гарри любил Сириуса всем сердцем, да и все мы его любили, тогда как Снейпа едва терпели в Ордене. Только из-за Дамблдора и из-за его роли шпиона. Хотя Сириус и Гарри были единодушны в своих подозрениях на его счет – оба верили Дамблдору, который полностью доверял профессору зельеварения. Многим из нас, в том числе маме и Биллу такое доверие старого директора к бывшему Пожирателю Смерти казалось весьма опрометчивым, но из уважения к Дамблдору мы молчали.
Идея с уроками окклюменции не вызвала энтузиазма ни в ком, но Гарри после того, как спас моего отца находился в такой глубокой депрессии из-за своих видений, что я считала: если в результате этих уроков ему удастся выйти из этого состояния, оно того стоит. Гарри в том году и так приходилось нелегко. Вся эта кампания против него и Дамблдора, которую подняли в Министерстве, преследования Амбридж и слизеринцев. Особенно плохо ему стало после того, как его, Фреда и Джорджа выгнали из команды по квиддичу за то, что они избили Драко Малфоя. И никто даже не вспомнил, что этобелобрысое ничтожество посмело оскорблять наших родителей! Да я сама задушила бы его на месте!
Я подбадривала любимого, как могла. Анджелина взяла меня в команду на место Гарри и к моему удивлению, у меня получалось довольно успешно. Во всяком случае лучше, чем у Рона, который никак не мог справиться с нервами и слишком остро реагировал на внешние раздражители. Тем не менее, на финальном матче брат сумел собраться и мы выиграли. Я радовалась победе, ведь это была победа всей команды и Гарри тоже. Победа не только над слизеринцами, но и над Амбридж, над тупицей Фаджем, над всеми, кто из злобы и зависти ставил нам палки в колеса. Мы учились бороться и ОД стал первой тренировкой нашего мужества, смелости и преданности Гарри и Дамблдору. Разве могли мы предполагать, что год закончится так печально?
Когда Сириус погиб из-за нашего визита в Министерство, Гарри винил в его смерти всех подряд: Дамблдора, себя и больше всех Снейпа, который ничуть не жалел о кончине его крестного. Мы не осуждали Гарри за это, зная, насколько он был привязан к Сириусу. Хотя Гарри и старался держаться, все же я видела, что он глубоко страдает. Его шестой курс – а для меня пятый – стал одним из самых трудных и самых счастливых в нашей с ним жизни. Произошло то, чего я ждала с десяти лет – Гарри наконец-то обратил на меня внимание, как на девушку, осознал, что ему нужна только я и никто другой. И я тоже поняла, что ни с кем из тех парней, с которыми я встречалась, чтобы забыть о нем, я не испытаю сотой доли того чувства, которое он вызывал во мне с первой нашей встречи на вокзале Кингс-Кросс… Ведь даже когда он сказал, что мы должны расстаться, я знала, что никогда его не забуду и не разлюблю.
Смерть Дамблдора, обрушилась как снег на голову. На всех и особенно на Гарри, который еще не оправился от потери Сириуса. Конечно, при таких обстоятельствах всякая ерунда сразу вылетела из головы. Ни я, ни Люпин не вспомнили о том давнем событии даже когда Тонкс сказала, что всегда думала, будто Дамблдору известно о Снейпе что-то, чего не знаем мы. Разве этим чем-то могла быть недолгая дружба двух подростков двадцать лет назад? Кому могло прийти на ум искать в этой дружбе бессмертную любовь?
Мама, я Билл, Люпин, Грозный Глаз, Тонкс – все были потрясены двуличием и низостью Снейпа, но у Гарри случился настоящий шок, как у меня тогда на втором курсе, после той истории с дневником Реддла. Я поддерживала его как могла. Помню, как на моих глазах у гроба директора он клялся отомстить убийце и эту клятву повторяли за ним все члены Ордена и участники ОД. И первой из них, разумеется, была я. Именно с этого дня Снейп из просто злобного и несправедливого учителя превратился в нашего общего врага, с которым студенты и преподаватели весь последний год вели беспощадную борьбу. И он оставался им до тех пор, пока Гарри не открыл всем нам правду...
Когда мы с Гарри только-только начали встречаться, он показывал мне альбом с фотографиями своих родителей. Мне понравились они оба, но особенно – его мама. Я находила ее потрясающей красавицей, а Гарри говорил, что я немного похожа на нее. Конечно, он мне льстил. Хотя в последнее время многие находили, что я хороша собой, мне все же далеко до Лили Поттер. Лицо этой женщины было не просто невероятно красивым, оно будто излучало нежный умиротворяющий свет. От ее солнечной доброй улыбки становилось теплее на душе. В глазах, точь-в-точь такой же формы и цвета, как у ее сына, плясали такие же задорные огоньки. Неудивительно, что все ее обожали. Так кто в здравом уме мог представить эту невыразимо прекрасную женщину рядом с жестким и суровым мужчиной, которого мы знали? Кто в здравом уме мог бы заподозрить ненавистного всем Пожирателя Смерти в способности любить пламенной и нежной любовью?
Целый год мы с Невиллом и Луной сражались со злом в масштабах школы. Зло олицетворяли Кэрроу и Снейп. Директор и его заместители. Учителя не только смотрели сквозь пальцы на деятельность ОД, но и всячески ее поощряли. Да, формально они уговаривали нас «вести себя разумно»: беречь свою жизнь и не провоцировать Пожирателей лишний раз. И все же я не могла не заметить гордость, вспыхивавшую в глазах профессора Макгонагалл всякий раз, как Кэрроу или Снейп рассказывали ей о нашей новой проделке. За это можно было перенести десяток наказаний!
Весь Слизерин во главе с директором тщетно пытался бороться с нами ужесточением режима. Я не боялась наших палачей, только ненавидела их. И ни запреты на прогулки в Хогсмид, ни угрозы роспуска квиддичной команды, ни пытки, ни голод, ни заключение в карцере не могли заставить нас покориться. Смело глядя в глаза своим врагам, мы продолжали борьбу. Всех нас, а особенно меня, поддерживала мысль, что Гарри где-то далеко делает то же самое... Я не могла быть рядом с ним, но знала, что ему приятно, что здесь, в Хогвартсе, тоже идет война. Его друзья и его любимая борются с угнетателями столь же беспощадно и неутомимо, как он.
