Сочинения маленького Ситха Darth Sonne

[Darth Sonne]

Представляю вашему вниманию мои творения в прозе и в стихах.
Брат. Историческая повесть.
Память Земли. Цикл рассказов о прошлом. Закончен
Повелитель змей. Ужасы. Закончен.
Путешествие. Странный рассказ. Закончен.
Стихи.

А вот самое любимое:

КОГДА ПРИДЁТ КОТ
Обычный летний день не предвещал ничего особенного. Он шёл по набережной своим обычным маршрутом, не глядя по сторонам. Он был из тех людей, которые всегда мечтают о большем. Его не устраивали работа, дом, государственные деятели. Со временем всё это ему опостылело, и он ушёл в себя. Он жил на окраине небольшого заштатного городка большой страны. У него был дом, заброшенный сад и ничего дорогого его сердцу вокруг. У него никогда не было семьи, он и не помышлял о ней. Он не знал своих родителей, не здоровался с соседями. Он ходил на работу каждый день, а по вечерам смотрел телевизор. Он не обращал на это внимания. Для него важна была другая жизнь. В своих мечтах он уносился в другие города и страны, путешествовал в другие миры, а по возвращении писал об этом нечто вроде рассказов или стихов, которые никто не брался публиковать. Этот самый обыкновенный летний день он решил посвятить прогулке. Он любил природу. Есть в ней что-то величественное, захватывающее, заставляющее размышлять. Он любил погружаться в себя и ощущать себя частью природы. Он остановился, чтобы полюбоваться видом леса на другом берегу реки, но почему-то взгляд его упал на прошлогодние сухие листья под лавкой. Там было нечто. Он подошёл и наклонился. Перед ним лежал котёнок. Совершенно чёрный, видимо, новорождённый. Он не шевелился и, казалось, не дышал. Он подошёл с другой стороны и невольно вздрогнул: всю голову маленького существа покрывала корка запёкшейся крови. Не может быть! Неужели его убили? Он мог бы стать моим другом… - промелькнула мысль. Он мечтал о таком случае с детства. Он найдёт на улице брошенное, несчастное, всеми забытое существо, выходит, вырастит, полюбит его. И будет радоваться, видя в звериных глазах ответную любовь. Неужели не сбудется и эта мечта? Что-то заставило взять котёнка на руки. Ты выживешь, ты не можешь умереть! Котёнок дышал. Еле слышно, почти незаметно. Он был без сознания, но он был жив!
Осторожно, бережно, боясь лишний раз дотронуться до изуродованной головы котёнка, он держал его на руках и мчался быстро, как только мог, в клинику, где работал его бывший одноклассник. Он поможет, он спасёт тебя, он очень хороший врач…
***
- Господи, где же ты взял его? Кто с ним это сотворил? – спросил врач.
В глазах нашего героя стояли слёзы. Когда к нему вернулся дар речи, он схватил друга за плечи и твердил только одно:
- Он будет жить?
- Я поражаюсь, как он вообще выжил, - ответил врач, - Скоро он придёт в себя. Котёнку неделя от роду, не больше. Не зря говорят, что у кошки 9 жизней… Думаю, он вырастет полноценным котом, только…
- Что?
- Левый глаз спасти я не смог. Череп деформирован, но это не страшно. Пусть пока он побудет у меня.
***
Я очнулся в помещении с белыми стенами. Может, такое видят кошки после смерти? Но когда я попробовал пошевелиться, понял, что жив. Любое движение причиняло боль. Особенно страшно болела голова. Левая часть её была перетянута чем-то. Через какое-то время понял, что вижу. Я видел двух очень больших живых существ, которые разглядывали меня. Они говорили со мной на непонятном языке, я не знал, что ответить. Вдруг в моей памяти всплыло последние событие, после которого наступила пустота. Ведь двое таких же больших животных били меня по голове и выбили мне глаз. Они говорили на том же языке, но были, пожалуй, поменьше размерами. Это последнее воспоминание так ярко вспыхнуло в моём сознании, что я почувствовал весь страх и всю боль, что испытал тогда и закричал. То существо, что стояло правее и было в чём-то белом, нахмурилось, а второе, другого цвета, произнесло что-то ласковое. У него был добрый голос, совсем не такой резкий, как у тех, что поменьше. Он успокоил меня, и я заснул.
***
11 авг.
Я забрал моего кота домой. Он открыл глаз, всё видит и понимает. Ест сам. Ходит уже хорошо. Над его левой глазницей – нарост, похожий на рог. Думал, что вид одноглазого кота с рогом будет пугать, но нет, я уже привык. Всё больше привязываюсь к нему. Надо придумать ему имя.
***
20 авг.
Кот совсем здоров. Подрос. Думаю, он вырастет крупным. Назвал его Чёртом. Он похож на гостя из страшной сказки: весь абсолютно чёрный, а глаз ярко-жёлтый и светится в темноте изумрудным цветом. Мой кот будет самым красивым котом во вселенной!

***
3 года минуло с тех пор, как Чёрт поселился у меня. За это время он стал для меня настоящим другом. Мы понимаем друг друга с полуслова, с одного взгляда. Я могу часами наблюдать за ним. Он необыкновенно грациозное создание. Мягкая походка, выгнутая спина, гибкое тело, подвижный хвост, выражающий его настроение, загадочный взгляд его янтарно-жёлтого глаза: всё это способно вызвать восхищение. Он может быть мягким и ласковым, а может и выпустить когти. Он своенравен. Я не имею права отдавать приказы или ругаться в его присутствии. Он щёлкнет хвостом и уйдёт. Это значит, что он долго не захочет меня видеть. Он свободен. Ловлю себя на том, что завидую ему. Я люблю своего кота.
***
Всю свою сознательную жизнь я живу в обществе людей. Но другой жизни, своей прежней жизни, я не помню. Я не видел свою мать, не общался с существами своего вида, не помню раннее детство. Надо сказать, что с людьми я чувствую себя комфортно. Я почти выучил их язык, а они, думаю, неплохо понимают мой. Странно, что они узнают друг друга по лицам и именам. Для меня важнее запахи и звуки. Имя моего человека я воспроизвести не могу, а он зовёт меня Чёртом. Странное имя, но своего настоящего я не помню. Так что мне всё равно. Человек говорит, что он мой хозяин. Но почему-то он подчиняется моим желаниям: кормит меня, выпускает гулять, не мешает мне спать, в то время, как я делаю всё, что мне вздумается, даже если это мешает человеку. Так что буду называть его «мой человек». Мой человек, в отличии от некоторых других особей этого вида, обладает спокойным характером. Но иногда он пьёт прозрачную жидкость из маленьких стеклянных мисок. После неё он становится агрессивным, и мне лучше прятаться. Люди очень странные существа. Я не понимаю, зачем ему нужна эта жидкость, если ему от неё плохо. Я же не ем грязь! А ещё он умеет пускать изо рта дым. После этого мой человек становится ласковым, но совершенно беззащитным. Я охраняю его от некоторых существ, которых он в обычном состоянии не видит. После этого человек водит какой-то палкой по бумаге, отчего она становится грязной. Он уверяет меня, что пишет очень хорошие рассказы, а я не понимаю, зачем пачкать такой чистый белый лист и часто рву грязную бумагу. Мой человек хмурится и опять пьёт эту проклятую жидкость. В отличие от меня, мой человек встречается с особями своего вида, даже с самками и детёнышами. Последних я не люблю. Они норовят вцепиться в мою шубку и помять её. Приходится запускать в них свои коготки. Я не сторонник насилия, но у кошки есть как мягкие лапы, так и острые когти. Человеческие самки бояться моего внешнего вида и спрашивают моего человека: «Зачем ты притащил в дом это исчадие ада? Твоя больная фантазия тебя погубит!». Я не знаю, что это значит. Человек говорит, что я его друг. Он находит меня красивым. Думаю, что самки его вида привлекают его больше, чем представители моего. Во время встречи с ними меня закрывают на кухне. Но я не в обиде, у человека тоже должны быть свои тайны. Я сажусь на подоконник и общаюсь с деревьями.

Так рассуждал о своей жизни огромный одноглазый чёрный кот, сидя у окна кухни маленького домика на окраине заштатного городка большой страны.

***
Это случилось зимой. В один прекрасный день его чуть не выкинули с работы за систематические опоздания. В очередной раз никто не взялся печатать его рассказ. Ему самому этот рассказ стал казаться неудачным. Да ещё он заметил, что несколько страниц из рукописи выдрал кот. Он никогда не ругал кота, даже если тот откровенно издевался над ним. Но сейчас его это взбесило. Да сколько же можно так жить! И так в жизни ничего не клеится с роду, ещё и проделки этого проклятого кота… Не зря я дал ему такое имя! И зачем я только подобрал его тогда? Чёрт бы побрал этот проклятый день!! Да что это я? Что со мной? Как я могу так говорить?! У меня же кроме него никого нет! Он шёл по пустеющей улице и нервно курил. Надо успокоится. Он зашёл в ближайшую кафешку и заказал водки.
Он вернулся домой поздно. Он не помнил, какими пустынными улочкам шёл, о чём думал в это время. Он хотел только одного: чтобы ему дали спокойно прожить остаток дней, чтобы не лезли к нему. Он не хотел никого видеть. На пороге его встретил кот. Привычным мяуканьем он оповестил хозяина, что долго ждал, и что надо бы покормить его. «Оставь меня в покое», - буркнул человек себе под нос, захлопнул дверь и пошёл в тёмную комнату. Он скинул с себя куртку и повалился на диван. Кот вошёл следом. Наверное, он сердится. За что же? Я никогда не нападал на него, не обижал, не досаждал своим присутствием, когда ему этого не хотелось. Может, его обидел кто-то другой? Я всегда мог успокоить его, попробую и сейчас. Кот запрыгнул на диван и слишком поздно заметил, что его человек уже успел выпить ту самую проклятую прозрачную жидкость. Человек тут же вышвырнул кота с дивана. Кот инстинктивно впился в его руку. Человек, грязно ругаясь, швырнул кота подальше. Злоба заволокла взор животного страшной пеленой. Кот с шипением молниеносно кинулся на человека и вцепился ему в шею. Человека объял ужас! Он оторвал от себя кота и силой сдавил его горло. Кот вырывался и визжал, раздирая в кровь руки человека. Человек не мог разжать пальцы. Сила пустой тупой ненависти сковала его. Когда он очнулся, с трудом мог осознать, что случилось. Он сидел на своём диване, весь в слезах и крови, прижимая к себе мёртвого кота, и бормотал что-то. Что-то вроде молитвы. Он не знал, к кому обратиться теперь со своим горем. Как жить дальше? Захотелось тут же полезть в петлю. В самых страшных мыслях своих он не предполагал подобный конец своей жизни. Жизни кота? Так кто же он теперь такой? Осознав, что теряется, он лишился чувств. Последним, о чём он успел подумать, было: «Он же ещё вернётся. Он вернётся, мой кот. Обязательно вернётся! Только совсем, совсем другим…».
На следующий день он похоронил кота. Он вернулся на то самое место, где когда-то нашёл полуживого котёнка и спас ему жизнь. Кое-как он устроил там маленькую могилку. Слёзы замерзали на его лице. Неужели он потерял своего кота навсегда? И снова вернулась эта странная мысль: он ещё вернётся. Но будет совсем другим. За все последующие месяцы одинокой бесцветной жизни он почти поверил в это. Он знал, что ни одно существо на свете не заменит ему его кота. А его жизнь… пусть течёт дальше, одинокая, бессмысленная, никчёмная, пока не настанет конец. Вот тогда он снова встретит своего кота. Они оба будут тогда совсем другими.

***
Он вошёл в свой дом со странным чувством. За эти полгода он так и не оправился от потрясения, вызванного смертью кота. Входя в дом, он каждый вечер надеялся услышать такой знакомый голос, увидеть, как бесшумно движется ему навстречу его зверь, сверкая в темноте глазом. Но каждый вечер его ждала всё та же чёрная пустота. Та же, что овладела его душой после потери единственного живого существа, которого он любил. Мы убиваем тех, кого любим. Не замечаем их ласковых взглядов, их дружеских советов. Лишь потеряв навсегда любовь, понимаешь, что она БЫЛА в твоей жизни. Начинаешь листать страницы жизни назад, но находишь там всё ту же пустоту. С того самого дня он бросил пить и курить. Знал, пьянки больше не помогут забыть его горе. Он никогда не забудет своего кота. С этими мыслями он вошёл в дом. Он помнил, что в этот день, 4 года назад, он впервые встретил своего друга. Его рука потянулась привычно к выключателю, но что-то остановило его. Какая-то тень неслышно проскользнула из кухни в комнату. Он замер. Он не помнил, сколько времени он простоял так.
- Чёрт, ты здесь? Это ты? – еле слышно произнёс он.
Было тихо и темно. Он знал, что окна его дома закрыты, и дворовые кошки не могли проникнуть в его жилище. Он словно окаменел. Вдруг ему стало очень холодно. В ушах зашумело. Ему казалось, что он слышит чей-то голос совсем рядом:
- Помнишшшь?… Помнишшшь?…
Нет, это не ветер. Он увидел, как из его рта пошёл пар. Он по-прежнему не мог шевельнуться, только чувствовал, как силы медленно покидают его. Он упал на колени. Последним, что он видел, был появившийся из ниоткуда огромный чёрный кот с горящим адским огнём глазом. Последним, что он почувствовал, были кошачьи когти и зубы, крепкие, как сталь и холодные, как лёд, рвущие его горло. Последним, что он слышал, было душераздирающее шипение прямо над его ухом:
«Помнишшшь? Помнишшшь? Не забыл ещё?»
***
Он проснулся поздним утром. Первой его мыслью было:
«Опять опоздал на работу…»
Потом он попытался вспомнить вчерашний вечер. Кошмар какой-то, присниться же такое… Нет, это был не сон! Раны на шее затянулись неправдоподобно быстро, на одежде и на руках остались клочки чёрной шерсти и кровь. Это не его кровь. Не кровь животного. Откуда-то он это знал. Из самых потаённых глубин его души поднялся невыразимый страх, о котором раньше он даже не подозревал.
«Кто я? Что мне теперь делать?»…