Мы не жалели сил на громкие и вызывающие демонстрации. Мы кричали в лицо Пожирателям Смерти лозунги в поддержку Гарри и Дамблдора. Мы стремились пострадать как можно сильнее, выставляя свои раны напоказ, как знамя Добра. Мы сами нарывались на наказания и пытки, гордые тем, что сражаемся за правое дело. Всеми своими действиями мы стремились сообщить о том, как ненавидим тех, кто превратил нашу жизнь в череду ужасов и насилия.
И как же мало, оказывается, стоил весь наш шум по сравнению с тем, что пришлось вынести профессору Снейпу, который должен был ради нас всех притворяться одним из наших врагов? Скрывать свои настоящие мотивы от единомышленников, прятать все добрые поступки, спасать жизни, изображая убийцу, говорить прямо противоположное тому, что думаешь, преданно склоняться перед тем, кого мечтаешь стереть с лица земли, сносить ненависть тех, кого спасаешь рискуя собою… Причем, он делал все это не для себя, а чтобы помочь другим. Проще говоря – во имя любви...
Но тогда я в упор не видела, не замечала вокруг ничьей любви, кроме собственной. Я хотела, чтобы Гарри гордился мной, поэтому и задумала кражу меча Гриффиндора. Кроме того, что меч был упомянут в завещании покойного Дамблдора и наверняка пригодился бы Гарри, я считала чудовищной несправедливостью, что меч, принадлежащий факультету Дамблдора, теперь находился в руках его убийцы. Много долгих ночей ушло у меня, Луны и Невилла на составление плана, ожидание подходящего момента...
Наконец нам удалось подслушать пароль у горгульи, мы втроем пробрались в кабинет Снейпа и с трудом сняли со стены меч. Но блестящий замысел провалился. Наш враг поймал нас на лестнице и отобрал добычу. Когда его бледные пальцы снова сомкнулись на рубиновой рукоятке, я не выдержала. Я кричала ему все, что накопилось во мне за два года. Смерть Сириуса, раны Билла и Джорджа, слезы мамы и страх отца, то, что я не знала даже, живы ли в этот момент мой брат и мой любимый, притеснение моих друзей и подруг, страдания невинных – все это вызвало бурю ненависти, которую я обрушила на Снейпа. Я проклинала его, желала ему самых ужасных мук, какие только существуют на земле, обзывала всеми ругательствами, какие только сумела вспомнить. Если бы мне самой кто-то сказал хоть сотую часть того, что я сказала ему той ночью, я умерла бы на месте. Я представляю себе, каково ему было. И какую ему нужно было иметь волю и самообладание, чтобы продолжать спокойно играть свою роль.
Он не сказал мне в ответ ни слова, просто взял меч и водворил его обратно, а потом приказал нам троим вернуться в наши гостиные и ждать его решения там, и не сметь выходить оттуда даже на уроки.
Я ждала, что нас накажут жестоко и публично, в назидание всем остальным. Учителя, и в первую очередь, профессор Макгонагалл боялись того же. Ссылка под опеку Хагрида огорошила не только меня, Луну и Невилла. Вся школа удивлялась такому странному наказанию. Оно было первым в чреде необъяснимых случаев, после которых мы решили, что нам помогает некий фантом, благосклонный к школе и ее ученикам. Некоторые члены ОД даже на полном серьезе уверяли, будто это сам дух Мерлина. Но никто, опять же, не мог бы даже подумать, что «Мерлином» был тот самый человек, против которого мы вели свою войну…
После Пасхи, ознаменовавшейся чудесным спасением Гарри, Рона и Гермионы из поместья Малфоев, я вынуждена была остаться дома. Папа настоял на отправке всей семьи к тете Мюриэль. Я не могла не признать разумность его доводов – ведь раз теперь Пожиратели точно знали, что Рон и Гермиона помогают Гарри, выдумка с упырем теряла весь смысл. Желание родителей отправить нас в безопасное место было понятно, если б не необходимость выносить общество тетушки Мюриэль. Вдобавок, меня терзало чувство вины за то, что Невилл должен действовать в Хогвартсе один... Пока он не прислал мне с заколдованным галеоном сообщение о возвращении Гарри. ОД и Орден Феникса тут же оказались в Выручай-Комнате. Здесь нас ждали наши герои, наши друзья и известие о позорном бегстве нашего мучителя. Мама пыталась отправить меня домой, но из-за пожара, устроенного Малфоем и его дружками, я, в итоге, осталась в Хогвартсе до конца, вместе с остальными. Слухи о том, что побегу Снейпа предшествовала дуэль с профессорами Флитвиком и Макгонагалл разлетелись с молниеносной быстротой. Готовясь к Битве в Большом Зале, мы дружно глумились над трусостью самого смелого из людей...
Дальше я помню только битву. Множество лучей, летящих вокруг меня, мелькающие с разных сторон лица друзей и врагов, крики и стоны, грохот, вой ветра. Затем, словно из тумана, передо мной возникают картины гибели Люпина, Тонкс и... моего брата. В тот момент я, если честно, даже забыла о Гарри, не помня себя от горя. Какое-то время спустя, бой остановился, Пожиратели Смерти отступили, а я даже не услышала ультиматума, предлагавшего Гарри добровольно прийти в Запретный Лес. Я стояла, уткнувшись в плечо Гермионы, и могла только плакать... Как я потом узнала, в тот момент Гарри узнавал историю любви того, кого ненавидел шесть долгих лет.
Позже Гарри показал мне эти последние воспоминания... Не скрою, мне было очень тяжело отождествить холодного, мрачного, злого на язык человека, которого я знала пять лет, с мальчиком, а потом юношей, судьбу которого я наблюдала воочию. Еще тяжелее было видеть его завороженным девочкой – девушкой – молодой женщиной со столь знакомыми мне зелеными глазами... Сердце в груди болезненно сжималось, когда я смотрела на него. Ведь я прекрасно знаю, что это такое: быть рядом с любимым человеком и не иметь смелости сказать ему о своих чувствах. Видеть, как он бросает пламенные взгляды на кого-то другого и знать, что ты для него только друг и ничего больше. Страдать и делать вид, что тебе все равно. Пытаться жить своей жизнью и хранить свое чувство от всех, как бесценное сокровище души.
Северус Снейп сохранил его до самой последней секунды. Мы с ним были похожи в нашей любви. Как и я, он полюбил с первого взгляда. Как и я, он, может быть, тоже надеялся до конца, вопреки всему. Как и я, он наверняка боялся отказа, боялся показаться смешным. Как и я, тщетно пытался забыть, но не смог. Различие лишь в том, что я пыталась забыться в романах с другими парнями, а он – в изучении Темных Искусств. Как и я, Северус Снейп считал свою любовь даром небес, пусть она и была неразделенной. Даже смерть связала его со мной. В зеленых глазах моего любимого он нашел утешение и последнюю память о женщине, ради которой сделал все, что только может сделать любящий человек. Мне повезло гораздо больше, чем ему. Моя любовь стала взаимной, а его – осталась безответной навсегда. Но почему же я не могу, просто не могу его жалеть?