- Привет, - услышал он довольно приятный голос рядом с собой.
Это ещё что? Рядом никого нет. Не сразу он заметил, что окно его комнаты открыто, и в него вошла кошка, которая сейчас сидит на полу и разглядывает его с интересом.
- Я поздоровалась, кажется, - услышал он снова, - а ты не отвечаешь. Хотя понимаешь. Мне интересно было бы с тобой поговорить, ты не такой, как все.
Он уставился на кошку обезумевшими глазами, хотя никаких отрицательных эмоций она вызвать не могла. Ничего пугающего в ней не было. Кошка было маленькая, серая, зеленоглазая, очень симпатичная.
- Кто… я… такой?.. – с трудом выдавил он из себя.
- Я не знаю, - ответила кошка, - раньше ты был таким, как они. Как те, которые бьют меня и выгоняют из тёплых мест. Но сейчас ты другой. Ты понимаешь язык животных, ты знаешь, о чём молчат деревья. Уже пять раз день сменился ночью, как ты преобразился.
- Как? – он пулей вылетел из комнаты и оказался у зеркала, - пять дней!
Он испугался своего отражения. Действительно, он больше походил на бродячего кота, чем на себя прежнего.
Он вернулся в комнату, кошка оставалась на своём месте.
- А ты… кто? Откуда?.. – он с трудом подбирал слова.
- Я кошка. Имени своего я не знаю, люди меня никак не зовут. Если хочешь взять меня к себе, придумай имя сам, я буду отзываться на любое. Я живу на улице, это рядом с твоим домом. Я видела, как ты напал ночью на одного детёныша твоего вида, который всегда меня бил, и решила прийти к тебе.
- Я напал на ребёнка?!
- Ты убил его. Может быть, это и ужасно, но все кошки на улице были рады.
- Нет, это не я, не может быть!!!
Он упал на пол, закрыл голову руками и заорал. Это был нечеловеческий крик. Кошка подошла к нему и лизнула руку. После этого ему сразу стало как-то легче, спокойнее, стали уходить страх и боль, он успокоился.
- Возьми меня к себе, - сказала кошка.
Он не знал, что ответить.
***
- Мы пойдём с тобой в парк, - говорила кошка, которой он так и не придумал имя, - там люди никогда не бьют меня, там много животных и деревьев.
Его мысли были гораздо мрачнее.
«Дома лучше не появляться. Нет ничего хуже для меня сейчас, чем быть обвинённым в убийстве. Пока что можно жить на улице, а зимой я переберусь в подвал. Мои новые способности позволяют оставаться незаметным».
В детстве он любил парк. Но он любил в нём нечто другое. Теперь всё было иначе. Он больше не обращал внимания на карусели, американские горки, комнаты ужасов и пр. Кошка привела его в самый центр парка. Этот парк существовал ещё за много лет до его рождения. Сейчас он был почти полностью заброшен. Столетние деревья безмолвно взирали на него со своей высоты. Они помнили его совсем маленьким, а он не обращал на них внимания. Бездомные собаки оглядывались на него. В их глазах были видны печаль и свобода. Он никогда раньше не смотрел в эти глаза. Он лежал на траве с закрытыми глазами. Он был одновременно погружён в себя и в соединении с природой. Всё, что было вокруг, приняло его с радостью. Теперь он один из них. Теперь он может не только наблюдать, но и принимать участие. Он не хотел видеть никого из людей.
Ночью он устроился в кустах. Кошка незаметно оставила его одного. Это было ему необходимо. Он думал, что она никогда не заменит ему его кота. Он ничего не рассказал ей о Чёрте. Внезапно он подскочил. Он убил! Убил своего кота! Своего друга! Казалось бы, заглушённая боль с новой силой резанула по сердцу. Он понял, что бежит, не разбирая дороги. Он хотел остановиться, но тело не слушалось разума. Парк наполнился стонами: сейчас случится что-то непоправимое! Он бежал, пока не наткнулся на стену. Что-то написано? Зоопарк. Что-то знакомое. Его сознание отключалось, он видел всё, что происходит, но ничего не понимал. Он становился ДРУГИМ. Не думая о том, что будет дальше, он легко перепрыгнул через стену. Бесшумно, никем не замеченный, он пробирался к клеткам. Почуяв хищника, лошади проснулись и заржали. Он кинулся на пол и ползком направился к противоположной стене. Волк бросился на решётку, просунул между прутьями лапу, пытаясь достать непонятное существо, нарушившее его покой. Существо зашипело и рявкнуло, волк отпрыгнул к стене: никогда он не видел ничего подобного.
Он прополз через прутья ограждения и оказался у клетки с тигром. Зверь подошёл вплотную к прутьям и ткнулся мордой в его лицо. Они смотрели друг на друга.
- Выпусти меня отсюда, - говорил звериный взгляд, - не бросай, ты же пришёл за мной? Вместе мы отомстим этим двуногим уродам. Они посадили меня в клетку, они плевали на мою свободу. А я ведь родился на воле. Моих родителей убили двуногие, а меня они забрали сюда. Выпусти…
По его лицу катились слёзы. Он погладил зверя по широкому лбу: «конечно, я освобожу тебя». Со всей своей нечеловеческой силой он вцепился в прутья. Они поддавались неохотно, но всё-таки раздвигались. Вскоре зверь уже мог протиснуться в образовавшуюся щель. Окрылённые внезапной свободой, два зверя направились к выходу. Но всё закончилось внезапно, неожиданно, оглушающее, разочаровывающе ужасно. Мысли перемешались в его голове, он с трудом мог после вспомнить, что делал в тот момент. Помнит только рёв сирен, внезапно налетающих на них, неизвестно откуда взявшихся людей в масках и с оружием. Они, конечно, защищались, но людей оказалось слишком уж много… Сильный удар по голове лишил его чувств тогда, когда он уже почти прорвался к выходу.
***
Он очнулся в комнате с белыми стенами. Сюда попадают кошки после смерти? Он где-то это уже видел. Вот сейчас появятся большие существа. Они помогут. Хотя, никто не поможет. Уже никто не спасёт, не поймёт, не поможет… Он уже давно умер, просто не понял ещё этого. Мечты не сбываются. Вся жизнь – набор пустых иллюзий, бессмысленных мечтаний и несбывшихся надежд. Если он может плакать, значит, он жив. Нет, неправда, это ничего не значит. Нет в мире ничего такого, что имело бы значение. Да и его жизнь, чем она закончилась? Ничем, о чём можно было бы вспомнить когда-нибудь потом кому-нибудь другому. Он давно умер, его не было в живых с тех пор, как он убил своего кота. Но теперь он вернулся. Совсем, совсем другим. Ну вот мы и снова вместе, Чёрт… Мой кот. Ты пришёл ко мне. За мной. Теперь мы вместе навсегда, я никогда больше не брошу тебя, никуда не отпущу. Я не знаю своего настоящего имени, так что зови меня, как хочешь. Пойдём со мной, я покажу тебе такие места! Вместе мы начнём новую жизнь. Она будет совсем как сказка. Но не такая страшная, какую я ненароком придумал для тебя, а чудесная, волшебная. В ней мы с тобой будем гораздо счастливее. Мы станем лучше, мы станем понимать любовь и добро. Мы станем помогать другим. И забудем своё прошлое. Навсегда.
***
Больной был надёжно привязан к кровати. Его только вчера ночью привезли из городского парка. Это он наделал там столько шума. Он умудрился выпустить из клетки тигра, убил одного охранника, а ранил почти всех. К счастью, тигра отправили обратно. Рядом с кроватью, погруженный в изучение истории болезни лежащего, сидел врач. Больной явно буйный, но надо ещё разобраться, чем вызвано его помешательство. Пока с ним говорить невозможно, он ведёт себя, как животное. Ну что ж, надо хорошо изучить этот случай. Он ещё заговорит. Врач приготовил всё для этого.
***
В состоянии полусна тянулись теперь его безрадостные дни. Он не помнил, что происходило с ним вчера, помнил только бесчисленное количество людей в белых халатах (или это был один человек?), которые пичкали его разными лекарствами и пытались заговорить с ним. По началу он рычал и пытался вцепиться мерзавцу в горло, но его приковывали за это к койке. Потом решил молчать, отвернувшись к стенке. Он всё равно с трудом понимал их язык. Так шли его дни. Он не знал, сколько именно их промелькнуло перед ним. Однажды он увидел за окном снег и даже смог вспомнить название времени года, когда он выпадает. Но какая уже по счёту это зима? Он ходил по замкнутому кругу. Не видел выхода из своего кошмара. Но почему только эти проклятые докторишки не могут дать ему жить так, как он хочет, что в этом плохого? Мечты не сбываются… Даже самые светлые романтические грёзы оказываются в итоге в помойной яме.
Снег таял. На деревьях за окном стали появляться первые молодые листочки. Птицы весело распевали для него свои весенние песни. Но это его не радовало. Всё случилось внезапно. Так знакомы была ему эта болезненная внезапность! В одно прекрасной утро то, что называли недугом его врачи, внезапно прекратилось. Кот покинул его. Он медленно, постепенно приходил в себя. Он уже отлично понимал, что ему говорят и мог отвечать на вопросы. Только правды он им никогда не скажет! Они хотят, чтобы он забыл Чёрта. Нет! Он никогда не забудет своего кота. Со временем он стал бояться вспоминать о коте. Он медленно, но верно становился собой прежним. Видя это, врач стал готовить его к выписке. За три года, проведённых больным в стенах этой клинике, врач узнал многое о его болезни. Так что они помогли друг другу. Так подумал врач в один обычный солнечный летний день и захлопнул историю болезни своего пациента.
***
Одним таким же ничем не примечательным летним днем врач и больной сидели в кабинете у врача и беседовали в последний раз. Солнце за окном кабинета уже клонилось на запад. Так же и лето медленно и неохотно уходило, оставляя засохшие листья на радость злым северным осенним ветрам. Он смотрел в окно со смешенным чувством горечи, тихой радости и глубокой тоски. Он не может теперь общаться с природой, но сегодня же он покинет это заведение и не будет больше никаких кошмаров. Но… ведь он вернётся, мой кот… только будет совсем другим. Мы с ним уже стали другими, прежнего не вернуть. Прости, меня, Чёрт, что сказка получилась такой ужасной. Он горько улыбнулся в пустоту. Он знал, что дождётся. Кот не может не прийти. А потом будь, что будет!
- Я уже могу идти домой, доктор? – спросил он.
- Да, вас выписывают, - ответил врач, - только прошу вас… избавьтесь от тех предметов, которые напоминают вам о коте.
- Я постараюсь.
- Вы чего-то боитесь.
- Не знаю… - его голос дрожал, - да, боюсь… что всё начнётся с начала, когда придёт кот. Если я вдруг забуду о нём… это не значит, что он забудет обо мне. Я слишком хорошо знаю его. Он ещё придёт…

Он чувствовал, что откуда-то из глубины прошлого или темноты будущего уставился на него единственный жёлтый горящий глаз, наполненный природной силой, властью и мудростью и невыразимой, неописуемой звериной жестокостью.

[Darth Sonne]

Эй, товарищи! Меня, что, никто не читает?? Или не отвечаете просто?? Или слишком длинно и муторно??
Вот вам короче и веселее:
Абсурдищщще…

Пассажир
Писано под впечатлением спортивного репортажа по Европе +
Однажды Слива нажала не на ту кнопку, и всё исчезло. А в автобус не влез пассажир. Пассажир был могучий, поэтому он перевернул остановку вверх дном. Злая тётка шла с базара, грозно размахивая сумками. Одной из них она засветила пассажиру в глаз. Но так как пассажир был могучий, он прицепился к тёткиной сумке и притащился к ней домой. Дома сидел злой мужик и смотрел футбол. Но на дворе стояла зима, и видимо, мужик смотрел всё-таки хоккей. Приняв пассажира за хоккеиста, мужик помчался ему навстречу. Но пассажир не любил хоккей, поэтому поставил мужику фингал. Так как мужик был злой, он незамедлительно спустил пассажира с лестницы, а тётка помогла, неблагодарная. Лестница была очень грязная, пассажир запутался в мусоре, чертыхнулся и вышел вон. Там, куда он вышел, было темно. Потому что он вышел в подвал. А входную дверь перекосило и заклинило, потому что злая тётка сильно размахивала сумками. В подвале бродил слесарь с гаечным ключом. Пассажир решил его напугать. Спрятался в туалете, чтобы выскочить оттуда неожиданно. Но слесарь не прошёл мимо, а вообще ушёл. Скучно стало пассажиру и одиноко сидеть в туалете. Вышел он и отправился на чердак. Последний этаж дома был разваленный. «Здесь и живёт этот гадкий слесарь!» - решил пассажир и стал открывать подряд двери, но в грязных квартирах ютились лишь бомжи. «Слесарь на чердаке!» - подумал пассажир. Ведь пассажир был могучий, поэтому он легко забрался на чердак без лестницы. На чердаке было душно и воняло помойкой. «Слесарь – жопа!» - думал пассажир, - «в такой помойке живёт!» Найдя на полу ржавый гаечный ключ, пассажир обрадовался – напал на след! Бросился он бежать, но далеко не убежал, так как пол на чердаке был очень ветхий и провалился. Одна нога пассажира оказалась на последнем этаже, чему весьма удивился дядя избиратель. Он измерил ногу линейкой, дёрнул 3 раза, но никто не упал сверху. Очень испугался дядя избиратель, ибо решил, что кроме ноги ничего нет. Но дядя избиратель ютился в жалкой квартире уже давно, и захотел он ботинки новые. Имелся только 1 ботинок, но это лучше, чем ничего. Но пока он думал, пришёл слесарь и объявил, что дядя избиратель затопил соседей снизу. Соседи снизу сплошь были буржуями. Они выкладывали потолки дорогущей плиткой, несмотря на то, что дядя избиратель и бомжи регулярно заливали их. Дядя избиратель объяснил слесарю, что у него в ванне – дыра. А всё из-за того, что он затопил буржуя в Москве и вынужден был переехать сюда из-за долгов. Но слесаря больше интересовало, почему из потолка торчит нога. Дядя избиратель соврал, что только что заметил ногу и предложил вызвать врача. Врач прописал обоим таблетки и сказал, что ноге ин ничего не пропишет, так как не знаком с её хозяином. Тогда все трое отправились на чердак, чтобы познакомиться с хозяином ноги. Но пассажир был могучий, поэтому он вытащил ногу и вышел по пожарной лестнице. Не найдя никого, трое перепугались, а слесарь больше всех. Разбежались все по квартирам, кроме врача, который провалился домой к бомжам и стал жить с ними. Потом дядю избирателя и врача судили за то, что они затопили буржуев, слесарь же отделался штрафом, злые мужик и тётка отупели от футбола, а пассажир уехал.

[Darth Sonne]

Вот ещё одно моё любимле произведение. Прошу критиковать хоть как-нибудь, но только без матов!
ЭЛЬФ
Дорога была неровная, каменистая. Она беспокойной лентой вилась между двух холмов по необитаемой местности. Ни души вокруг, только трое людей в старом, потрёпанном погодой и временем внедорожнике. Они, как и многие до них, ехали на поиски приключений в это дикое и жутковатое место. Говорят, сотни лет назад здесь произошло крушение космического корабля. Бывавшие здесь люди утверждали, что видели потомков уцелевших пришельцев. Они одним взглядом способны свести с ума любого человека. Очевидцы помнят только глаза: чёрные, огромные и бездонные, как беззвёздная ночь. Этих же троих не пугало ничего. Один из них уже бывал здесь, но пришельцев не видел. Он знал здешние леса и согласился быть проводником. Двое других работали в газете: репортёр и фотограф.
- Дальше не проедем, - сказал проводник, кода они выехали на равнину.
Уже здесь начали попадаться первые деревца. Они шли пешком по нетронутому человеком уголку природы. Деревья становились выше, сильнее. Они не привыкли к человеку. Они как бы оглядывались: кто это посмел войти в наши владения? Ещё несколько сотен метров и перед их глазами предстало восхитительное зрелище. Таких лесов не осталось больше на Земле. За последние 700 или 800 лет здесь не срубили ни одного дерева. Даже браконьеры боялись этих мест. Лес высился перед ними величественной и невозмутимой зелёно-коричневой громадой. 500-летние деревья казались нереальными, нарисованными. Таких нет больше нигде. Они росли близко, очень близко друг к другу, как бы не пуская человека в свои владения. Они величественно молчали и в то же время шептались между собой о разных пустяках. Несколько минут они стояли, поражённые этой незнакомой, сказочной красотой, не решаясь войти и нарушить святое безмолвие этого леса. Фотограф достал камеру и направил её к медленно, лениво, качающимся верхушкам деревьев. Голова кружилась от их высоты. Человек не способен создать такое! После весёлого солнечного света летнего дня тьма в лесу казалась ночной. Они осторожно ступали по мягкой опавшей листве. Всюду им мерещились причудливые очертания фантастических существ. Но было тихо. Никого живого вокруг, кроме этих гигантов-деревьев. Дикие звери, не привыкшие к людям, разбегались от этих троих подальше. Они пересекли кристально чистый ручей и шли дальше, в непроглядную тьму, в самую чащу лесу, веками хранившую нечто такое, что отпугивало всех людей от этих мест. Они шли молча, оглядываясь по сторонам, но видели только деревья. Неужели все леса были когда-то такими?
- Долго ещё?
- Да, порядочно. Но до темноты дойдём.
- А ночевать здесь не опасно?
- Разожжём костёр. Говорят, они боятся света.
- Кто «они»?
- Не знаю…
Не добравшись до темноты до нужного места, они поставили палатки между четырёх деревьев.
- Ищите сухие ветки, - распоряжался проводник, - но не вздумайте трогать деревья. Говорят, они чувствуют их боль за километры.
Костёр слегка разогнал непроглядный мрак, но было жутковато. Неба не было видно, мимо блуждали какие-то загадочные тени и тихо шумели листья. Ночь в лесу полна звуков, запахов и страхов. Она не даст уснуть тому, кто не слышит тихие голоса деревьев и не понимает тайный смыл криков ночных птиц. Они сидели вокруг костра молча, пытаясь разглядеть во тьме хоть что-то, прислушивались в ожидании чего-то пугающего и манящего одновременно.
Утром стали собираться, как только серо-белый свет начал пробиваться сквозь листву. Неужели это солнце? Где-то там, за лесом, сейчас идёт дождь. Но сюда попадают лишь редкие капли. Где-то там… Это звучит как название другого мира, прошлой жизни. Они в самой чаще леса. Между могучими стволами плывёт белый туман. Он не холодный и липкий, как в городе, а нежный и мягкий. Как будто ласковые руки матери-природы ведут их сквозь лес, чтобы они увидели нечто важное.
- Вот здесь, сказал проводник, - садитесь на камни. Скоро туман рассеется, и вы увидите это.
- Какие правильные формы, - заметил фотограф.
- Да, это творение рук человека, - отозвался проводник, - ведь здесь когда-то не было леса.
Вскоре они сами увидели. Они сидели на возвышении, которое когда-то было стеной, опоясывающей замок. Туман медленно расползался, показывая любопытным его готические башни. Деревья разрушили камень во многих местах, но многое и сохранилось. Какая красота! Как будто люди недавно покинули его. Эти ворота… в них когда-то въезжали доблестные рыцари-победители. А эти окно… сколько прекрасных глаз смотрело их них на своих любимых! А вот и двор. Сейчас это лесная поляна, но плиты, каменные плиты, прекрасные рельефы, выдают руку человека.
- Обойдём его вокруг, это ещё не самое интересное, - прервал их размышления проводник.
Они пошли по полуразрушенной стене, восхищаясь красотой этих развалин и вдруг… Что это? Половину замка как отрезало! Ровно, будто ножом! Они спустились вслед за проводником и увидели нечто невероятное. Сотни лет назад в этот прекрасный замок врезался космический корабль! Он разломился надвое от удара, его внутренности давно оплели ветви деревьев. Но гладкая поверхность, сверкающая даже при таком тусклом свете. Эта правильная форма капли, внушительные размеры… Он был огромен! Он разрушил и замок, и двор, и стену, и все постройки, пробил дыру в подвал. Он лежал, чуть накренясь набок, все люки были открыты. А внутри! Тысячи неизвестных приборов, коридоры, переходы и каюты… Это пассажирский корабль, без сомнения.
- Здесь не опасно? – спросил репортёр.
- Нет. Если и была радиация, то её давно уж нет. Не бойся, не развалится он. Ещё тысячу лет пролежит.
Они обошли кабину, за ней следовал грузовой отсек. Там до сих пор нетронутыми лежали нехитрые вещи пришельцев… Казалось бы, всё самое необходимое, ничего лишнего. Похоже, им пришлось бежать со своей планеты в спешке. Что там произошло? Война? Бедствие? Эпидемия? Невольно становилось жаль этих несчастных… А вдруг нам так же предстоит бежать с родной планеты?… За грузовым отсеком следовало нечто вроде медпункта. Это было первое место, где царил разгром. Похоже, сотни лет назад здесь разыгралось сражение. Что это? Оружие средневекового рыцаря! А вот и он сам… Его не убили из бластера, похоже, он просто упал. Это мирный корабль, несомненно. Репортёр не уставал записывать свою речь на диктофон, а фотограф – снимать. Но однажды оба они остановились. Посреди большого зала когда-то свалили в одну кучу тела невинно убиенных пришельцев и сожгли. Сердце сжималось от такого зрелища! Людьми овладел страх, они не могли остановиться, убивали даже их маленьких детей… Проводник молча снял кепку. За этим залом были помещения непонятного назначения, вроде бы кухня и что-то ещё. А за ними следовали пассажирские каюты. Когда-то они были белоснежны, но сейчас они посерели от времени и почернели от копоти: видимо, корабль пытались сжечь… Во многих каютах попадались останки погибших при крушении. Они были так похожи на людей! Только меньше ростом. Во всех помещениях кто-то жил. Они бежали из родного мира в надежде найти приют в другом, но нашли лишь смерть…
Поражённые, они покинули корабль. Они молчали за скудным обедом, молчали до вечера. И все думали об одном: может, кому-нибудь из несчастных пришельцев удалось спастись?
Вечером, в сумерках, фотограф отделился от остальных и решил поразмышлять в одиночестве. Он устроился между корнями зелёного гиганта и стал всматриваться в рябь на поверхности лесного озера. Вид был великолепен, но мысли уносили его далеко. Он думал о пришельцах. Может, кто-то и убежал от людей, но как им выжить в незнакомом, суровом, жестоком мире? Невозможно…
Его внимание привлекло движение у воды. Он глазам своим не поверил! На камнях у озера сидела девушка. Маленького роста, с длинными чёрными волосами, одетая в самодельное кожаное платье. Он схватил камеру и приблизил её. Странная. Такая белая кожа, такие идеальные пропорции, такая грация в движениях. Она напевала что-то и будто рисовала ногами по воде. Он чувствовал, она знает, что он здесь, сидит и фотографирует её. Она дразнит: поймай меня, если сможешь! До него донеслась её песня. Это нечеловеческий голос, это нечеловеческий язык… Она повернулась к нему. Странное лицо. Неземное. Красивое. Чёрные глаза в пол-лица. Острые ушки. Она улыбалась. Через секунду видение исчезло: она скрылась за деревьями.
«Эльф» - подумал фотограф.
На следующий день они устроили засаду вокруг озера. Но она же почувствует, не придёт! Но она пришла. На то же место в то же время. Она словно хотела быть пойманной. Когда на неё обрушалась сеть, она даже не вскрикнула, даже не попыталась вырваться. Она не сопротивлялась, когда ей связывали руки и ноги, завязывали глаза.
- Они владеют гипнозом, - объяснял проводник, - несколько раз уже так было: возвращается человек из леса, не помнит, как пришёл и зачем шёл, помнит только их глаза.
Она такая тоненькая, такая маленькая и хрупкая… Ей бы жить где-нибудь во дворце, а не охотиться в лесу, страдая от голода и холода. В палатке её развязали и решили охранять по очереди, пока не придёт подмога. Проводник вызвал кое-кого из своих знакомых. Этой ночью её сторожил фотограф. Она отвернулась к стене и напевала что-то на непонятном языке. В голове фотографа звучал голос проводника: «ни в коем случае не давай ей снять повязку с глаз!» Он смотрел на неё уже долго. Сколько ей должно быть сейчас лет? 14, может 15, не больше. Наверное, у неё нет папы и мамы, которые оберегали бы её. Нет дома, нет друзей… Почему она так легко дала себя поймать? Может надоела такая жизнь? Но ведь другой она не знает… Вдруг она резко развернулась к нему. Заговорила беззвучно, но он всё слышал и понимал. «Сойе…» это слово крутилось в его голове с тех пор, как он впервые увидел её. И вот снова. Это её имя, он знал. Он чувствовал в ней силу, могучую силу, как в тех деревьях, что сейчас окружили их. Великая мощь таилась в этом маленьком хрупком тельце! Мощь неземная, неведомая, но прижившаяся здесь и ставшая ещё сильнее от времени. Её зову Сойе. Она говорит, что ей много лет, очень много. В её родном мире она могла бы быть ещё молодой, но в этом уже умирает… Она родилась в далёком мире, но очень похожем на этот. Фотограф видел планету, всю поверхность которой покрывал город. Жизнь там текла не спеша, спокойно и размеренно. Обитатели этой планеты-города жили обычно по 2 тысячи лет, оставаясь при этом вечно молодыми и прекрасными. Цивилизация эта насчитывала около миллиарда лет. Казалось, так будет всегда, этот мир никогда не умрёт, но… Он увидел нечто похожее на ядерный взрыв. «Мы были мирной планетой, нас захватили, отобрав все богатства, нажитые тысячелетиями» - слышал он. Город смели, стёрли с этой планеты. Уцелевшие жители однажды угнали пассажирский крейсер. Это было последней надеждой несчастных. Их подбили, но они смогли вырваться из родного мира. Так летели они неизвестно куда, без карт, без плана в голове, без опытного пилота. Когда уже заканчивалось горючее, они наткнулись на систему с одной живой планетой. Прекрасна была та планета! Покрытая зеленью, морями и океанами, она манила к себе. Они надеялись, что жизнь там станет раем для них, что жители этой планеты ничего не знают о войнах, жестокости и лишениях, что они дружелюбны и приветливы. Но горючее заканчивалось. Пришлось сажать корабль, где придётся. Сойе была совсем маленькой тогда, но она всё помнит, всё… И как горючее закончилось, когда они ещё не достигли планеты, и катастрофическое падение на чьё-то жилище, и гибель многих от этого падения. Когда этот ад закончился, когда рассеялся дым, они открыли люки. Воздух этого мира был приятен. Обитатели этой планеты, толпящиеся у корабля, так походили на них! Но их Сила, их Магия почти не действовала в этом мире. Тогда они выбрали того, что пойдёт и поговорит с существами снаружи. Им оказался отец Сойе. Он говорил, что ему очень жаль, что так получилось, что у них нет топлива, и они хотели бы остаться здесь. Но обитатели этого мира не понимали их язык! Всё произошло молниеносно. Её отца убили выстрелом из лука. Потом началось ужасное: обезумевшие от страха и слепой ненависти, люди врывались в корабль и убивали всех. Немногим удалось убежать через запасные люки… Той первой ночью на Земле они сидели, прижавшись друг к другу, и дрожа от холода и страха, смотрели, как горит их корабль, как умирает их последняя надежда… Потом фотограф видел зиму. Там, где родилась Сойе, не было никакого холода, там никому не приходилось жить на улице. Он видел горстку таких же эльфов, как она, которые, сжавшись в один комок, пытаются подчинить непослушную Силу этого мира, чтобы согреться. Он видел, как замерзающие матери держат на руках мертвых детей, как молодой парень прижимает к себе замёрзшую девушку, пытаясь отдать ей последнее тепло, не зная, что она уже умерла… Они научились использовать Силу этого мира, но их осталось совсем немного, когда пришла первая весна. В жестоких условиях этой планеты у них не рождались дети. Тогда они решили вырастить лес, чтобы оградить себя от всякой непогоды и от людей. Они создали то, что люди называют злыми духами, Они сделали так, чтобы их оставили в покое. Они научились охотиться вместе с лесными хищниками, они научились шить одежду и строить дома, оставаясь при этом собой и храня память об их родной прекрасной планете. Дети, рожденные на Земле, были заметно сильнее и выше. Они помогали защищать лагерь от наведывающихся изредка людей. Люди оказались очень слабыми созданиями, им легко можно было внушить что угодно. Так протекали года, столетия. Дети проживали всего несколько десятков лет, но оставались такими же крепкими и молодыми, как их родители. Горе и лишения наполняли жизнь пришельцев на Земле, которая всё больше и больше начинала походить на их родную планету. «Теперь на только двое» - говорила она – «только двое помнят нашу прежнюю жизнь. Я и мой брат. Я умираю, я знаю это. Когда мы исчезнем, исчезнет и наша Сила. Тогда люди вырубят наш лес… Я хочу, чтобы вы запомнили мою историю, хочу, чтобы вы не повторили ваши ошибки». Она снова отвернулась к стене и затихла. А фотограф думал о ней. Что это? Наваждение? Или правда? Она снова запела, тихонько, как бы прощаясь с этим диким, чуждым ей миром. Скоро она уйдёт в мир лучший, там её никто не посмеет обидеть…

Они не решились взять её с собой, решили похоронить её на рассвете в лесу, который она вырастила. Пусть он останется её домом. Так не хотелось, чтобы какие-то учёные вскрыли её тело, разобрали это прекрасное тело на запчасти. Пусть она покоится здесь. Они молча ждали рассвета, окружив прекрасного, но мёртвого эльфа.
Вокруг блуждали тени, их окружали какие-то странные звуки, которые больше не пугали. Остался только один… Всего один, а когда-то они были населением целой планеты! Они решили оставить мёртвого эльфа и разойтись по палаткам. Да, завтра утром её похоронят.
Фотограф спал беспокойно. Ему снилось, что эльфы, такие же, как Сойе, но выше ростом, выходят из леса. Одни взяли её тело и унесли с собой, другие перебили всю аппаратуру и тоже ушли. Остался только один. Это маленькое, хрупкое существо с гордой королевской осанкой ходило вокруг лагеря, как бы присматриваясь. Потом оно неслышно вошло в палатку их проводника. …Он окончательно проснулся, когда тишину пронзил жуткий, душераздирающий крик. Он выскочил наружу и увидел, что их лагерь разгромлен, огни потушены, камеры разбиты. О, нет! Кто же кричал? Он бросился к палаткам товарищей.

Нет, только не это! Они были мертвы! Их молниеносно и умело пронзили короткие кинжалы эльфов. Проводник оказался сильнее, он пытался бороться, но его сразила не менее молниеносная, чем кинжалы, магия эльфов. Они подумали, что мы убили их сестру? Нет, скорее они хотят, чтобы мы не вышли из леса живыми. Фотограф понимал, что он в смертельной опасности. Он не может противостоять ни их оружию, ни, тем более, их магии. А через лес бежать бесполезно, он не знает дороги, а для них лес – родной дом. Он решил затаиться, укрылся сухой травой и замер. Может, не заметят? Вскоре он увидел его. Это маленькое существо с безупречной грацией прыгало по кочкам, завершая обход территории. Потом он вернулся в лагерь. Его спугнуло пробуждение одного из людей. Ступая бесшумно и гордо, он заглядывал в палатки, нюхал воздух, как дикий зверь, его глаза светились в темноте. Он остановился прямо напротив кучи листьев и травы, в которой скрывался фотограф. Он нашёл. Он протянул руку, и какая-то неведомая, чуждая этому миру, Сила, колючая и холодная, вытянула человека из его убежища. Они смотрели друг другу в глаза. Им не нужно было ничего объяснять. У эльфа не было выбора: если этот человек покинет лес живым и с его плёнками, пусть даже без памяти, сюда хлынут толпы таких же, как он. Память имеет свойство возвращаться. Эльф не мстил, он просто делал то, что делал всегда в таких ситуациях. Чтобы защитить остатки колонии и магии, он должен был убить ещё одного человека. Даже почувствовав холодный клинок внутри себя, фотограф не отвёл взгляда. Чёрные, бездонные глаза эльфа расплывались, чернели, пока не наступила абсолютная тьма. В угасающем сознании человека жила мысль: Боже, почему ты не дал мне вторую жизнь? Не дал поглубже заглянуть в её прекрасные глаза?… Сойе…

Иллюстрация:

[Darth Sonne]

Ещё из любимого. Писано обчитавшись Лавкрафта.
НОЧЬ В ПРОКЛЯТОМ ДОМЕ

Глава 1 Средство для спасения
Бежать через лес, без оглядки. Туда, где не найдут и не убьют. Туда, где можешь быть один, туда, где нечего бояться. Так они бежали, взявшись за руки, через лес. Две сестры, которых неведомая сила выбрала для того, чтобы хоть немного изменить мир. Они бежали из родительского дома, от обыденности жизни, от церкви и веры, которую не принимали, он человеческого несправедливого суда, доверяли себя без оглядки суду высших сил. Они всегда были вместе, иначе и не мыслили жизнь. Они были как две половинки целого неповторимого и сильного существа, они, две сестры, простые деревенские девушки Амалия и Грета. Они обладали способностью исцелять животных и людей, они ничего не просили за свою работу. Им нужен был лишь свежий воздух, свобода и царство природы вокруг. Они жили в ветхой хижине среди лесной чащи. Если кому-то нужна была их помощь, неведомые силы природы и лесные духи проводили его сквозь чащу. Старшая Амалия, темноволосая, зеленоглазая кошка, читала заклятья, сидя у зеркала, она всегда безошибочно угадывала беду, с которой человек пришёл к ним. Младшая Грета, рыжая, весёлая, почти ещё ребёнок, готовила разнообразные снадобья, которые непременно помогали от любого недуга, уносили прочь любую печаль. Такая жизнь продолжалась до тех пор, пока не случилась беда: пропала Амалия. Сгинула в мрачных подвалах инквизиции. Когда пришла чума, она ушла в город лечить людей. Но люди отплатили ей тем, что сдали колдунью инквизиции. Её бросили в непроглядный мрак подвала трюмы, куда отправлялись все, приговорённые к смерти на костре. Охрана могла бы поиздеваться над ней, но неведомая сила испугала этих несчастных, они не осмелились трогать зеленоглазую кошку. Так прошло несчётное количество дней, её прекрасные тёмные волосы спутались, изящное тело покрылось ссадинами, а кошачьи глаза потускнели. Но в темноте подвала она продолжала шептать какие-то странные заклинания, которые сплетались в цепочку, опутывали её, защищая от безумия. Сколько бы не пытали, сколько бы не унижали, она не выдала свою сестру. Долгие дни безутешно плакала Грета, сидя у зеркала. Без сестры жизнь её стала бессмысленной, она не принимала посетителей, она никто без Амалии. Она же любит сестру больше всего на свете! Она должна спасти её! Собрав остатки сил и денег, Грета бросила лесной дом и пошла на восток. Она слышала, что там, за лесами, живёт великий маг. Он может возвращать живых и оживлять мёртвых. Долго шла она, забыв обо всём, кроме сестры. Наконец, она оказалась у дома, затерянного в дебрях большого города, в котором жил колдун. Грета упала перед ним на колени, умоляя вернуть сестру, пусть даже она умерла. Но колдун вовсе не был колдуном, он обманывал людей. Но ведь любящее сердце не обманешь, и Грета поняла всё. Тогда она ушла в незнакомые леса, стала собирать незнакомые травы, искала то снадобье, которое спасёт человека, бесконечное любимого ею. Лунные ночи оставляли её без сна, зимние холода не тревожили её, хищные звери не трогали её. Она плакала в отчаянии, она не могла ничего придумать. Она не могла прийти и спасти сестру, её бы тоже схватили и бросили в подвал. Ах, если бы Амалия была сейчас с ней! Если бы они вместе спасали любимого ими человека! Они бы спасли непременно. Каждый новый день приносил новые заботы, и Грета, засучив драные рукава, снова искала средство для спасения. Когда она в отчаянии валялась по земле, давясь слезами и думая о том, что сейчас Амалии, может быть, уже нет в живых. В этот самый час отчаяния к ней пришёл чёрный кот и стал тереться о её ноги.
- Хочешь, я исполню любое твоё желание? – спросил он.
- Да! Да! – прокричала Грета, - Только верни мне сестру, я сделаю для тебя всё, что пожелаешь!