Добавлено спустя 2 минуты 6 секунд:
Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП
Глава 10. Аргус Филч

Да, грустно вспоминать все это... Профессора Снейпа знал с его школьной скамьи. Я всегда почти всех студентов ненавидел. Мало им того, что повезло учиться в самой лучшей магической школе Британии, а то и всей Европы! Нет, чтобы вести себя как следует – они вечно нарушают разные правила, шляются где хотят и когда хотят, тащат в школу всякие мерзкие штуки и хвастаются ими друг перед другом в коридорах. А есть еще любители палочкой размахивать – не терпится им всем показать, как они первоклассно колдуют! А профессора тоже хороши – потакают их шалостям напропалую. Недаром я всегда говорил, что наказания у нас в Хогвартсе слишком мягкие. Этих негодников только с помощью розог и кандалов можно держать в узде, другие меры на них не действуют. Противнее всего, что эти сопляки на меня смотрят свысока, а то и с жалостью. Да и преподаватели тоже. Я ведь сквиб – в волшебники не гожусь, зато хоть могу отвести душу, заставив «великих магов» драить школу без магии. Одно удовольствие наблюдать, как они без всякого волшебства, словно простые маглы чистят серебро в Зале Почета или скребут полы. Здесь-то с них вся спесь сразу слетает. Уж я их гоняю так, что они меня ненавидят больше чем кого-либо в этих стенах. Так им и надо – может расхочется правила нарушать, да совать нос куда не просят.
Только с профессором Снейпом все было не так. Я этого парня приметил сразу, как он только начал учиться. Среди других первокурсников его вроде как, и заметить-то трудно было бы: тощий, некрасивый, сутулый и одежда под мантией – обноски, иначе не скажешь. Много я таких на своем веку повидал, только обычно-то они держатся незаметно, головы не поднимают, смотрят все время в пол. А этот держался даже с каким-то вызовом и такой огонь у него в глазах горел, что я его безобразную прическу и нелепую одежду даже замечать перестал. И уж по нему-то можно было сказать с уверенностью: парень в школу пришел учиться, а не дурака валять, как некоторые другие оболтусы. «Я стану выдающимся волшебником». Сам Снейп ничего такого вслух не говорил, да к чему слова-то? Это у него на лице написано было. Редко я столь целеустремленного студента встречал, и это в его-то одиннадцать лет.
Наблюдая за ним, мне не пришлось разочароваться – учебой Снейп не просто увлекался, он ею практически существовал. Сутками напролет что-то читал, переписывал, чертил, вырисовывал. Казалось – ему дай волю, так он и во сне будет читать книги. И не только школьные учебники и толстенные тома из библиотеки я у него в руках видел, но и старинные фолианты в кожаных переплетах, каких никто в школе никогда небось и не видел, не то чтоб читать! После узнал я, что были те книги научными трудами по Темным Искусствам, причем их и профессора-то в Хогвартсе не все читали – и где он их только доставал, ума не приложу. Учился он усердно, однако профессора его не шибко жаловали, видать, не по нутру он им пришелся со своим характером. Характер-то у него точно не сахар был, да у меня и у самого ничуть не лучше. Короче, он мне нравился – единственный среди учеников…
Северус Снейп был ничуть не более вежлив со мной, чем все остальные, но ему и в голову никогда не приходило меня жалеть. На самом деле, я быстро почувствовал, что до школы он был для своего окружения чем-то вроде меня: уродливым пугалом, которое надо обходить подальше. Да и тут, судя по всему, он таковым оставался. Особенно его эти два гиффиндорских хулигана задирали – Поттер с Блэком. Вот уж с кем я за семь лет намучился. Сколько я им отработок назначил – не сосчитать. Их еще раза в три больше было бы, если б за них преподаватели не заступались. Как накажешь их за очередную проделку, так сразу на горизонте кто-то из профессоров вырисовывается – чаще всего, конечно, Минерва Макгонагалл. И начинается, что мол, кара чересчур сурова, что они такие милые ребята, что больше не будут и прочее… За что их все так обожали, ума не приложу: глупые, напыщенные, наглые ничтожества и ничего больше. Зато дерзости и нахальства у них было хоть отбавляй. Особенно в хулиганских выходках...
Снейпа же я, можно сказать, даже уважал. И завидовал его хитрости, недаром он все-таки на Слизерине учился. Снейп мне никогда не ябедничал на Блэка с Поттером, как это обычно делали другие студенты – это было ниже его достоинства. Он просто как-то так подстраивал, что я их ловил на месте преступления. Они получали от меня по полной, а он злорадствовал. Точнее, мы злорадствовали вместе…
Однажды он выручил меня из больших неприятностей. Очень больших, надо сказать, неприятностей. Понадобилось мне одно зелье – ценное и сложное в приготовлении. Причем в очень короткий срок. Задолжал я одному человеку – в карты проигрался. По глупости, спьяну можно сказать. Единственный грех – сел за стол, да и не смог остановиться вовремя, ну и погорел на две сотни галеонов. А партнер мой в качестве платы и потребовал ему достать запрещенное зелье. В затруднительном положении я очутился – я ведь про такое зелье и не слышал даже. Взял я, как в Хогвартс вернулся, книгу из библиотеки, посмотрел – так сразу за голову схватился. Снадобье чертово одним из самых редких и дорогих оказалось. Мерзавец этот знал, что заказывает… Где его взять, понятия не имел. Ни купить, ни украсть, ни тем более сварить самому мне, сквибу, невозможно никак. Вот и решил я тогда Снейпу рассказать о своей беде. Не хотелось студента об услуге просить, да только знал я, что кроме него никто мне не поможет, даже сам Дамблдор.