Амалия шла по тюремному коридору, ведущему наверх, к свету. На ней почти не было одежды, но она не стыдилась. Она была уверена в том, что это сестра вытащила её отсюда. Охранники не смотрели на неё, как будто не было её вовсе. Она вышла во двор, лил дождь, и среди холодных струй его ждал чёрный кот.
Они снова шли, держась за руки, снова одно целое, одно существо. Грета обернулась, увидев кота.
- Что тебе дать взамен за моё счастье?
- Прокляни тот город, – сказал кот и ушёл неслышно.
Так они и сделали. А потом покинули навсегда проклятый город.

Глава 2 Проклятый дом
Беда больших городов в том, что им недостаёт того загадочного духа старых домов, уже отживших свой век, но ещё притягивающих различный искателей приключений и романтиков. Беда суперсовременных мегаполисов в том, что их жители совсем забыли о том, что где-то всё ещё существуют дома с привидениями, леса, населённые неведомыми силами, а где-то на болотах блуждают загадочные огоньки – духи. Но город, который посетил Сэм, не претендовал на звание мегаполиса. Скорее он походил на забытый веками средневековый город, невзрачный и тихий, он много веков стоял на берегу медленной реки, и жизнь его людей текла так же тихо и незаметно, как и вода в этой реке. Сэм неспроста отыскал на карте эту глушь. Он промышлял тем, что ночевал за деньги в заброшенных домах, которые прослыли в народе проклятыми. Никогда он ещё не сталкивался с настоящим проклятием, чаще всего люди сами проклинали дома, которые дышали затхлой ветхостью, жить в них было невозможно, а сносить никто не собирался. Надо сказать, работу Сэму было найти трудно, немного осталось в современном мире живых легенд о проклятых домах. В этом городке имелся такой дом. Всё, что слышал Сэм об этом доме сводилось к тому, что на этом месте в средние века стояла тюрьма, в подвале которой содержали и пытали приговорённых к сожжению. Одной ведьме удалось сбежать, она и прокляла это место. С тех пор в городе живут только те, кто не может уехать, потому город не растёт и не развивается. Поначалу всё было хорошо, но через несколько лет после постройки дома в нём стали пропадать люди. А тот, кто остался, начинал жестоко болеть и скоро умирал. А перед тем все неизменно видели рыжую ведьму, которая проклинала их. А кто-то видел чёрного кота. После того, как около 50-ти лет назад в доме исчез последний жилец – нелюдимый угрюмый старик – дом забросили окончательно. Конечно, от этих историй мурашки бежали по спине, но Сэм за свою жизнь повидал многое. Нельзя сказать, что он ничего боялся, но всё же… Он договорился с городскими властями об оплате, и ему разрешили провести в доме 3 ночи. Ему разрешалось ходить по городу, покупать всё, что вздумается, делать в доме всё, что захочет, только если он убежит раньше, чем через 3 дня, денег не получит.
Дом представлял собой деревянное строение примерно 17 века, покосившееся от времени. Окна первого этажа оказались заколоченными, стёкол не было нигде. Замок на двери отсутствовал, как и предупреждали, не было ни воды, ни электричества. К счастью, во дворе оказался колодец. Всё в доме было пропитано пылью. Всё в этом доме дышало затхлостью, древностью, запущенностью и каким-то затаившимся страхом. Сэм запасся батарейками для фонаря. Он решил ничего не трогать в доме, чтобы ненароком не разрушить его особую атмосферу. При свете дня Сэм выбил доски из окон на первом этаже и осмотрел его хорошенько. Большая гостиная со старинной мебелью (надо же, даже воры избегали этого дома!), столовая и кухня. Везде царил идеальный порядок, если не считать толстый слой пыли, покрывающий всё. Следов на этом ковре из пыли не было. Сэм начал волноваться, когда заметил, что вокруг нет ни одного живого существа, даже птицы не летают. Но отступать уже некуда. Далее Сэм обследовал повал. Узкое низкое помещение, заваленное ломаными досками и непонятным хламом, скрытым слоем пыли. Не найдя ничего полезного, Сэм поднялся на второй этаж. Ступени лестницы скрипели, угрожая не выдержать его вес, перила кое-где обвалились. Сэм заметил, что нигде нет паутины, одна пыль. В проклятом доме не живут пауки. Второй этаж был разделён на две комнаты. Одна, очевидно, была когда-то спальней хозяина, назначения другой Сэм не понял. Но когда увидел вычерченные красным мелом фигуры на полу, ужаснулся. Только в этой комнате царил беспорядок. В спальне же всё было идеально. Старинная кровать, полуистлевшие покрывала, причудливого вида тумбочки, шкафы, столики и стулья. Никаких следов присутствия человека. Но всё же находящемуся в комнате становилось не по себе. Сэм решил устроиться внизу. Главной причиной была та, что он не мог долго находиться в спальне.
Глава 3 Ночь первая
С наступлением темноты всё в доме непостижимым образом переменилось. Загадочные тени покрыли старинную мебель, пыль и Сэма, которому стало вдруг невыносимо одиноко. Раньше он спокойно выносил хоть месяц в заброшенном доме, где на километр вокруг ни одной живой души, но сейчас одиночество грызло, не давало покоя. Хотя бы кошку, хоть собаку, но чтоб только был рядом кто-нибудь живой. После заката дом погрузился во тьму. Страшно шумел за ветхими стенами заброшенный сад, жутко скрипели под собственным весом половицы, на втором этаже хлопала оторванная ставня. Все эти звуки заставляли Сэма свернуться калачиком в пыли и не дышать. Он боялся включить фонарь, ведь свет даёт тень, а тени в этом доме какие-то странные. Кажется, они движутся. Когда Сэму стало казаться, что чьи-то глаза пристально следят за ним из темноты, он с силой сомкнул глаза и не открывал их до самого рассвета.
Старинные часы с некими причудливыми подобиями цветов и ангелочков прочно застряли на цифре 12. Они всегда показывали полночь. Это и напугало Сэма в первую секунду после пробуждения. Но из выбитых окон приветливо струился мягкий свет летнего утра, разгоняя все ночные страхи по тёмным углам. Сэм посмеялся бы над собой, если бы не испытал эти самые страхи сам вчера ночью. Теперь он не сомневался, что попал во власть настоящего проклятья. Оставалось надеяться на то, что он не унесёт частичку его за собой. Он встал, стряхнул с себя остатки сна и пыли и вышел в сад. Старые деревья тихо и приветливо шелестели над ним, будто совсем не помнили, как пугали его ночью. Снаружи дом представлял собой всё то же жалкое строение, отжившее свой век. Сэм набрал воды, которая оказалась весьма чистой, умылся и пошёл в город за завтраком.

Глава 4 Ночь вторая
Сэм готовился к ночи тщательно. Он вынес из спальни все простыни и покрывала и накрыл ими все предметы, которые могли вызвать его ночные страхи. Вечером он позаимствовал в городе раскладушку и устроился поудобнее, полный решимости отразить все страхи, какие только может создать проклятие этого дома.
Он проснулся от неясных звуков, доносящихся со второго этажа. Он замер и прислушался. Теперь он ясно слышал шаги в спальне. Кто-то забрался в проклятый дом?! Его взгляд задержался на часах. Сэм помнил, что вечером накрывал их простынёй, но сейчас простыня как исчезла: нигде её не было. Может от страха, у Сэма внезапно возникла решимость взять фонарь и идти наверх. Лестница скрипела жутко, сад шумел и бился о стены, будто пытаясь развалить окончательно ненавистный дом. Открывая дверь в спальню, Сэм видел, как трясутся его руки. Он медленно и осторожно освещал помещение. На полу не обнаружилось никаких следов. Мебель была в порядке. Но кровать! Боже, покрывала, которые Сэм так безбожно стащил, оказались на своих местах. А на кровати… Боже, этого же не может быть! На кровати под покрывалами лежал на боку человеческий скелет, и кости его желтели в свете фонаря. Сэм стоял в дверях, не в силах развернуться и убежать. Он не мог даже закричать. Внезапный шум поразил его напряжённый слух. Большая летучая мышь залетела в окно и ударилась в его лицо. Сэм упал без чувств.
Утром он бесцельно бродил по дому, будто бы искал следы вторжения, но не нашёл их. Он и не ожидал найти. Он и надеялся на то, что это просто сон. Вчерашняя летучая мышь оставила на его лице кровоточащие следы когтей и зубов. Скелет по-прежнему был на кровати. С трудом отдавая себе отчёт в том, что делает, Сэм собрал веником кости в одну груду, завязал в простыню и зарыл в саду. Простынями он опять накрыл часы и мебель в гостиной. Особенно старался с часами и с огромным, во всю стену, зеркалом. Руки тряслись. А ещё, смотрясь в кухонное зеркало, он заметил у себя седую прядь. С ней и с исцарапанным лицом он не решился идти в город, несмотря на голод. Выпил воды из колодца, которая показалась теперь мерзкой и сел на траву в саду, где и провёл остаток дня, тупо уставившись в землю.
Глава 5 Ночь третья
В сумерках Сэм метался по саду, как бешеный, боясь войти в дом. Он хотел ночевать во дворе, но это нарушило бы контракт. А утром придут проверять, на месте ли он. А не наплевать бы на деньги? Не убежать бы? А на что ты будешь тогда жить, Сэм? Он осторожно, двигаясь по стенке, вошёл в дом. Всё там было по-прежнему. Он дал себе обещание ни за что не ходить на второй этаж, какие бы звуки ни доносились оттуда. Он неподвижно лежал на раскладушке, глядя в потолок. А ровно в полночь он услышал бой часов. Покрывало упало, и маятник раскачивался, как топор палача над его головой. Часы били ровно 12 раз, а потом всё стихло, только старый сад продолжал шуметь и биться о стены. Услышав рядом осторожные кошачьи шаги и лёгкое дыхание, он подскочил, как ужаленный. Она стояла напротив него: рыжая, зеленоглазая, одетая в лохмотья. Одной рукой она придерживала большого чёрного кота, сидящего на её плече, другая её рука протягивала Сэму мешок. Нет, это не мешок, а та самая простыня, в которую он завязал кости и закопал вчера в саду. Сэм заметил, что и руки ведьмы, и лапы кота перемазаны грязью и глиной, той же, что покрывала простыню. Сэм весь покрылся холодным потом, не в силах произнести ни слова.
- Больше никогда так не делай, - сказала ведьма и бросила простыню на Сэма.
Вслед за простынёй на него прыгнул кот. И всё померкло.

Представители администрации города и праздные зеваки, пришедшие утром к дому, обыскали каждый его уголок, но так и не нашли Сэма. Кто-то снял шляпу, а кто-то прошептал: «Ещё одного смелого ведьма взяла!»

Читайте, пожалуйста!

[Darth Sonne]

СТРАШНЫЕ СНЫ
Неживая вода
Это случилось весной, 8 или 9 лет назад. В тот день с утра лил какой-то странный дождь, издалека кажущийся чёрным. Дождь заливал один только посёлок, над городом в это время вовсю светило солнце. Ни один синоптик, наблюдавший это явление, не мог понять, как такое может быть. Никто из городских не решался пойти в посёлок и посмотреть, что там происходит. А ближе к вечеру того дня из посёлка ушли все животные. Пока собирали отряд спасателей, уже сгустились сумерки, и на посёлок лёг чёрный туман, распространивший на километры вокруг непроглядную тьму. Ни угрозами, ни уговорами, ни приказами, спасателей не удалось заставить войти в посёлок, чтобы вывести людей. А выводить к тому времени было уже некого.
После началась чертовщина, многократно описанная в местных и столичных газетах. По посёлку ходили жители, но все они были при этом мертвы. Они нападали на людей, а убить их было невозможно. А прятались они в своих домах, куда никто не смел войти. Животные в посёлок так и не вернулись, а растения следующей весной разрослись невероятно и все без исключения зацвели коричневыми зловонными цветами. Очевидцы уверяют, что вода в озере стала чёрной и невероятно густой. Пить её никто не решался.
Та как власти не знали, что делать с посёлком, а дурная слава о нём распространялась всё дальше, и любопытные продолжали пропадать без вести, решили огородить посёлок колючей проволокой и пустить ток. Но живые мертвецы и без этих мер не выходили за пределы посёлка, зато стало меньше жертв среди любопытных горожан.

Посёлок Живая Вода находился возле озера с таким же названием уже лет 100. Точной даты его основания никто не знал, да она никого и не интересовала. Никаких странных вещей здесь никогда не происходило, так же как не было ни особо сильного горя, ни особо бурной радости. Таких посёлков, как этот – тысячи по всей стране. Но почему-то за колючей проволокой находился сейчас именно этот.
Дома в посёлке стоят кружком вокруг озера. Так же имеется заброшенная церковь и школа. Посёлок небольшой, состоящий из одних деревянных домов, редко когда двухэтажных. Я успела изучить его план, стоя на вершине холма, пока остальные туристы подтягивались на место сбора. «Экскурсовод» Григорий Антипов стоял рядом со мной. Он оказался тем единственным человеком, кто выжил после сошествия чёрного тумана. В посёлке он бывает каждый день, кормит своих брата и отца, чтобы они не ели людей. Живёт тем, что проводит нелегальные экскурсии по «зоне». Но ходить в посёлок ночью боится даже он. Он сказал, что «ночью всё меняется, и они становятся совсем как люди, словно чёрного тумана не было вовсе. Но это – ложь. Они заманивают в дома, убивают и съедают». Пока я стояла, потрясённая этим всем, Григорий продолжал, как ни в чём не бывало:
- Вы бы лучше в мае приехали. Сейчас те цветы уж облетели. Туристы любят на цветы смотреть.
- А зомби… Днём они где? – спросила я.
- Там, - он указал на посёлок, - В домах, в подвалах или под водой.
- Под водой??
- Да. Там прохладно. А маленькие все – в школе.
Следующим моим вопросом к Григорию был такой:
- Ты говорил о том, что происходит ночью в посёлке. Ты там был ночью? Но они тебя не съели.
- Только покусали. Понимаешь, там мой брат. Я до сих пор не привык к тому, что он – один из них… Я любил его. Думал, что не смогу пережить этот кошмар, и хотел жить с ними. В первую же ночь чудом спасся. С тех пор кормлю их, брата и отца, днём. Я не смог бы их убить, не смог бы…
Я смотрела мимо него в утреннее небо. Конец июня, жарко. Сейчас гулять бы по полям, по лесам, плавать, загорать. А мы припёрлись в это кошмарное место. Но, прочувствовав страдания этого человека, боль которого не утихала ни на минуту в течение многих лет, я решила поддержать его. Хотя бы деньгами.
Григорий был странным. Вроде бы, обычный облик, но что-то несоразмерное с этим миром сквозило в его взгляде. Он был одет в клетчатую рубашку и джинсовый комбинезон. Носил короткую аккуратную бородку и длинные волосы. Он принёс с собой небольшое синее ведро с белой крышкой, в котором, как я предполагала, было сырое мясо для зомби. Он был вооружён заточенным куском трубы. Туристов было человек 15, больше Григорий не брал. В основном, молодые женщины. Все из разных городов. Кое-кто уже бывал в посёлке. Они почему-то шёпотом рассказывали остальным, что видели в прошлый раз. Григорий провёл нас через проволоку, которая почему-то не была под током. Я шла рядом и всё же решилась спросить:
- Почему только ты остался в живых после тумана?
Не знаю, - спокойно ответил он, - Видимо, это вирус какой-то. Я вообще никогда в жизни не болел. Не действуют на меня вирусы. Граница посёлка чётко определена. Сразу за свежей сочной зелёной травкой начинается непонятная тёмно-коричневая жёсткая и колючая. Чёрные, словно выжженные, деревья повисали над головой, вселяя дикий ужас, от которого хотелось только повернуть назад и бежать со всех ног. Дома стояли ровно, но тоже почернели, словно от пожара или от времени. Повсюду были небольшие лужицы с чёрной зловонной водой. Воздух холодный, дрожащий. От озера веет холодом и мерзостью. Идём молча.
- Я заколотил дома, сказал Григорий, указывая на забитые досками двери и окна, - Но они повылазили из-под земли. Видите лужи? Это они нарыли подкопов. Тут целая система каналов под землей. Не знаю, может, они этой чёрной мерзостью питаются, но больше любят человеческую кровь и плоть.
У меня тревожно колотилось сердце, ведь этот человек говорил сейчас о своих соседях. Вернее, о тех, что были некогда его соседями. Я поняла, что он ведёт нас прямиком к своему бывшему дому.
- Но не бойтесь, - продолжал Григорий, - Прорыть ход за пределы зоны они не могут. Их что-то держит. А здесь будьте осторожны, они живут под землей и выскакивают из своих ходов неожиданно. Они ловкие.
- А они размножаются? – спросил кто-то сзади.
- Нет, но зато не умирают. Вернее, они все уже мёртвые, поэтому их можно убить, только взорвав тут всё к чёртовой матери.
… Он немного постоял у ворот своего дома, вдыхая зловонный воздух. Потом легко открыл дверь, взял ведро и поманил меня за собой. Во дворе столпились остальные. Григорий пнул дверь, та открылась наполовину со страшным скрипом. Из-за двери, жутко клацая зубами, нам навстречу выползло на четвереньках существо. Волосы налипли на лицо, руки были изранены, словно искусаны, от одежды остались одни лохмотья.
- Сергей, - представил Григорий существо.
Он поставил перед зомби ведро. На запах из глубины дома с урчанием выползло ещё одно существо, ещё страшнее на вид. Я невольно отшатнулась, когда оно взглянуло на меня. Взгляд был абсолютно пустым. Когда существа, толкая друг друга, стали хватать куски сырого мяса из ведра прямо ртом, многие отвернулись. Да, это было невыносимое зрелище. Когда трапеза наконец-то закончилась, Григорий забрал ведро и повёл нас дальше по улице. Мы шли мимо однообразных из-за своей черноты домов. Мне вдруг показалось, что начало темнеть, хотя было часов 8 утра. Сзади раздались возгласы: «Темнеет!» Я вздрогнула. Григорий словно не обращал на это внимания.
… Чёрные воды озера бились о чёрные камни и чёрный песок. У меня возникло ощущение, что пришёл конец света. Мрак, смрад и зловещая тишина вокруг.
Наверное, это место было живописным когда-то. Двухэтажная деревянная школа в окружении небольшого садика на берегу озера. Когда-то здесь играли дети, спешили после уроков домой, а летом купались в озере. Сейчас это место мёртво. Мёртвые деревья зловеще пялятся в чёрную воду, мёртвые окна школы слепы, а мёртвые дети таятся в мрачных сырых подвалах и ждут незадачливого туриста, чтобы отведать его свежей плоти.
Наши шаги гулко отдавались в пустой школе. Я заглядывала в классы: здесь всё так, словно люди недавно покинули это место ненадолго. Если не обращать внимания на толстый слой пыли. Мне казалось, что я уже чувствую мерзкое копошение в подвалах. Откуда-то повеяло жутким холодом. Показалось, что стемнело ещё сильнее. А ещё ужасно хотелось домой, просто заснуть и забыть этот кошмар. Течение моих мыслей прервал Григорий, идущий далеко впереди. В конце коридора он неожиданно обернулся и сказал:
- А сейчас начнётся настоящий аттракцион! – он жутко расхохотался и бросился вниз по лестнице, в подвал. Уже совсем стемнело. Нашу группу охватила паника. Кто-то жёг спички, кто-то метался по коридору с воплем. А в это время из подвала вышли дети. Нет, они не выглядели ужасно, не воняли и не рычали. Это были просто дети. Но я-то (да и все мы) понимала, что «просто детей» в посёлке быть не может. Дети двинулись на нас. У всех – одинаково пустой взгляд. Но в наступившей тьме он казался наполненным злобой. Мы отступали. Выход из школы перегородили взрослые, те, что были некогда здесь учителями. Кто-то в отчаянии бросился прямо на них и был тут же разорван в клочья. С мыслью о том, что вирус распространяется и действует даже на Григория, я помчалась вверх по лестнице. Каким-то чудом взобравшись на перила, влезла на чердак. Чисто. Выглянула в окно: о, ужас! Всё население посёлка на улице. Их сотни! Я забаррикадировала дверь на чердак стоящим там шкафом и затаилась у стены.
Казалось, ночь будет длиться вечно. Уснуть невозможно. Внизу кто-то бродит. Слышны невнятные разговоры. На улице – шум.
В посёлке начинает темнеть и светать не зависимо от восхода и заката солнца. Это я уже поняла. Когда рассвело, зомби на улице исчезли, как сквозь землю провалились. Остались только лужицы чёрной воды как воспоминание о пережитом кошмаре. Я поняла, что никого из группы не осталось в живых.
Побоявшись спускаться в школу, я выставила в окно деревянную лестницу и спустилась по ней. Страх не дал мне долго задержаться на этой земле. Я бегом пересекла территорию посёлка и, выйдя за ограждение там, где мы вошли, с облегчением упала на сочную зелёную траву. Я безумно радовалась лету, солнцу, траве, живым людям, тому, что сама жива. А Григория, как я потом узнала, никто с того дня больше не видел. Нигде и никогда.

Чёрный маг
1 Странный старик
Человек по прозвищу Странный Старик уже сам забыл, как его звали когда-то. Вот уже 60 или 70 лет он жил один в старинном замке на Чёрном утёсе, куда никто из ме6стных не ходил из страха. Вокруг замка вечно клубился туман, а море внизу, бурное по осени, жутко грохотало. Но больше ничего страшного в замке не было. Сам он при ближайшем рассмотрении представлял собой ветхое каменное строение, никто не знал, какого века. Странный Старик не мог предотвратить медленного разрушения, сил одного немощного человека не хватало на такой большой дом. Вот уже 60 или 70 лет – никто точно не помнит – в замке оставался единственный жилец. 60 или 70 лет назад ему было лет 20. Обвинить его в убийстве сородичей никто не догадался. Ведь не мог же этот парень растерзать на куски 16 человек. Тогда прочесали всю округу, но так и не нашли ни одного хищного зверя. Это случилось в середине октября, в тот день, когда море было особенно бурным. Мощные ледяные волны с силой врезались в стены замка, будто рвались снести его, а небо было черней, чем ночью, и неимоверной силы холодный ветер сбивал с ног. Юноша, забившись в угол, смотрел сквозь разбитую бурей дверь и всё твердил о тварях, вышедших из моря. Тогда его забрали в больницу, но к концу того же года он уже снова жил в замке. С тех пор он и оставался там один. Изредка он появлялся в городе, чтобы сделать покупки. Ни с кем не разговаривал, даже когда не осталось в живых ни одного человека, помнящего день убийства его семьи. Так он и стал Странным Стариком. Никто в городе не знал его настоящего имени, да и не хотел знать.
Сентябрьский холодный вечер. Бурное море дышит солью в лицо. То струится у ног, как кошка, то отходит, как хищник перед броском. Море чернеет у горизонта, сливаясь с чернильным небом. Странный Старик сидит на камне у самой кромки воды и чертит что-то на песке суковатой палкой, будто пишет чьё-то имя. Его губы шепчут что-то, и ветер уносит его слова в море. Холодное, опасное, но всё понимающее, если уметь к нему обращаться. «Рогатый…» - шепчет старик чуть слышно, - «Приди, Рогатый, и приведи всех. Мне нужны все».
Море грозно рокочет в предчувствии страшной бури. Но вот, волны неестественно расходятся, и из воды начинают выходить те, кого позвал старик. Сгущается тьма, но сквозь неё ещё можно видеть очертания этих существ. Это кости – да, кости – скелеты, которые, тем не менее, ходят. Идут медленно, друг за другом. Вот уже близко. Уже можно видеть, что существа собраны из костей многих животных и людей. Впереди идёт существо с рогами, телом напоминающее собаку, но с человеческими ногами и руками. Рогатый положил голову на колени старика, а тот гладил мокрый костяной лоб, глядя вдаль бесцветными глазами. Существа были снабжены устрашающими когтями и зубами, были довольно больших размеров и выглядели жутко. Но сейчас они сидели кружком вокруг старика и слушали его беззвучные команды.
2 Книга
Тот, кого называют сейчас Странным Стариком, когда-то всё же был ребёнком. Когда ему было 7 лет, старший брат выменял у сумасшедшего торговца с ярмарки книгу заклинаний чёрной магии. Вся семья дружно посмеялась над ней за обедом, но книгу почему-то не выбросили. Так она и попала в руки младшего сына. Он любил рассматривать ужасные картинки при лунном свете, сидя в башне их родового замка. Пока он не мог прочитать ни слова в книге. Но когда брат начал изучать латынь, мальчик стянул у него учебник и засел за перевод. Страшный и такой манящий мир открылся его взору! Особенно ему нравились заклинания, вызывающие морских тварей. Он думал, не случится ничего плохого, если он натравит на противных братьев и слуг морских монстров. Первая попытка вышла неудачной, а вот вторая… Ему было 19 лет. 15-го октября, в полночь, из бушующего моря вышли монстры, составленные из скелетов погибших моряков и утонувших в море животных. Они уничтожили всё живое в доме. Потом сели вокруг юноши в ожидании новых приказов.
Так это началось. Вожака стаи монстров он назвал «рогатым» из-за черепа с рогами. Он вызывал их ещё несколько раз, чтобы отогнать любопытных от замка. «Никогда не жалей о содеянном» - гласила книга. И он не жалел. Никогда.
Дождь уже висел холодной стеной, когда старик попрощался с Рогатым и отправился домой. «Октябрь будет ужасным» - подумал он, глядя на бушующее море. Старик ещё раз перечитал письмо, пришедшее утром. Это была просьба от очень дальних родственников посетить замок в октябре. «Что ж, пусть приезжают» - подумал старик и отправился в свою спальню в башне.
3 Гости
Октябрь был ужасен. Море словно рвалось из плена скал, пытаясь доделать работу времени и снести наконец замок на Чёрном утёсе. Честно говоря, мы ожидали увидеть замок в лучшем состоянии. Мы – это я, мой брат Майк и его беременная жена Стелла. Мы пришли в ужас, когда увидели, то дверь не закрывается, а двор сплошь залит водой. Повсюду грязь, сырость и крысы. Темно, холодно и пустынно. Дико. Человек, которого в городе звали Странным Стариком, жил в самой верхней башне, почти разрушенной ветрами. Когда-то давно его звали, кажется, Беном. Мы решили обращаться к нему так, а ему было всё равно. Выглядел Бен немощным и жалким. Он медленно спускался к нам из своей башни, цепляясь за шаткие перила. Растрёпанный, угрюмый, одетый в лохмотья старик. Майк представил нас. Видно было, что он потерял надежду упросить старика продать замок. Бен молча водил нас по комнатам. Вся та же грязь кругом и всё те же крысы. Кое-где лестницы обвалились, другие были в безнадёжном состоянии. Бен показал нам наши комнаты и поковылял в свою башню. Комнаты были прибраны лучше, чем всё остальное. Из окна моей открывался вид на скалы и на бушующее море. Ветер не приносил свежести. Всё вокруг провоняло пылью, крысами и рыбой.
После двух дней, проведённых в замке, мы все поняли, что не можем больше вынести нестерпимо гнетущей атмосферы дома и скуки, царившей в нём. Майк даже сказал, что мысль сделать из замка шикарный особняк была самой неудачной мыслью в его жизни. Мы уже засобирались в обратный путь, как из своей башни вышел Бен, будто прочитав наши мысли. Совершенно неожиданно для нас он пригласил всех остаться ещё на одну ночь. Ещё более странным было то, что Бен пригласил нас вечером в круглый зал, куда прежде не пускал. Некогда круглый зал был, видимо, шикарным, но сейчас он больше походил на огромный мрачный погреб, чем на место для собраний. Грязные окна не пропускали света, да и снаружи было совсем темно. Было слышно, с каким грохотом разбиваются о скалы и стены волны. Мебель, некогда красивая, бесформенной кучей стояла у стены, покрытая толстым слоем пыли. Бен кое-как разжёг очаг и поставил вокруг 4 стула, на которых еще можно было сидеть.
4 Колдун
Мы сидели молча, глядя на огонь, от которого почему-то стало ещё холоднее.
- Это тот самый день, - сказал вдруг Бен таким торжественным тоном, что от неожиданности у меня подпрыгнуло сердце, - Именно в этот день 67 лет назад из моря вышли дьяволы и убили мою семью. Меня оставили в живых, чтобы я рассказал о них, но никто не верит. Все считают меня сумасшедшим.
Снова тягостное молчание. Но вот, огонь разгорался веселее, освещая мрачные стены заброшенной обители призраков. Свет играл на запылённых витражах, причудливые тени танцевали на стенах. Шум моря внизу словно стал ближе. Старик нетерпеливо смотрел в окно, словно ожидая чего-то. Майк и Стелла завели разговор о работе, я втянулась. Старик остался наедине со всеми призраками этого дома. Никто из нас не заметил, как он взял свою суковатую палку и начал чертить ей причудливые фигуры в пыли на полу, бормоча что-то себе под нос при этом.
И стены замка содрогнулись. Зашатался пол, ото всюду полетели клочья пыли и обломки мебели. Я оглянулась и закричала в ужасе: передо мной стоял вовсе не немощный старик, а странное высокое, изящное и красивое существо в чёрной мантии. Вместо суковатой палки Бена оно держало белый сверкающий жезл.
- Амедда! – крикнуло существо, и на конце жезла словно вспыхнула яркая звезда.
Тут же огонь в очаге погас, и за спиной существа разом вылетели все стёкла в окнах. Ветер подхватил длинные чёрные волосы, закрыв ими бледное вытянутое лицо без выражения. Полы мантии шуршали по полу. Существо вытянуло вперёд руку (или когтистую лапу?) и издало рявкающий звук. Мы отскочили и не зря: по команде колдуна из окон начали выскакивать самые настоящие ожившие скелеты. Дальше всё шло как в замедленной съёмке: скелеты, свирепо клацая зубами, неслись прямо на нас, колдун отдавал им приказы. Медленно, очень медленно, мы развернулись и побежали. Вверх по лестнице, где отсутствовало большинство ступеней, бежать было крайне сложно. А что наверху? От этих тварей не спрятаться за дверью. Об этом мы не подумали. Почти сразу же после того, как мы побежали, вожак схватил Стеллу за подол, и вся стая в миг растерзала её. Колдун жутко хохотал. Я знала, что кричала, но не слышала собственного голоса. Майк обхватил меня одной рукой и потащил наверх.
- Аброссо! – донеслось снизу.
Стук костей по каменным ступеням. Майк втащил меня куда-то и закрыл за нами тяжёлую железную дверь. Я поняла, что мы находимся в одной из башен.
- Если он узнает, что мы здесь, он откроет без труда, - шептала я.
- Пока он не узнал, нам нужно попытаться выбраться отсюда, - ответил Майк, - И сдать этого психа куда следует.
Лицо Майка словно окаменело. Он ещё не осознал, что только что потерял жену и нерождённого ребёнка. В дверь начали царапаться. Майк бросился к окнам.
- Вот оно! – воскликнул он, - Выйдем через крышу!
Окно, конечно, не открывалось. Майк поискал глазами по помещению и нашёл тяжёлую трухлявую палку. Из разбитого окна вырвался ледяной сырой ветер. Майк снова схватил меня и выволок на крышу. Крыша скользкая, покатая, местами дырявая. М брели, опираясь на стены, и старались не смотреть вниз. А внизу грозное холодное море с грохотом разбивала свои волны о скалы. Брызги летели в лицо.
- Вот оно! – Снова воскликнул Майк, стараясь перекричать бурю.
Мы спустились сквозь дыру в крыше по полуразрушенной металлической винтовой лестнице в тёмную комнату, полную разного хлама. Я поняла, что мы попали в часть замка, которая была почти полностью разрушена и заброшена много лет назад.
- Надо спешить, пока он не понял, где мы! – сказала я.
Мы почти на ощупь двинулись искать выход. Лестницы в этой части замка почти полностью обрушились, кое-где отсутствовали перегородки между этажами, стёкол в окнах не было нигде. Темно, холодно и очень страшно. Вот, наконец, под нами – коридор, ведущий к выходу. Майк спрыгнул с остатка лестницы и огляделся. Тихо. Только ветер воет в разбитых окнах и трубах.
- Оставайся там, - сказал Майк и пошёл вперёд.
5 Бегство
Он скрылся в тёмном проходе. Жутко медленно тянулись минуты ожидания. Он не вернулся. Я сидела на нижней ступеньке, совершенно не зная, что делать. Меня сковал ледяной ужас. Колдун разослал своих тварей повсюду. Они во всех коридорах, около каждого потайного выхода. Иначе и быть не могло. Он не должен позволить нам спастись и рассказать о том, что твориться в замке. Даже если я буду продолжать сидеть на месте, дрожа от страха, твари всё равно найдут меня. Надо идти. Я спрыгнула. Медленно пошла по коридору, прижимаясь к стене от каждого шороха. Ничего. Ни Майка, ни тварей. Вдруг кто-то схватил меня за руку. Я налетела на кого-то явно живого, но невидимого.
- Тихо, - сказал голос Майка, - Они нас не видят, но всё слышат. Патрулируют выход. Но мы сможем пройти мимо них, если постараемся.
- Но почему мы невидимы? – спросила я шёпотом.
- Откуда я знаю…
Мы медленно шли по коридору, как можно осторожнее ступая на грязный каменный пол. Когда проходили мимо тварей, стерегущих заднюю дверь, меня бросило в дрожь, но я заставила себя не побежать. Задняя дверь тоже не закрывается. Мы вышли на захламлённый задний двор, в одно мгновение став видимыми. И бросились бежать сквозь бурю, огибая кучи мусора, слыша сзади хлюпанье по жидкой грязи нескольких ног.
Выскочив за ворота, мы поняли, что вокруг одни отвесные скалы и холодное море, терзающее их. С этой стороны замка никак нельзя добраться до города. Один выход – в воду. Мы оглянулись и поняли, что за нами никто не гнался, это ветер катал по двору мусор.