А Снейп как раз тогда усовершенствованием этого состава занимался, тайком, конечно. Он ведь еще и научные исследования сам проводил, эксперименты ставил, новые рецепты и составы изобретал. Да еще и по школе ходило несколько заклинаний его изобретения, хотя те, кто их использовал иногда понятия не имели, чья это работа. Как Снейп про мою проблему услышал, колебался сначала, но после все же согласился помочь мне. Три дня спустя пришел ко мне с пузырьком, я его сразу же отнес кредитору, не особо, впрочем, рассчитывая на успех. К моему изумлению, кредитор проверил жидкость в пузырьке и стал выпытывать, где я такого качества зелье достал. Но так я ему и сказал – держи карман шире! Ответил, что сварил один знакомый. Тот попросил его познакомить с этим гением, обещал большие деньги, много больше моего долга, да я счел за лучшее промолчать. Понимал, что ежели пронюхает кто про всю ту историю у нас у обоих со Снейпом будут крупные неприятности.
Снейпа я поблагодарил за помощь. Если б не он, со мной такое могло бы быть, что подумать жутко. Не бескорыстно он мне, разумеется, помог, но я этого и не ждал. Ни за что только гриффиндорские идиоты помогают друг другу. Долго я думал, чем отплатить Снейпу, ведь что мне ему дать-то было? Я школьный сторож, у меня ни денег, ни влияния, даже книг и то нет. Пообещал я тогда ему взамен, что один-единственный раз он может делать ночью все, что только вздумается. Если я его увижу – закрою глаза. Но если со мной кто-то будет, то я его выгораживать не стану, поступлю, как с любым другим нарушителем. Он согласился. Видать, полагал, что понадобится ему когда-нибудь мое обещание. На его пятом курсе дело было…
И вот как-то в том же году уже в июне, шел я однажды после отбоя по коридору гриффиндорского этажа и вдруг слышу издалека, как Полная Дама с кем-то возмущенно спорит. Очень громко, так что на весь коридор ее слыхать! Орет – половину портретов перебудила, того и гляди целый замок проснется. Она ж та еще горлопанка и истеричка, уж на что я всегда терпеть ее не мог! А ей отвечает другой голос, потише, но твердый, хотя и просительным тоном он говорил. Видно, что убеждает Полную Даму в чем-то и от своего не отступится ни за что. Хотел я было подойти и выяснить какому идиоту в это время не спится, и чего ему от портрета понадобилось, да влепить ему несколько отработок, чтоб неповадно другой раз стало по ночам по замку бродить, но тут услышал голос собеседника Полной Дамы и сразу его узнал...
Ту рыжую девку с Гриффиндора я тоже прекрасно помню. Староста она была. Вся из себя правильная такая, умница-красавица, да и отличница к тому же. Просто мисс совершенство! Каждый в школе ее знал и поклонников за ней увивалось несчетное число. Все ее буквально на руках носили. И преподаватели души в девчонке не чаяли. Даже Слагхорн – декан Слизерина и тот к ней благоволил не меньше Минервы Макгонагалл, а то и поболее. Хоть и маглорожденной она была, а иным и чистокровным столько внимания не доставалось, как этой рыжей. Эванс ее звали, красавицу эту.
Откровенно говоря, раздражала она меня, особенно тем, что всегда и всех старалась перевоспитать. Как-то Поттер с Блэком сыграли со мной очередную мерзкую шутку. Пробрались в мой чулан и попытались превратить все мои щетки в дикобразов, что им не удалось только чудом. Я их наказал, конечно – назначил каждому по две отработки. Потом я слышал, как эта девчонка им выговаривала за это. Кричала, мол, как им не стыдно «издеваться над несчастным сквибом, который и без того должен чувствовать себя ущербным среди нас». Это меня разозлило до чертиков – в сто раз сильнее, чем поступок двух негодяев…
Снейп везде таскался за ней. До того самого вечера я их повсюду вместе видел. Мне мадам Пинс, библиотекарша, рассказывала, что они у нее в библиотеке проводили целые дни. Читали, готовили уроки, разговаривали. И не скучно им было вдвоем. А потом все чаще и чаще начали возникать споры, в основном из-за книг, которые он с наибольшим увлечением читал – все они были о Темной Магии. Ей же это было не по нутру. И в конце-концов они серьезно поссорились. На пятом курсе они тогда были. Все произошло как раз накануне той ночи, когда я слышал его спор с портретом.
Ну, так вот – узнал я его голос, подошел чуть ближе, но не вышел из-за угла, потому что и оттуда можно было что-то разобрать. И я разобрал, что Снейп с той своей подругой хочет поговорить. Полная Дама ему повторяет, что он не имеет права здесь находиться, чтобы катился по добру по здорову к себе в спальню, а то она позовет кого-нибудь, чтоб его вышвырнули, а он ни в какую. Мне нужно видеть Лили и все тут. С места, мол, не сдвинусь, пока ее не увижу и хоть ты тресни. Полная Дама еще пуще разоралась… На шум из гриффиндорской гостиной вышла какая-то девчонка. Ее я тоже узнал – смазливая такая блондинка, вроде одна из подружек рыжей старосты. Снейп ей что-то сказал, я не услышал что именно. Видимо просил позвать Лили…
Та ушла, а через несколько минут появилась Эванс. Снейп давай умолять, чтобы она его простила. Я даже не узнал его – никогда б не подумал, что он может с кем-то так говорить. Чуть не в ногах у нее валялся… Но девушка его не слушала – несколько раз перебила на полфразе, вставила несколько своих, а потом и вовсе повернулась спиной и ушла. На этом месте ретировался и я, с чистой совестью засчитав этот вечер, как исполнение своего обещания.
Несколько дней я Снейпа вообще не видел, а потом он появился, как ни в чем не бывало, и принялся за свои обычные дела. Спокойный совершенно, будто и не случилось ничего. Стоит себе у кабинета, что-то там изучает... Хотел я подойти к нему, да он меня резко отбрил и послал к черту. Я счел за лучшее оставить его в покое.
А спустя час-другой шел я обратно по этому же коридору, вдруг вижу – на полу лежит книга. Учебник по трансфигурации для пятого курса. Я подошел, поднял ее, вижу, книга с библиотечным штампом. Дай, думаю, Пинс его отнесу. Перевернул книжку, чтоб удобнее было держать и из нее выпал сложенный вчетверо листок. Знаю, что дурно так поступать, но не смог я одолеть любопытства – взял его, развернул и прочел... Был этот листок запиской, адресованной той самой девчонке Эванс. Много там было написано всякого, не стану в подробностях припоминать, что именно, но дойдя до библиотеки, я уже едва ли не плакал. Что ж, разве у Аргуса Филча и сердца нет?