Мышеловка
1 Человек без имени
Этот человек, имени которого никто не помнит, появился однажды, казалось бы, из ниоткуда и исчез однажды, словно сквозь землю провалился. Одни говорили, что он был родом из глухой деревни, и звали его Иваном, другие говорили, что он родился за границей и прошёл там хорошую школу магии. Думаю, истина лежит где-то между двумя этими мнениями. В то время, когда страну охватила мания монументальной архитектуры, он выплыл из небытия и мгновенно стал звездой. Он называл себя разными именами и, кажется, менял лица, потому что никто из прежних заказчиков не мог его узнать, когда он работал над новым проектом. Никто не мог понять, откуда он берёт свои знания, но никто и не пытался выспрашивать, потому что во многих столицах мира человек без имени был лучше всех. Он работал, когда ему вздумается: по ночам, в мороз, в бурю, он скрывал своё лицо и не называл имени, но всё сходило ему с рук, ибо он был гением. Творения человека без имени невозможно было не узнать: из всех величественных монументальных сооружений они были самыми величественными. Внутреннее убранство, хоть и неброское на первый взгляд, поражало необычайной, какой-то неуловимой красотой. В архитектуре безымянного гения, вроде бы, не было ничего особенного, но на все его творения можно было смотреть не отрываясь. Кое-кто из самых впечатлительных уверял, что слышит музыку, глядя на эти здания.
Безымянный гений состоял на службе у государства 4 года, хотя людям казалось, что он строил (и будет строить) свои дома вечно. За это время им было построено около десятка зданий. На исходе своего последнего года он возвёл 2 своих самых известных шедевра: городскую больницу и прекрасный 20-этажный отель «Магнолия». В это самое время по столице пополз слух о том, что безымянный и безликий гений всё-таки родом из-за границы, и он собрался возвратиться вместе с накопленным опытом строительства. Возможно, эти слухи не были беспочвенными. Тогда государство решило изловить гения и силой заставить его остаться в стране. Но он исчез. Словно испарился из одного из номеров своего прекрасного отела «Магнолия». Представители спецслужб обшарили 20 этажей вверх и 3 вниз, но не нашли и следов архитектора. Ничего странного в конструкции здания не обнаружили. Но это пока. Буквально через день в столице словно захлопнулась гигантская мышеловка. Сначала внезапно, как по команде, обрушились люстры в большом зале городской библиотеки, убив десятерых человек. Потом, тем же вечером, надёжное с виду здание театра сложилось, словно карточный домик, погибли все, кто находился в нём. На следующий день пациенты городской больницы словно взбесились и перебили весь персонал. Подоспевшим сотрудникам милиции осталось только пристрелить их, как бешеных собак, ибо эти люди поистине превратились в обезумевших животных.
Одуревшее от страха городское правительство направило письмо во все газеты, в надежде, что человек без имени всё ещё в столице. В письме требовалось отказаться от бессмысленного терроризма. Правительство разрешает архитектору ехать, куда он хочет, пусть только оставит в покое город.
Ответ последовал незамедлительно. На следующее утро обнаружилось, что в прекрасном отеле «Магнолия» исчезли все постояльцы вместе с персоналом. Сразу же в отель были направлены специалисты по ловушкам и различным фокусам с исчезновением людей. Правительство было уверено: магии не существует. В отеле её, действительно, не существовало. Вместо неё в стенах обнаружилось множество потайных дверей, ведущих в бездонную пропасть, а именно – в тайный 4-й уровень подвала. Под зданием действительно обнаружилась огромная гора трупов. А у каждой двери обнаружили динамик, издающий звуки, способные загипнотизировать и заманить куда угодно. Где находится пульт управления этой адской ловушкой, не поняли даже специалисты, так что было решено оставить здание заброшенным до лучших времён. В городской больнице тоже были обнаружены такие динамики. Меняя частоту звучания, можно было заставить людей как любить, так и убивать. Именно эти звуки впечатлительные натуры воспринимали как чудесную музыку. Больницу, как и библиотеку, так же решили оставить заброшенными.
Правительство же на свой страх и риск снова решилось направить письмо в газеты. Все были уверены, что человек без имени затаился где-то в столице. Снова просили прекратить разрушения и ехать хоть на все 4 стороны.
В тот же вечер, как по команде, обрушились все жилые дома, построенные безымянным гением. К счастью, многие люди догадались покинуть квартиры, узнав, что их дом строил именно он. Позже обрушилась библиотека, завалив собой прилегающий парк. И снова не обошлось без жертв. Так пропали все шедевры безымянного гения, только больница и отель продолжали стоять одинокими памятниками его злому уму посреди большого города. Их обнесли забором, опасаясь любопытных. Специалисты всё ещё надеялись раскрыть тайну человека без имени.
Что до него… говорят, его видели во многих точках земного шара. Там, где правительства не мешали ему, до сих пор стоят его шедевры. Говорят, ни одна современная война не обошлась без участия мастера мышеловок. Говорят, он жив до сих пор, всё так же скрывает своё лицо и своё имя где-то в Африке. А ещё говорят, что злой гений ещё вернётся в нашу столицу, чтобы захлопнуть окончательно последнюю мышеловку.

2 Больница
С тех пор, как столица содрогнулась от действий безымянного гения, прошло уже больше 50-ти лет. Многое изменилось. Лицо города обновилось, новая архитектура оттеснила монументальные дома, быстро поблекшие под натиском современности. Только старые развалины больницы и отеля ужасными пятнами выделялись на пёстром одеяле нового города. Сносить их никто не решался. Каждый, кто хоть раз бывал внутри, на собственной шкуре испытал действие всё ещё работающих ловушек. В последние годы на заброшенные объекты проникали в основном искатели приключений, мечтавшие заполучить себе славу безымянного гения, и школьники, желающие смотреться круче среди одноклассников. До поры до времени обходилось без жертв, но однажды в развалинах больницы пропало трое школьников. Позже их нашли, и всем сразу стало понятно: ловушки злого гения заработали с новой силой. По столице уже пополз слух о том, что человек без имени вернулся.
Заброшенное здание бывшей городской больницы соединялось с соседним зданием склада подземным ходом, о котором мало кто знал. Ход обнаружил один из ребят – Борис. Он работал на складе. Решив показать, какой он крутой, Боря взял с собой двоих одноклассниц, спрятался ночью в подвале, и все трое незаметно проникли в подвал больницы. Надо сказать, что к походу ребята подготовились основательно: взяли фонарики, зеркала (зная о фокусах с зеркалами, вызывающие раздвоения, исчезновения и пугающие иллюзии) и наушники (зная о гипнотизирующих звуках). Но при этом они понятия не имели, где находятся зеркала и динамики, и как распознать гипнотизирующие звуки.
Благополучно выбравшись из подвала, Боря, Маша и света дошли без приключений аж до второго этажа. Но едва они поднялись, как на 2-м этаже включился свет. Подростки остановились в ужасе, не смея сказать ни слова. Они знали, что электричество в больнице давным-давно отключили, а все лампочки разбили их предшественники. Молчание нарушил дрожащий голос Бори:
- Это его фокус. Видите, свет идёт словно из стен. Где-то здесь зеркала. Нам надо просто выключить фонарики.
Так они и сделали, но свет не выключился. Остолбенев от ужаса, они молча смотрели друг на друга, каждый ожидал от другого гениальных идей.
- Надо сваливать, - прошептала Света, - Кто-нибудь снаружи увидит свет, Ментов позовут.
- Куда?! – воскликнула Маша.
Действительно: коридоры впереди и позади них стали абсолютно одинаковыми.
- Всего лишь фокус с зеркалами, - сказал Боря и направил зеркало вперёд.
Ничего не изменилось. Он словно услышал в своей голове мерзкий смешок.
- Хренов фокусник! – крикнула Маша и с силой стукнула кулаком по подоконнику.
И в тот же миг оказалась в кромешной тьме. Она бросилась назад и налетела на стену.
«Так, хорошо, без паники», - думала она, - «Подоконник – это рычаг». Снова нажала на подоконник – ничего. Нажала сильнее, села на него, попрыгала – ничего. В панике девочка начала обшаривать холодные кирпичные стены, нажимать на каждый кирпич, до какого только могла дотянуться. Открыла окно, подёргала все шпингалеты – бесполезно. Пыталась кричать, но эта комната была устроена таким образом, что даже сама Маша не могла слышать собственного голоса. Но вдруг произошло нечто невероятное. Будто прямо в Машиной голове начала звучать необыкновенно прекрасная, чарующая музыка. Хотелось петь, танцевать, смеяться. Каким-то уголком сознания Маша понимала, что это очередной фокус, и ни в коем случае нельзя поддаваться влиянию музыки. Но ей уже хотелось летать. И она вылетела в окно. Через миг она оказалась на острых прутьях ограждения, сооружённого для того, чтобы отпугивать искателей приключений от развалин больницы.

3 «Не прячь музыку, она – опиум»
- Маша, Маша! – истошно кричала Света, обливаясь слезами от ужаса.
Боря вдруг пришёл в себя.
- Пошли отсюда. Днём приведём кого-нибудь, её вытащат. Ещё не хватало, чтоб мы сами угодили в ловушку.
Взяв своё снаряжение, ребята бросились назад. Но никакой лестницы, по которой они пришли, не было. Они мчались по коридору с белыми стенами, номера на дверях палат были одинаковыми. Коридор казался бесконечным. Вдруг свет словно стал ярче и…
- Музыка! – Боря резко остановился, - Светка, надевай быстро наушники!
Но наушники не помогали. Чарующе-медленная музыка неспешным потоком текла прямо в их головах, и она… Боже, она была прекрасна!
Борю внезапно пронзило прекрасное чувство. Но где же она? Светка… Она же прекрасна! Надо сказать ей об этом. Но её нет. Куда же она делась? Она избегает его! Мысли путались, блуждая в тумане, навеянном музыкой. Прекрасные чувства менялись на противоположные, и вот он уже хочет убить её. Нужно отомстить! За что? Она же избегает его! Нужно убить её только за то, что она гадина. И уродина. Он ненавидит её. Сердце горит. А музыка всё звучит и звучит в его голове.
Вот же она, тварь! Зачем-то разбила своё зеркало… Некогда думать! Он набросился на Свету сзади и начал душить. Она словно ожидала этого. Вырвалась и ударила ногой в челюсть. Кровь потекла из носа и из разбитой губы. И она стоит, смотрит сверху вниз. А музыка всё звучит и звучит. Одним чётким и верным движением Света перерезала ему горло осколком зеркала. Дело сделано. А музыка звучит. Сколько тут ещё людей, которые заслужили только смерти? Машка! Нужно найти её. Найти и убить. За что? Потом разберёмся. Света помчалась по белому коридору назад. Мимо мелькали двери палат с одинаковыми номерами. Свет стал таким ярким, что слепил глаза. Коридор казался бесконечным. И ещё от чего-то стало вдруг невыносимо жарко. Света перешла на шаг. Музыка внезапно сменила темп. Стала какой-то подавляюще тяжёлой. Она звучала так, словно её проигрывали на сломанном магнитофоне: невыносимо медленно тянулась она сквозь мозг, будто оставляя на нём глубокие борозды. Она становилась всё более материальной, словно острыми крючьями цепляла нервы. Всё тело болело от этой музыки. Ну как же её прекратить?? Света крепче сжала в руке осколок зеркала и повалилась на землю, издав страшный крик. А музыка всё звучала. На пол ручьями потекла кровь. Это света вскрыла себе вены. Зачем?! Она попыталась зажать раны, но кровь не останавливалась. Она кричала, каталась по полу. Свет стал уже обжигающим, а музыка просто убивала. Ладно, пусть. Пусть вытечет вся кровь. Лишь бы не слышать больше проклятую музыку. Она медленно затихала на полу. И музыка медленно замолкала, и свет тускнел. Вскоре в развалинах бывшей городской больницы вновь воцарились подобающие развалинам тишина и темнота.

4 Отель «Магнолия»
Страшно, очень страшно каждую минуту ожидать смерти от бывших соратников твоего мужа. Страшно пугаться каждого звонка в дверь, каждого телефонного звонка, в первую очередь думая, что это они. Но ещё страшнее оказаться на окраине города в бурю на сломанной машине, когда вокруг одни развалины, и они висят на хвосте. Они на этот раз твёрдо решили убить и её и её несчастного заблудшего мужа. Она узнала эти развалины: сейчас они застряли в бывшем центре города. Вокруг них – то, что осталось от прекрасного творения безымянного гения – отеля «Магнолия». Она прекрасно знала, что ходить туда опасно. Но куда опаснее сидеть в машине и ждать свою смерть. Она взглянула на мужа.
- Пошли. Они не подумают искать нас в отеле.
Он смотрел на неё. Глаза его были полны нежности и боли. И страха.
Саша родился в неблагополучном районе. Рано лишился родителей, был отдан на воспитание бабушке и дяде. Когда Саша был подростком, бабушка умерла, а дядя целыми днями глушил водку и бил племянника за малейший проступок. Дома нужно было драться, чтобы не ходить в синяках, в школе – чтоб не прослыть слабаком. И вот, вся ненависть Саши, накопившаяся за долгие годы, наконец-то выплеснулась. В 15 лет он вступил в ряды скинхэдов, а в 17 – в ту самую организацию. Он не имел право выходить из её рядов, иначе – смерть. Но он был уверен, что никогда и не выйдет. Здоровый, физически крепкий Саша принимал участие в погромах и уличных битвах. Им двигала только ненависть. Он думал, что только она будет вечной спутницей его жизни. Но…
Кое-как закончив школу, он сумел каким-то образом поступить в институт. Там-то и перевернулась вверх дном вся его жизнь. Увидев её, он не сразу понял, что с ним случилось. Лишь однажды взглянув в эти чёрные бездонные глаза, он понял, что не сможет больше не убивать, ни громить, ни пропагандировать идеи организации. С первого взгляда он был уверен, что заглянул в глаза ангела. Она была на год старше, она была отличницей, и имея прекрасный голос, была звездой институтской рок-группы. Катя, Екатерина, еврейская красавица, самая красивая девушка в институте. Саша пытался раздавить прекрасное чувство, что росло в его душе, как делал это уже много раз. Но без толку. Чувство всё росло и росло. Он понимал, что ходит на занятия лишь для того, чтобы хотя бы мельком ещё раз заглянуть в глаза ангела. Он ходил на концерты её группы, и этот ангельский голос проникал в само сердце, разрывая изнутри цепи ненависти, и его душа пела вместе с ангелом. Скрывать своё чувство от себя самого было уже бесполезно. Но нужно было скрывать от организации. Он знал, если он покинет организацию, они его убьют. А если узнают о его чувстве к Кате, убьют и её тоже. И он решился на отчаянный шаг. Он должен был сбежать и взять Катю с собой. Когда он был на 3-м курсе, они начали встречаться. Так неожиданно для обоих и как бы случайно. Саша поражался тому, как ему легко с ней, но всё ещё считал её ангелом. Он не мог не рассказать ей об организации. Ангел выслушал, и прекрасные глаза его вдруг стали печальными, а блестящие чёрные волосы словно поникли. Нет, она не осуждала, она жалела и боялась за него. Она была готова бежать с ним хоть на край света. Через год после окончания института они сыграли тайную свадьбу и тайком встречались на съёмной квартире. Но организация всё же узнала. Частые отказы Саши от участия в погромах стали уже подозрительными. И они сбежали. Под покровом ночи, в бурю, на старенькой машине Катиного отца. Но за ними всё же следили. Они долго петляли по окраинам города, но отбиться от погони не было никакой возможности. И вот, машина заглохла у заброшенных развалин отеля.
- Бежим! – Катя схватила мужа за руки и потащила за собой назад, к открытым дверям отеля, над которыми всё ещё виднелась надпись красными буквами: «Магнолия».
Дождь и ветер хлестали им в лица, страх подгонял, и вот, они уже внутри. Внутри – кромешная тьма, пыль, следы тех, кто приходил сюда раньше и вой ветра в лифтовых шахтах.
Они невольно остановились, поражаясь красоте огромного вестибюля. Даже через 50 с лишним лет он поражал той неуловимой прелестью, что тянула сюда туристов в те времена, когда отель процветал.

5 Лифт
Внезапно полувековую тишину грандиозно-прекрасного здания пронзило резкое скрежетание, донесшееся откуда-то сверху. Саша с ужасом сжал Катину руку и они, оторвавшись от созерцания прекрасного интерьера, развернулись к лифтовым шахтам. Из той, что была ближе всего к ним, внезапно вылетела пыль, которая полвека покрывала заброшенную конструкцию. Через секунду перед ними оказалась тускло освещённая кабинка лифта, дверцы распахнулись, словно приглашая пару прокатиться.
- Если бы лифт упал, - думала вслух Катя, - Он сломался бы сам и сломал бы здесь пол. Если он не сломался, значит, он не упал. А если он доехал сюда, значит, сможет отвезти нас туда, откуда он стартовал. Пошли!
- Но…, - тут Саша услышал шум автомобиля за дверью.
Они нашли… Раздумывать некогда, в лифте их искать не догадаются.
Электричество в отеле было давно отключено, но где-то в подвалах был собственный источник энергии. Но почему он включил именно лифт и именно сейчас, было непонятно. Но Катю волновало не это. В свете мерцающей лампочки она разглядывала кабинку. И ей становилось страшно. Если бы она не ехала сейчас в этом лифте, ни за что не сказала бы, что он вообще сможет сдвинуться с места. Но лифт набирал скорость, цифры, обозначающие этажи мелькали всё быстрее: 18, 19, 20… Лифт остановился и открыл дверцы так неожиданно, что Саша и Катя вылетели на покрытый пылью пол последнего этажа. Через секунду лифт на огромной скорости с грохотом понёсся вниз. В коридоре 20-го этажа было неожиданно светло и по-домашнему уютно. Забыв об опасностях, которыми был полон этот отель, они бродили по коридорам, восхищаясь их неуловимой красотой. Некоторые номера были не заперты, в некоторых даже сохранилась прежняя обстановка. И снова супруги поражены странной, неброской прелестью интерьеров. Вдруг Саша словно очнулся:
- Мы же в ловушке, Катя, слышишь? Они знают, что мы здесь, они будут караулить. Мы не выйдем отсюда живыми, Катя…
Она сидела перед ним на пропылённом покрывале огромной кровати, словно зачарованная чем-то.
- Моя бабушка, - начала она, - работала здесь уборщицей. В тот день была не её смена. Но она была в отеле потом, ну, когда уже все погибли… и видела эти двери в стенах. Она говорила, что двери ведут в подвал, что в шахтах можно погибнуть, но можно и спастись, если знать, куда идти. В некоторых номерах тоже есть двери. Бабушка говорила о номере 795. Мы сейчас в нём, Саша. Мы в 795-м!
Выслушав жену, Саша словно обрёл новую надежду.
- Где? В стенах, в полу? Где она?
- Должно быть, я сейчас сижу на ней, если тут мебель не двигали, конечно. Бабушка сказала, что это люк под кроватью.
Внезапно тишину отеля пронзил уже знакомый им скрежет.
- Лифт! – выдохнули оба одновременно, - Они здесь!
Огромная кровать двигалась с трудом, но вот уже видна трещина в полу. Саша поддел её. Люк неожиданно легко открылся. Внизу – прочная на вид лестница, ведущая во тьму.

6 Пение ангела
Внезапно лестница скрипнула под тяжестью двух людей, в пропасть сорвалась какая-то её деталь, потом медленно, очень медленно лестница разошлась надвое. А Катя и Саша неслись вниз всё быстрее и быстрее. От ужаса они не могли даже вскрикнуть, не могли даже представить себе, какие сюрпризы преподнесёт им бездонная пропасть. А в головах обоих стучало: лучше разбиться в этом подвале, чем медленно умирать от рук фанатичных извращенцев из организации. Им казалось, что проходят часы, на самом же деле он летели всего несколько секунд. Потом приземлились на что-то мягкое и плавно скатились во тьму. Вернее, тьма вокруг была слабо расцвечена тусклыми огнями красных аварийных ламп. Они катятся по какой-то шахте вниз. 1-й этаж, 2-й, 3-й, 4-й. Они наконец-то приземлились окончательно. На 4-м уровне подвала – всё те же красные огни, которые едва рассеивают мрак. Они медленно отошли к стене, словно боялись, что из шахты свалится кто-то ещё. Но ничего не происходило. Стояла полная тишина, знакомая лишь тем, кто бывал глубоко под землёй. И вдруг эту тишину прорвал слабый звук, несущийся откуда-то сверху. Катя сжала руку мужа. На верхних этажах отеля «Магнолия» звучала прекрасная, чарующе-медленная музыка. Она, словно вода, перетекала с этажа на этаж, охватывая всё, проникая всюду. А снизу навстречу ей, подхватив мелодию, струился волшебный голос, он очаровывал и завораживал, заставлял любить себя и забыть обо всём, кроме себя. Катя не сразу распознала в этом голосе свой собственный. Саша восторженно смотрел на неё, слушал её, и душа его пела, а мрачный, покрытый полувековой пылью подвал словно наполнялся светом. И словно тысячи ангельских голосов подхватили волшебную мелодию, и невидимые руки закружили Сашу в танце. И словно тысячи запахов майского дня наполняли огромный зал, залитый светом и музыкой, льющейся теперь прямо из его сердца. И прекрасное чувство расцвело в его душе в полную силу, теперь его не раздавить, не убить, оно будет жить даже если он умрёт…
Всё прекратилось: музыка смолкла, свет сменился мерцанием аварийных ламп по углам, подвал перестал вертеться в дивном танце, а чудесные ароматы исчезли, уступив место запаху пыли, крови и смерти. Сверху мешком упало что-то большое и тяжёлое. Саша не сразу понял, что это. А когда понял, почти бессознательно подошёл поближе посмотреть. Здесь были они все, все четверо, что преследовали его и Катю. Они были вооружены до зубов, но сейчас всё это было неважно, ведь они упали с 20-го этажа и, конечно, были мертвы. Странное горькое чувство пронзило вдруг Сашино сердце, где живо было ещё воспоминание о пении ангела. Он обернулся. Катя лежала на полу, раскинув руки, словно крылья, неестественно откинув голову назад. Чёрные волосы тускло блестели в свете красных ламп, а красивое лицо было белее того света, что он видел недавно в этом подвале. Красные огоньки заплясали перед глазами, слёзы уже стекали по его щекам, падая на её белую кожу. Вот и всё. Она отдала свою жизнь за него, а он чувствовал себя недостойным такого подарка. Но музыка и прекрасное чувство в его душе, они будут жить вечно. И он должен жить этим чувством, чтобы отдать его когда-нибудь тому, кто будет достоин.
Он не знал, когда именно прямо напротив его открылась дверь на хорошо освещённую лестницу, ведущую наверх. Он взял на руки безжизненное тело жены и медленно начал подниматься. И каждая ступенька отдавалась болью в сердце: ведь это из-за него она здесь, из-за него погибла… Но она сама решила, что так нужно. И почему-то из десятка парней, что вечно увивались рядом с ней, она выбрала когда-то именно Сашу. Когда он вышел из отеля, солнце уже всходило. Дождь прекратился, и небо сияло чистой синевой. Они оставили дверцы своей машины открытыми. Саша бережно уложил тело Кати на заднее сидение, сам сел за руль и повёл автомобиль на трассу, прочь из столицы.

Солнцеворот
Прими, Господи, этот хлеб и вино,
Смотри, Господи – вот мы уходим на дно,
Научи нас дышать под водой…
Аквариум
Не иначе, как нечистая сила задержала меня этой страшной ночью летнего солнцеворота в забытой Богом и царём деревне на Украине. Я ехал прочь из этой страны, и надеялся прямо из Петербурга кратчайшими путями, через глушь и болота, попасть в Германию. Но надежды мои не оправдались, и я, видимо, надолго застрял в украинской деревне.
Это место напоминала страшную сказку. Звёзды мертвенно белели на невероятно низком небе, окаймлённом верхушками могучих и угрюмых елей. Почти невидимые отсюда далёкие горы неровной полосой чернели за лесом, словно страшный шрам. Леса древние, болотистые, совершенно непроходимые, перемежались небольшими островками полей и лугов. Далеко – за лесом – текла река, названия которой я не знал.
Деревня представляла собой дворов 15-20, прижатых к узкой дороге, по которой я пришёл сюда, словно испуганных наступлением мрачного елового леса. Обогнув деревню, дорога неожиданно упиралась в болото. Идти через лес ночью было невозможно, так что мне не оставалось ничего лучшего, как провести ночь в деревне. Когда я подошёл ближе, то понял, наконец, почему деревня казалась мне зловещей: в ней не виделось ни единого признака жизни. Но и заброшенной она не смотрелась: дома хорошие, крепкие, дворы ухоженные. Но жизнь словно замерла, притаилась от неведомого мне страха. За деревней, на небольшой возвышенности, где лес немного редел, я увидел в свете звёзд и луны развалины усадьбы. Вдруг меня отвлекла некая тень, мелькнувшая между мной и крайним домом. Словно кто-то высокого роста пробежал, размахивая руками, по направлению к усадьбе. Мне даже показалось, что этот кто-то был лишён головы… Прогнав мимолётное видение, я направился к тому самому крайнему дому.

С давних пор на деревне сохранился обычай: в ночь летнего солнцестояния девушки шли купаться на заросшее озеро среди леса. Откуда пошёл этот обряд, и что он означал, никто уже не помнил, но каждый год в ночь солнцеворота девушки шли купаться. С песнями и весёлым смехом, белой стайкой в лунном свете неслись они через лес к озеру и плавали там, резвясь, до самого рассвета.
Но вот, по деревни промчался слух, что в озере завелись русалки. Эти твари, вопреки всем поверьям, представляют собой нечто среднее между человеком и рыбой, вызывающее отвращение у любого смертного. Они обладают острыми когтями, которыми сдирают с жертв кожу живьём и утаскивают её под воду. Эти страхи распространялись в деревне всю весну, но к лету поутихли, и девушки, как всегда, собрались на озеро.
Они не боялись ничего: дикие звери в здешних лесах не водились, разбойники в такую глушь никогда не забредали, а о русалках девушки и думать забыли.
Вот они уже попрыгали в воду, резвились и смеялись, обливали друг друга, как вдруг с дальнего края озера, скрытого во мраке ночного леса, донесся слабый всплеск. Потом ещё и ещё. Девушки не слышали, они были заняты своими играми. Заметили только, как Катенька скрылась под водой, а на том месте, где она только что была, расплылось тёмное пятно. Послышался чей-то крик, и в лунном свете перед девушками предстала такая ужасная тварь, какой они не видывали никогда в жизни. Выпученные немигающие водянистые глаза без выражения, большие губы, круглое лицо без подбородка, длинные чёрные волосы, скрывающие всё тело. Рядом вынырнуло ещё несколько тварей, крупнее первой.
- Русалки-и-и!!! – завизжала Глаша, и несколько тварей тут же ринулись на её голос. Выпустив длинные когти-нижи из сильных перепончатых лап (руками их назвать было нельзя), твари в секунду содрали с несчастной девушки кожу и уволокли под воду.
После мгновения тишины началась паника. Девушки, забыв об осторожности, начали метаться, визжать, кричать, бить руками о поверхность воды, но ни одна из них не добралась до берега. Лишь Оксана хранила молчание. Но не из благоразумия, а от ужаса, что лишил её голоса. Она выползла на берег с разодранным лицом в мокрой рубашке, давясь запахом окровавленной воды.
Её нашли на следующий день. Она сидела под деревом, прижав колени к подбородку, и как затравленный зверёк смотрела одним глазом на водную гладь озера. Правдой ли было то, что поведала девушка, или нет, но точно было одно: с той ночи словно подменили Оксану. Не разговаривала она больше с прежними друзьями, прежде живая, сделалась вдруг нелюдимою, да и знакомые люди начали её сторониться. Что-то демоническое, нечистое поселилось в её душе и не отпускало более никогда.
Она поселилась в меленьком домике на отшибе, у самой дороги, не принимала никого, разве что нескольких странников, пожелавших узнать о русалках. Так живёт она и по сей день.