Есть оно у меня, как и у всех людей. И не так уж мало я понимаю в таких вещах. Шел я, читал, плакал и вдруг слышу позади себя чей-то топот. Обернулся: оказалось это Снейп бежал за мной с требованием отдать его учебник, который он выронил из сумки у класса заклинаний. Я отдал ему книгу и квадратик записки, он взглянул на нее, на мое лицо и все понял без слов. Протянул листок мне и сказал: делайте с ним что хотите, только по адресу не передавайте. Смутился я тут – спрашиваю его, зачем она мне, что я с ней делать стану. А он разозлился: мне, говорит, все равно: можешь сделать из нее конфетти, а можешь хранить у себя и сжечь после моей смерти – я, мол, никогда больше не желаю ни видеть ее, ни слышать. И с этими словами ушел. Я не помню, что я сделал тогда с этим куском бумаги. Может, оставил в библиотеке, а может машинально принес к себе в комнату и там бросил в куче хлама. Но больше разговор об этом не заводил до самого его выпуска…
Когда Снейп вернулся в Хогвартс и стал профессором зельеварения, мы с ним продолжали свое сотрудничество, если это можно так назвать. Он был одним из немногих, кто одобрял мои меры по борьбе с нарушителями правил. Временами я ему сочувствовал из-за того, что при всех остальных делах, еще приходится возиться с этими ужасными детьми, особенно с мальчишкой Поттером-младшим, еще более невыносимым, чем его отец. Меня-то Поттер тоже своими выходками бесил. Взять ту историю, когда он с дружком своим рыжим на летающем автомобиле в школу приперся. Отлупил бы я его тогда хорошенько, будь моя воля, так чтоб он неделю сидеть не мог. Да уж зато на Уизли отыгрался, заставив его серебро в Зале Почета, чуть не языком вылизывать до поздней ночи. Чтоб знали, как нарушать правила! Эх, прямо аж до сих пор об этом вспомнить приятно!
Мальчишка проявлял редкую неблагодарность, как и всякий гриффиндорец, не видя ничего дальше своего носа. Сколько раз я пытался подловить его на каком-нибудь нарушении режима, но всякий раз ему удавалось избежать кары – один Мерлин знает как.
А профессор Снейп предлагал для него строгие наказания, в надежде, что они послужат дерзкому сопляку уроком. Но всегда находился кто-то, кто за него заступался и Поттер выходил сухим из воды. Чаще всего это была его декан факультета – Минерва Макгонагалл, либо Дамблдор, явно благоволивший к нему. Сколько раз мальчишке с рук спускали такое, за что выдрать бы как следует. Вот он что ни год и впутывался в разные истории, из которых его приходилось вытаскивать другим и нередко – профессору Снейпу, которого он так ненавидел.
Откровенно говоря, я находил Дамблдора не лучшим директором. Но и от двухмесячного правления Долорес Амбридж я, вопреки общему мнению, вовсе не был в восторге. А коль уж совсем начистоту говорить – допекла меня эта ведьма не хуже, чем всех остальных. Она, конечно, была очень строга в вопросах дисциплины и пыталась приструнить хулиганов, и в частности, этих двух Уизли, но больно уж была глупа. Потому ученики и сумели в конце-концов обвести ее вокруг пальца. Они ж хитрые, хулиганы эти, не ей чета. Репрессии она проводила, наказывала их, даже пытала, а толку так и не добилась – мало что школа и вовсе превратилась в бедлам. Гонору-то у этой ведьмы из министерства много было, а ума и мастерства мало. Чтоб руководить такой школой, как Хогвартс, одной строгости недостаточно – нужно еще и мозги в черепушке иметь. У нее их не было, за что она и получила по заслугам…
Смерть Дамблдора я воспринял двояко: с одной стороны представлялось странным, что такой могущественный маг как он вообще мог умереть. И я до самого конца не верил, что Снейп – убийца. Даже когда тот вернулся в школу, облеченный властью директора, вместе с братом и сестрой Кэрроу. Вот уж кто не уступал мне в любви к жестким методам воспитания юных безобразников.
Казалось, что моя мечта сбылась – нарушителей стали стегать розгами и заковывать в кандалы. Но я быстро понял, что эти двое, несмотря на все свое самомнение, тупы и бездарны. Их драконовские меры не сдерживали, а только еще больше распаляли учеников. Да и не нравились они мне совершенно – им лишь бы только в кого Круциатусом выстрелить, а до самой школы никакого дела... Так что по необходимости я им содействовал, а вовсе не потому, что такая же мразь, как они…
Профессор Снейп пытался бороться с доморощенными партизанами, но ему изо всех сил мешали другие профессора. Уж до чего они его ненавидели, мне такое отношение и не снилось! Сколько раз он их просил, чтоб они своих студентов в узде держали, так те назло ему подстегивали их к разным выходкам. И поэтому директор Снейп продолжал рассчитывать в этом отношении на меня. Я с большим энтузиазмом помогал ему, мне льстило, что в таком важном деле, как наказание нарушителей, он доверяет мне, а не Кэрроу. Уличенных в проступке студентов он предпочитал доверить мне, чем им, даже разрешив мне самому определять меру наказания, кроме особо серьезных случаев – вроде того скандала с Уизли, Лонгботтомом и Лавгуд. Это ж ни в какие ворота не лезет – попытаться совершить кражу у директора школы! Да я б их за такое как минимум на хлеб и воду посадил на недельку, а они отделались исправительными работами в Запретном Лесу вместе с этим дубиной Хагридом!
Директор после этого происшествия специально при всех в Большом Зале попросил меня не церемониться с теми, кто не умеет думать о последствиях своего поведения и постараться, чтобы у них больше не возникло желания повторять свой опыт. При этом он советовал уделять большее внимание привычным для студентов формам отработки, чем телесным наказаниям, потому что, в силу своей унизительности, такие меры действуют сильнее, в то время, как физические страдания наоборот – заставляют чувствовать себя героями, страдающими за правое дело. Вроде бы и все умно и правильно он говорил, а все равно в его словах какой-то тайный смысл подмечался. Словно он не то говорит, что на самом деле сказать желает…
Я не был никогда сторонником Того-Кого-Нельзя-Называть, но не был я и полным идиотом. Поэтому мне, в отличие от Кэрроу, было понятно, что, давая такое распоряжение, Снейп думал прежде всего о безопасности учеников. Потому-то меня и злило, что студенты и другие профессора ругали его, на чем свет стоит. Невдомек им всем было, что уж лучше я, чем Кэрроу, лучше драить сортиры без магии, чем стать мишенью для испытания Темных проклятий.
В конечном счете, я знал немногим больше, чем все остальные. В битве за школу я участвовал наравне с другими потому, что чувствовал себя ее частью, такой же, как и все остальные. Это моя школа, а я принадлежу ей. Всегда так было. На Темного Лорда мне плевать, но за Хогвартс я драться готов до последнего… Битва завершилась нашей победой. И я слышал то, что этот мальчишка Поттер, сумевший-таки одолеть общего врага, сказал про профессора Снейпа…Слышал, как потом он распинался да извинялся незнамо перед кем. Дошло, как до горного тролля, что не таким уж плохим человеком был покойный профессор! Дошло, да теперь-то уж что сделаешь? Только и остается, что каяться, да себя ругать, что не видели, не поняли, не замечали. Догадывался я про себя давно, что он ведет какую-то хитрую игру. Иногда спрашивал себя, зачем ему притворяться злодеем, а в то же время защищать школьников. Но про ту рыжую девицу, Эванс, я, признаться, и позабыл. А он, выходит, и Поттера защищал только ради нее и Дамблдора по его же собственному приказу прикончил. Любил он ее с детства, еще до того, как в школу пошел…
А ведь записка та у меня так и осталась с той ночи, когда я исполнил свое обещание. Так и валялась у меня в каморке среди разного хлама, какой я у студентов конфисковал. Я ее только после битвы нашел, когда стал перетряхивать все ящики. Нашел и вспомнил, что мне тогда Снейп сказал: хочешь – порви на клочки сейчас, а хочешь – храни у себя и сожги после моей смерти. Сказал-то он это тогда нарочно. Хотел, видно, вместе со своей запиской и про саму рыжую старосту навсегда позабыть. Да только вот, выходит, не смог. Крепко она, видать, ему в сердце вросла. Крепко-накрепко. Так, что и смерть не помеха была. Ну а записку его я сожгу как можно скорее. Чувствую, что это будет правильно. Что ж, разве у Аргуса Филча совести нет?

Добавлено спустя 2 минуты 4 секунды:
Re: Они знали, G, драма миди, в процессе, СС/ЛЭ, ПД, НМ, ГС, НЖП
Глава 11. Кровавый Барон.

Очень многие воспринимают любовь, как особую разновидность безумия. Вспоминая о последнем директоре Хогвартса, я склонен согласиться с ними. Я отлично отдаю себе отчет, что свидетельство призрака едва ли многого стоит в сравнении со словами живых людей. Только меня мало волнуют предубеждения невежественных смертных. И буде мне угодно тоже поднять свой голос за этого человека, ничто и никто не в силах воспрепятствовать моим желаниям...
За сотни лет я научился находить в существовании призрака свои преимущества. В частности – возможность наблюдать смену множества поколений, подмечая все изменения, какие неумолимое время вносит в людскую природу. Наблюдать за жизнью учеников и учителей всегда доставляло мне величайшее удовольствие, хотя я никогда не вмешивался в дела людей – сие не подобает призраку, знающему свою честь и достоинство. Эту весьма необычную пару детей я выделил в обычно столь однообразной и скучной толпе студентов с самого первого дня. И не только из-за резкого контраста между ними. Дружба слизеринца и гриффиндорки была настолько редким явлением, что даже я за все время существования Хогвартса, не могу воскресить в своей памяти подобного прецедента.
Предрассудки о вражде факультетов за столетия въелись в умы юных магов так глубоко, что они даже не представляют себе возможности иного. Главные ценности четверых Основателей: мир, сотрудничество и эффективное взаимодействие, уже давно забыты. Но пренебрежение древними началами не проходит безнаказанно для дерзновенных. Неугасающее противостояние колледжей и нелепые предрассудки – вот главнейшая из причин всех многочисленных бедствий, которые постигли за последние десятилетия не только Хогвартс, но и весь магический мир Британии. В этом отношении знаменитая Шляпа Годрика Гриффиндора совершенно права. В давние времена школу объединяли совместные действия четырех великих волшебников, служившие столпом ее благополучия и разлад между ними не мог не отразиться на внешнем мире...
Но, по правде говоря, меня забавляла и развлекала эта вражда, я с удовольствием следил за ее ходом. Гриффиндорцы, в полной мере повторяя обыкновения своего прародителя, действовали открытой силой. Вспыльчивые и импульсивные, они в полной мере унаследовали эти качества от воинственного основателя своего факультета. Хитрые и гораздо более утонченные слизеринцы предпочитали мастерство тонкой интриги и изящные ловушки. И мало находилось среди них таких, которые бы уже ко второму курсу не преуспел бы в этом непростом искусстве. Потому за этими двумя друзьями я наблюдал с искренним удивлением и заинтересованностью. Странная дружба этих детей занимала мое воображение, хотелось узнать, чем у них все закончится. Вообще перипетии человеческих отношений – достаточно интересное поле для наблюдений, если, разумеется, знаешь, как к ним правильно подойти…
Редко кого из студентов я удостаивал разговора. Неразборчивость в этом вопросе сэра Николаса де Мимси-Дельфингтона всегда огорчала меня. Толстый Проповедник – тот вообще всегда готов болтать с кем угодно о чем угодно, вплоть до того, что уж скорее его собеседники могли бы думать о том, как найти способ заставить его замолчать. «Весьма неприличное поведение, для уважающего себя привидения», как однажды остроумно заметила Елена.Уж она-то говорила мало и держалась со всеми еще холоднее и неприступнее, чем даже я сам. Высокомерная и жестокая женщина и при жизни всегда была резка на язык. А ее надменный упрямый нрав известен всем, а мне - гораздо более, чем кому бы то ни было...
Так или иначе, но я нарушил собственные принципы и впервые заговорил с этими детьми уже через неделю после их появления в Хогвартсе. Северус Снейп – худенький мальчик с шарфом цветов моего факультета возбуждал во мне глубокий интерес. Я всегда считал себя неплохим физиономистом, умея с одного взгляда проникнуть в душу человека. Моя проницательность мгновенно срывала ложь любой маски, коей человек надеялся укрыть от окружающих свою истинную суть. И в этот раз внешнее впечатление не обмануло меня, в чем я убедился, познакомившись с Северусом Снейпом поближе. Его некрасивое, но умное и не по годам серьезное лицо выдавало сильную волю и ранний опыт страданий, говорило о независимости характера мальчика. Он тоже заинтересовался мной, ведь мой авторитет среди привидений замка не подлежал сомнению и никем не оспаривался.
Его свойственная столь немногим тяга к познанию поражала даже меня. Юный волшебник уже на первом курсе знал намного больше, чем большая часть студентов, уже завершавших обучение. Особенно же я удивлялся тому, что он сумел изучит все это до школы, что, учитывая его происхождение, должно было быть нелегко. И все же этого ему было не довольно, и он впитывал все новые и новые знания, как корни деревьев впитывают живительную влагу и соки щедрой земли. Снейп почти никогда не выпускал из рук книги, причем это были такие тома, которые я нечасто видел даже в руках старшекурсников. Огромные тяжелые фолианты в старинных кожаных переплетах – по Темной Магии, профессиональному уровню зелий, заклинаниям...
Мне импонировала его нелюдимость, скрытность и неразговорчивость. Нелепое мнение, будто бы нормальный человек просто обязан любить общество себе подобных, к нему не относилось ни в коей мере. Северуса Снейпа я чаще всего встречал либо одного, либо в компании той самой рыжеволосой гриффиндорки. Я нередко видел эту прелестную юную леди у входа на лестницу, ведущую в подземелья. В отличие от других учеников, она всегда была со мной мила и приветлива. Самые отчаянные гриффиндорские сорвиголовы предпочитали обходить меня стороной, но девочка ничуть не страшилась моего вида и характера и с удовольствием коротала время до их встреч в беседах со мною. Зато уж у нее самой не было недостатка в преклонении окружающих.
Она не зря привлекала к себе всеобщее внимание. Эта девочка прекрасно училась и была необыкновенно красива. Я часто слышал, как студенты трех факультетов дружно превозносили ее доброту. Но мне довольно быстро стало ясно, что она из тех, чья доброта направлена на всех вокруг и ни на кого в отдельности. Она, как это свойственно большинству гриффиндорцев, вечно отважно бросалась в бой за правду, если ей казалось, что кто-то обижен или притеснен, даже не задумавшись о том, а нужно ли это тому, кого она защищает. Про таких кем-то из мудрых сказано, что они любят человечество, но не умеют любить человека. Ее обостренное чувство справедливости и забота об «общем благе» часто мешала ей чувствовать тех, кто рядом, осознать, что кто-то гораздо больше нуждается не в заступничестве, а в понимании. Поэтому она и не догадывалась об истинном отношении к ней «друга детства».
Когда я видел его рядом с нею, было достаточно лишь краткого взгляда, чтобы понять истинную природу его чувств. В каждом его взгляде на подругу читалась робкая нежность, любовь, горячее желание внезапно очутиться вместе с нею на самом краю света, где они были бы совершенно одни, чтобы никогда не расставаться. А она отвечала на его пламенные взоры всего-навсего спокойным и ясным светом своих изумрудных глаз. Он был для нее другом и не более того.
До той поры я был совсем не склонен к сочувствию и сопереживанию людям, но тут... Я словно бы снова вернулся к жизни, вернулся к своим угасшим чувствам и страдал вместе с ним. Снейп ревновал ее безумно, ревновал так, что воздух вокруг него буквально накалялся от жара его ревности. И молчал... Я недоумевал, каким образом ему удается сдерживать себя, скрывать от зеленоглазой подруги такую явную и сильную ревность. Вспоминая о том, как я сам ревновал Елену, я просто не мог понять, почему девушка ничего так и не заметила. Может быть объяснение в том, что она не хотела видеть?
Волею судьбы вышло так, что главные мои воспоминания об их отношениях связаны с Астрономической Башней. Это мое любимое место в замке и я по праву считал его в некоторой мере своей суверенной территорией. В первый раз мальчик и девочка нарушили там мое уединение на третьем курсе, когда явились одной весенней ночью поглядеть на звезды, о которых им рассказывали на уроках астрономии. Лязг моих цепей ничуть не испугал бесстрашную гриффиндорку. При виде меня она только схватила своего друга за руку и восторженно восклицала, что сквозь меня ей видно звезды. Даже в полной темноте я увидел, как по телу мальчика пробежала дрожь от ее прикосновения. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова, потом молча принялся устанавливать телескоп. Руки у него все еще тряслись…
Я перелетел за ограду башни и смотрел, как они, настроив принесенный телескоп, принялись наблюдать звезды. Точнее, Снейп предоставил телескоп в полное распоряжение своей подруги, а сам только стоял рядом, не сводя с нее сияющих черных глаз. Ночная тьма скрыла румянец на его лице и восторг, с каким пожирал он ее глазами. Время от времени девочка дергала его за рукав и он, склонившись к окуляру, сообщал название понравившейся ей звезды. Ее и в самом деле интересовало звездное небо, для него же оно было лишь предлогом, чтобы побыть наедине с ней. Внезапно, когда она в очередной раз наклонилась, он, замирая от волнения, протянул дрожащую руку и осторожно коснулся одной из длинных темно-рыжих прядей, рассыпанных по ее спине. Это робкое движение пробудило во мне такие эмоции, что сердце во мне непременно замерло бы, не будь я давно мертв...
Назад они возвращались в тишине. Снейп, как всегда, довел девочку до коридора, где висел портрет, охраняющий вход в гриффиндорскую башню. Она поблагодарила его за прекрасный вечер, обняла руками за шею и вдруг мимолетным движением слегка коснулась губами его губ. Потом, назвав портрету пароль, маленькая волшебница исчезла в открывшемся проеме, а юноша все еще стоял неподвижно на том же месте, приложив руку к губам, точно боялся случайно стереть этот поцелуй. Для нее подаренное Снейпу лобзание ничего не значило – всего лишь игра, дружеский ритуал, но для него... Мне вдруг показалось, что подобная мимолетная нежность куда хуже и обиднее для гордой души, чем демонстративная холодность и презрение Елены. Легкие, без всяких задних мыслей проявления привязанности – то была игра с огнем и рано или поздно должен был произойти взрыв.
После окончания третьего курса их отношения заметно испортились. Он все больше увлекался Темной магией, а она все громче выражала свое недовольство этим. Они стали ссориться. Я видел, как тяжело Снейп переживает все это. Кстати, я был, пожалуй, единственным, кого он не опасался, как свидетеля своей тайны. Он догадывался, что я все знаю но, во-первых, уважал меня, а во-вторых, был уверен, что я не имею привычки болтать с кем попало о чужих личных делах. Вдобавок у меня было в его глазах еще и то преимущество, что, в силу того, что я привидение – заставить меня силой сказать то, чего я не хочу говорить, было бы несколько затруднительно даже для величайшего из магов. Так что я был вполне надежен и со мной он даже позволял себе некоторую откровенность...
Вскоре Снейп и его подруга поссорились навсегда. Насколько я понял из разговоров учеников, его спровоцировали и в припадке ярости он оскорбил ее. Вымолить прощение Снейпу не удалось. Недели через две после этой ссоры я снова застал его на площадке Астрономической башне. Он стоял у самого края стены и смотрел вниз. Юноша не замечал меня, пока я сам не начал говорить. Не знаю, что на меня нашло тогда, но я поведал ему нашу с Еленой историю, рассказал о своей многолетней безответной любви, о том, как убил свою возлюбленную в порыве ревности, а затем собственною рукою оборвал нить своей жизни. И о том, что нынешним своим положением мы оба были наказаны за нашу трусость и малодушие, рассказал, что я добровольно надел на себя цепи в знак раскаяния. И добавил, что когда-то считал, будто бы для того, чтобы заслужить вечную жизнь, достаточно умереть из-за любви, а для того, чтобы получить прощение, достаточно надеть на себя цепи раскаяния. За это я и оказался там, где есть…
Я не мог с уверенностью расчитывать, что мои слова возымеют эффект, но Снейп выслушал меня и не мог не признать логичность моих доводов... Когда он ушел с башни, я не последовал за ним. Лучше было оставить его в покое. Хватит и того, что я, возможно, предотвратил [Слово запрещено роскомнадзором].
Вскоре он окончил Хогвартс и стал, как говорили, сильным Темным магом. Рыжая девушка к тому времени превратилась в жену самого известного гриффиндорского хулигана – Джеймса Поттера, а Дамблдор продолжал возглавлять школу, куда потом Снейп вернулся уже в качестве преподавателя и декана. Я искренне радовался за него, не сомневаясь, что наше сотрудничество будет успешным и поможет вновь поднять факультет Слизерин на подобающую ему высоту. И Северусу Снейпу блестяще удавалось справляться с этой задачей, до появления в школе Гарри Поттера.
Я прекрасно знал, как подействовала на Снейпа смерть той рыжей девушки. Знал, что этот мальчик – ее сын. И мог догадываться, что это значит для молодого профессора и какие чувства вызывает у него лицезрение сына извечного соперника и погибшей возлюбленной. Былой откровенности между нами, конечно, не осталось, но моя знаменитая проницательность позволила мне додумать то, что сказано не было. Иногда слова абсолютно излишни…
В ночь перед смертью Дамблдора, я застал Северуса Снейпа на той же самой площадке, в глубоких раздумьях. Я подозревал, что старым директором явно овладел какой-то таинственный недуг. Судя по внешнему виду его руки, болезнь поразила его внезапно, что позволяло сделать вывод: возможно глава Хогвартса болен куда серьезнее, нежели все предполагают. Разумеется, о договоренности Снейпа и Дамблдора мне было неизвестно, но по характеру от старого интригана следовало ожидать чего-то подобного. Несмотря на свою принадлежность к Гриффиндору, Альбус Дамблдор в хитрости в состоянии был дать сто очков вперед любому слизеринцу. И найти нужного человека для осуществления его великолепных планов, интригану никогда не составляло труда.
Но призраки, в отличие от людей, не страдают бессоницей, поэтому, обнаружив на башне декана Слизерина, что-то обдумывающего в одиночестве, я завел с ним разговор о том первом случае, когда он также стоял у края и глядел вниз в непроглядную тьму. Он признался, что сейчас его одолевают те же самые мысли, что и тогда, двадцать лет назад – ужасно хочется просто взять и покончить разом со всем. Но теперь человек, стоявший передо мной, не был отчаявшимся подростком. Это был сильный и выносливый, преданный своему долгу мужчина. И как бы его не прельщала заманчивая легкость выхода, он не поддастся этому соблазну.
Я знал это, но все же повернул разговор на те моменты, когда Снейп был здесь с нею, с той девочкой, с вечной властительницей его сердца. Он ничего не сказал, когда я упомянул ее имя, только побледнел больше меня и приложил пальцы к губам, словно все еще ощущая на них след того самого единственного короткого прикосновения губ, подаренного ему любимою женщиной. И в тот момент, как никогда остро я ощутил наше с ним сродство: мы оба добровольно надели на себя цепи в знак раскаяния. Его цепи, в отличие от моих, нельзя было увидеть, но были они куда тяжелее...
Когда Северус Снейп стал директором, я сотрудничал с ним в тех же рамках, что и остальные привидения. Ненависть к нему со стороны преподавателей и учеников меня не сильно трогала – люди слепы, даже лучшие из них. Он справлялся сам и не просил ничьей помощи. И уж тем более я не собирался никому открывать его секрет. Даже в том почти невероятном случае, если бы кто-то догадался меня расспросить. Такого, как я нельзя испугать или запутать лестью и фальшивым сочувствием, что когда-то проделал будущий Темный Лорд с Еленой.
Лишь однажды, после особо крупного скандала, вызванного очередной стычкой гриффиндорцев и слизеринцев я очень тонко намекнул профессору Макгонагалл, что не все так просто, как ей кажется. Директор вынес тогда решение в пользу студентов Слизерина. Декан Гриффиндора, как и остальные преподаватели, была скована предрассудками и видела картину происходящего в школе только с одной – неправильной стороны. В целом я находил ее умной женщиной и потому счел своим долгом дать ей шанс задуматься. Она не обратила на мои слова ни малейшего внимания. Ну что ж – насколько я знаю, это бремя осталось полностью на ее совести.
А Северус Снейп продолжал нести свои цепи, не жалуясь и не говоря о своих страданиях. Он не думал о том, что про него говорят, а просто делал то, что считал своим долгом. Это тоже всегда мне нравилось. Оглядываясь на чужое мнение никогда не достигнешь цели. А я отлично понял, что было его целью…
О смерти Снейпа я узнал с сожалением, но рассказ Мальчика-Который-Выжил не открыл мне абсолютно ничего нового. Я был бы совсем не против еще раз поговорить с этим необыкновенным человеком о любви, хотя я-то лучше всех осознаю, что это невозможно. При всем нашем сходстве, отличий оказалось больше. Я понес заслуженную кару за свой эгоизм в любви и малодушие в смерти. За них я наказан «убогой имитацией жизни». А он пойдет дальше. Чтобы заслужить вечную жизнь, недостаточно умереть из-за любви, нужно принять смерть во имя ее. А чтобы получить прощение недостаточно надеть цепи – нужно еще и научиться жить с ними...
«Все знают, что зло порой приходит под личиной добра, но чтоб наоборот? Выходит, мы так примитивны, что мало делать добро, надо еще выглядеть соответственно, иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться...

Ответить

Вернуться в «В работе»