Долго стучать мне не пришлось, хозяйка вышла быстро, держа в руках свечу. Седая растрёпанная старушка, одетая в какое попало тряпьё. Конечно, я повидал на своём веку многое, но чтоб у человека не было половины лица… От этого зрелища вздрогнул даже я.
- Ещё одного охотника за русалками чёрти принесли? – сказала она, косясь на меня единственным глазом. Тон неприветливый, голос скрипучий неприятный, - Они хватают тебя и сдирают кожу вот так, так! – она замахала руками так, что чуть не выронила свечу, - У них когти – во!
- Нет же, - начал объяснять я, - Я путешественник. Сбился с пути. Позвольте переночевать.
А про себя думал: «Неужели на ту самую бабу Оксану наткнулся? Слухи о ней даже до Петербурга дошли».
Старуха оглядела меня с ног до головы своим водянистым глазом.
- Ладно, иди. Только иди рядом, а то по деревне опять безголовик шастает. Свет увидит – беда.
- Какой ещё безголовик? – ужаснулся я.
- Такой! – старуха ткнула меня в спину, - Иди и молчи!
По пути я сумел разглядеть довольно ухоженный огород, и заметил, что старуха не держит собаку. Во дворе не было вообще никаких животных. Хозяйка буквально втолкнула меня в дом, где царила кромешная тьма. Старуха расторопно заперла дверь, протащила меня через сени в единственную комнату и поставила свечу на стол.
- Садись! – она указала на шаткий табурет, едва видный в свете свечи.
Я сел, она устроилась напротив и снова начала разглядывать меня своим рыбьим глазом. Я огляделся. Стол стоял у единственного окна, ставни были закрыты. Лучик света от свечи ещё мог дотянуться до низкой кровати, кое-как сколоченной из старых досок, и до полуразвалившейся печи, а дальше терялся во мраке. Но каким-то неизвестным науке чувством я понял, что в доме нет ни одной иконы. И ни единого живого существа, кроме меня и хозяйки.
- Будешь спать там, - старуха указала на кровать.
Я вздрогнул от её резкого голоса.
- А… вы? – осторожно спросил я, - вы где же?
- А я, - она наклонилась к мне с такой зловещей усмешкой беззубого рта, что я отпрянул, - Я никогда не сплю!
После этих слов я почему-то вспомнил безголовика, и сон как рукой сняло.
- Мне что-то не хочется, - сказал я, - Можно, я тут посижу?
- Как знаешь, - неожиданно мягко ответила она, - Я тебя накормлю. Бабка Оксана картошки наварила, как знала, что гости придут!
Она встала и направилась к печи. Я с ужасом смотрел ей в спину, сам не понимая причин этого ужаса. Может, дело было в сходстве бабки с рыбой, а может, в самом демонизме её натуры.
- А ты на Гришку, молодого барина, похож, - сказала вдруг она, как ни в чём не бывало, подперев голову рукой, словно девушка, Который в безголовика превратился.
Я чуть не подавился картошкой.
- Опять безголовик! – чуть не крикнул я.
- Да, продолжала Оксана, - Он красивый был, Гришка-то, жаль, нехорошими делами увлёкся, вот и превратился.
- Кто же он такой, Гришка? – спросил я, сам не зная, зачем.
- Старого барина, Николая Петровича, сын, - ответила бабка, - Он давно уже пропал. Одна бабка Оксана знает, в кого он превратился. Рыщет теперь по ночам по деревне и ест людей. А старый барин умер недавно. Слуги разбежались, а наследников не нашлось. Вот и стоит усадьба заброшенной. Безголовик там и живёт.
- Я лучше посплю, - сказал я, бросив ложку.
Я был уверен, что не усну, но лучше уж полежу в тишине, чем буду выслушивать ужасы от чокнутой бабки.

С тех пор, как исчез Гриша, Николай Петрович потерял сон. Он бродил по усадьбе, подходил к окну с фонарём, лишь заметит малейшее движение. Он прекрасно знал, чем занимался Григорий, и что тот с собой сделал. Он даже не удивился, узнав, что в деревне начали пропадать люди. Николай Петрович ничего не мог поделать с сыном ни при его жизни, ни после его смерти. Да, Гриша умер. Он отрубил себе голову в ночь солнцеворота, одному чёрту ведомо, как. И превратился в безголовую тварь, что рыщет сейчас по деревне в поисках очередной жертвы. Николай Петрович видел картинки в книгах сына, но не верил, смеялся над ними, а сейчас проклинает себе за это. Надо было верить! Надо было остановить сына и не дать ему стать дрянью с тысячезубой пастью посреди живота! Господи, зачем ему это было нужно? Неужели отец не любил его? Неужели не был готов устроить его на службу? Всё сделал бы! Так нет же! Гриша выбрал свой путь сам. Николай Петрович смирился с тем, что никогда не понимал своего сына. Больше ему ничего не оставалось, только смирение. Это и нужно было Гришке, этого он и добивался.

Я уснул почти сразу с мыслями о том, не подсыпала ли мне бабка в еду отравы. Вернее, я не уверен в том, был ли это сон, но хотелось бы на это надеяться. Как бы парадоксально это не звучало, но мой сон начался с того, что я проснулся. Я увидел единственную комнату дома, ярко освещённую свечами, расставленными вдоль стен. Оказалось, что на стенах развешаны пёстрые ковры и покрывала, они же закрывали печь и стол. Пол же состоял из грубых досок и не были ничем закрыт. Я собрал всю свою волю в кулак, чтобы не показать бабке, что я проснулся. Бабка Оксана стояла спиной ко мне в чём мать родила и натиралась какой-то белёсой вонючей трясущейся массой из плошки, стоящей на столе. При этом она покрывалась слизью, и я готов поклясться, между пальцев у неё вырастали перепонки. Натеревшись полностью, она крикнула что-то, и свечи погасли. В наступившей тьме я услышал, как хлопнула дверь. Не задумываясь о последствиях, я вскочил, скинул одежду, тоже натёрся мерзкой массой и вышел вон. Выйдя в лунную летнюю ночь, я прочувствовал её каждой частичкой своего тела, ибо чувства мои обострились до чрезвычайности. От меня не ускользнул ни один шорох, ни один запах, ни одно движение этой волшебной ночи летнего солнцеворота. Выйдя на дорогу, я издали заметил безголовика, но ничуть не испугался, решив, что в моём новом состоянии никакая нечисть мне не страшна. Я ведь и сам на эту ночь стал нечистым. Я знал, куда ведёт дорога и, не мешкая, вошёл в болото. Вместо привычной болотной вони я ощутил аромат, напомнивший почему-то о детстве, вместо липкости и мерзости трясины почувствовал теплоту и мягкость самого нежного майского ветерка. Вода стала для меня словно воздух, и я смело поплыл вперёд, даже не удивившись появившимся на шее жабрам и перепонкам между пальцами. Я плыл, наслаждаясь моим новым состоянии, невидимый поток нёс меня и остановил, где было нужно. Я вынырнул из светло-зелёной мути, позабыв было об осторожности, но тут же спрятался за камыши. Я был уже в лесу, луна давно скрылась за деревьями, но в своём новом состоянии я прекрасно видел сборище странных существ на поляне. Вернее, тогда вид этих существ меня не удивил, хоть они и представляли собой смесь человека и рыбы. Их было около двадцати. Задняя их часть походила на рыбий хвост и на ласты, передняя напоминала человека. «Напоминала» - потому что ничего человеческого в существах на самом деле не было. Среди них была и Оксана. Твари молчали и сидели неподвижно, только моргали водянистыми глазами. Но я чувствовал, что они молчаливо общались между собой. Так же я почувствовал, что задержался слишком долго, и твари заметили меня. Быстро, как только мог, я нырнул в болотную жижу и поплыл назад. Несколько крупных тварей ринулось за мной. Они уже настигли меня, когда я понял, что задыхаюсь. Действие бабкиной мази закончилось! Оставалось только вынырнуть и бежать через лес. Признаться, я чуть не сошёл с ума, в один миг утратив все обострившиеся чувства. Теперь я не знал, куда бежать, в какой стороне деревня и где находятся мои преследователи. Я оказался в кромешной тьме среди вековых елей совершенно голый. Да, вдруг вспомнились приличия, и вся моя жизнь в один миг пронеслась перед глазами. Но размышлять о жизни и смерти мне было особенно некогда. Услышав в кустах за спиной слабый шорох, я помчался вперёд во весь дух, раздирая ноги в кровь, налетая на деревья и кусты. Порой запутывался в траве, падал, вставал и снова бежал, мне казалось, бесконечно.
Я бежал, пока, наконец, не понял, что никакой погони за мной нет. Резко остановился, вцепившись в ствол гигантской ели, и долго не мог отдышаться. Перед глазами плясали чёрно-белые круги. Чёрные постепенно оформились в деревья и кусты, а белые стали развалинами усадьбы. Вспомнив о безголовике, я, наверное, в одночасье стал белее этих стен. Но с другой стороны я хотя бы знал теперь, где нахожусь. Я осторожно прошёл вперёд и вцепился в следующее дерево. Сильная боль в ноге дала понять, что я всё-таки здорово порезался. Ещё от меня несло кровью. Я закусил губу от ужаса, но продвинулся ещё немного вперёд, до следующего дерева. Всё, дальше идти не было сил. Я сел, зарывшись в кусты, в надежде, что безголовик меня не найдёт.
Так я и сидел, считая секунды, думая досидеть до рассвета, но обычно короткая ночь летнего солнцеворота всё не заканчивалась. Прошло, наверное, всего несколько минут, а мне показалось, что минула целая вечность. То ли я так увлечённо считал проклятые секунды, то ли существо, вышедшее из усадьбы двигалось очень тихо, но я не заметил его. Вот оно уже стоит надо мной, с чёрной кожей, словно обгоревший труп, с пастью посреди живота, вечно оскаленной, с тысячей острых зубов в 3 или 4 ряда, челюсти вращаются в разные стороны, наподобие карусели, когда эта тварь чует жертву. А головы, действительно, нет вовсе… Я затаил дыхание, боясь шевельнуть даже пальцем. Тварь ухватила мощными руками ветку ели, что служила мне защитой сверху, и наклонилась вперёд, опасно приблизив ко мне свою чудовищную пасть. «Нет, это противоречит всем законами природы! Такого быть не может!» Но, как я уже убедился, в ночь солнцеворота законы природы не действуют. Тварь распространяла невыносимую трупную вонь, и невидимые волны страха исходили от неё, парализовали жертву, заставляя её смириться с судьбой. Я зажмурился и представил, что меня нет. Да меня здесь нет, я сейчас сплю в домишке бабы Оксаны. А может, я сейчас проезжаю через Польшу или уже брожу по улицам одного из германских городов… Но нет, я всё ещё сижу в кустах, еловая ветка надо мной раскачивается. Существо только что отпустило её и ушло. Вокруг снова пахнет лесом и тёплой ласковой июньской ночью. Я отказывался верить, что мне всё-таки повезло. Тем временем светало. Могучие ели окрашивались бледно-розовым цветом утреннего солнца. А я устал, сильно вымок и замёрз. Нужно бежать, пока деревня не проснулась. Я не побежал – поплёлся. Ужасно болела нога. Хотелось упасть в росистую траву и отключиться. Я, верно, потерял сознание где-то по дороге.

Проснулся я от того, что баба Оксана укрывает меня одеялом и бормочет при этом:
- Эка срамота! По ночам гуляет – ладно, а разделся-то чё?
Я вскочил и первым делом осмотрел себя. Порезов, вроде бы, нет. Вздохнул с облегчением: приснилось-таки!
- Чё на столе искал? – продолжала бабка, - Смотри, кружку перевернул, настой мой от радикулита разлил. Думал, бабка – ведьма? Дурак ты городской!
- Простите, я всё исправлю! – сказал зачем-то я.
Но вместо этого стал как можно быстрее одеваться и собираться в дорогу. Бабка молчала.

Когда я вышел на дорогу, солнце стояло уже высоко, и еловый лес казался приветливым, он словно звал прогуляться по своим тропинкам. И деревенские домики, ухоженные, покрашенные в яркие цвета, уже не казались такими одинокими и безжизненными. Лишь белые стены заброшенной усадьбы проступали сквозь частокол елей, напоминая мне о моих ночных страхах. Вдохнув свежий тёплый хвойный воздух, я бодро зашагал вперёд по дороге, которая в свете дня оказалась довольно широкой и гладкой. Когда отошёл уже довольно далеко от деревни, вспомнил о том, что задержало меня здесь ночью. Болото! Его не было и в помине.

[Darth Sonne]

ХОРХЕ

Мать уехала поздним утром. Мальчик жался к её руке и меньше всего на свете хотел оставаться в деревне. Он молчал, даже не плакал, но не понимал, почему мать не хочет забрать его с собой. Мать отняла руку, сильная властная женщина. Она степенно и гордо прошествовала к повозке, даже не оглянувшись на сына. Он надеялся, что ей тоже грустно. Мальчик вышел на грязную дорогу и долго смотрел вслед повозке, пока та не скрылась за холмом. Уже не видя мать, мальчик смотрел на дорогу, выныривающую из-за мрачных голых холмов, на очертания брошенного замка, едва видные в белёсом зимнем тумане. И тогда на глаза навернулись слёзы. До конца зимы в этом гадком месте!
-Карлос, иди в дом! – он услышал за спиной голос Анны Роблес. Она стояла у двери с горшком в руках, высокая, красивая, в простом деревенском платье, с распущенными по-домашнему волосами. Она улыбалась.
- Иди, а то холодно, дождь пойдёт.
Карлос заковылял к дому через грязный двор. Думал об Анне. Она живёт в доме дедушки с ребёнком, а мужа у неё нет. Он спрашивал у матери, кем приходится Анна дедушке, но та не отвечала.
И действительно, вскоре начался непереносимо скучный зимний дождь. Влага проникала в дом через дырявую крышу, и абсолютно всё в доме отсыревало и покрывалось плесенью. Анна заботливо оттирала своими красивыми руками сырость с мебели и стен, меняла постель и, улыбаясь, говорила Карлосу, что «так – каждую зиму». Будто, это может утешить. Вот и сейчас она сказала то же самое, указав на плошки, расставленные по полу. Дедушка разгребал грязь в огороде. Карлос прошёл через душный сырой зал в свою комнату, которую устроили в самом дальнем конце дома. Конечно, всё снова отсырело. Окно запотело, но видно было колодец, забор и дедушку с лопатой. За стеной болтал сам с собой ребёнок Анны, совсем маленький, на 4 года младше 7-летнего Карлоса. Сейчас Карлос был счастлив, что взял с собой «взрослую» книгу по географии, которую подарил отец. Карлос ужасно гордился книгой и тем, что его отец служит на флоте. Он любил море. Мальчик бережно раскрыл книгу на странице с картой Испании. Вот его дом, где-то здесь. Снова чуть не расплакался. Полистал книгу ещё, потом убрал в портфель, чтоб, не дай Бог, не отсырела. Улёгся на кровать и принялся смотреть на колодец и дедушку. Скука смертная.
На следующее утро пришёл дедушка и сказал, что никакой работой занимать Карлоса не будет, и что он волен делать всё, что ему захочется. Только не нужно уходить далеко от дома. Ещё сказал, что в соседнем доме живёт семья Анны Роблес: родители и брат с семьёй. У неё есть племянник на год младше Карлоса, и если он желает, может с ним играть. Дедушка постоял немного в дверях, высокий, прямой, властный, как мать, и ушёл. Карлос видел, что дедушка не знает, с какой стороны подойти к внуку. И рад бы сплавить его к соседям, чтоб не мешал. «Я лишний здесь», - с грустью подумал Карлос, вспомнив дом и друзей в Мадриде. Он полистал ещё свою книгу, глянул в окно – дождь прекратился – и собрался идти к Роблесам. Вдруг с этим мальчиком удастся подружиться?
Дом Роблес находился на другой стороне грязной дороге, пронзавшей деревню насквозь. Выглядел он примерно так же неважно, как и дом дедушки, как и все дома в деревне. Мать говорила, что деревня очень старая, ей столько же лет, сколько замку, который не был сейчас виден из-за тумана. Дворы у всех домов были одинаково запущены.
Карлос робко постучал в дверь. Открыла невысокая улыбчивая женщина в переднике.
- А! Ты живёшь в доме Анны, - сказала она, скорее самой себе, чем Карлосу.
«Вообще-то, это дом дедушки», - подумал он, но в ответ кивнул.
- Ну, заходи. Сейчас Хорхе позову.
Карлос вошёл в узкий тёмный коридор. В этом доме было не так сыро, как у дедушки, но так же скучно и безжизненно. Из тьмы коридора вышел мальчик, черноволосый, высокий и крупный, выше Карлоса, хоть и младше.
- Привет, я Хорхе, - сказал он и улыбнулся, продемонстрировав очень плохие зубы.
- Карлос Диего Кетана, - сказал Карлос, выставив вперёд ногу и чуть склонив голову, как его учили.
На это Хорхе рассмеялся, толкнул Карлоса плечом и выбежал на улицу.
- Пошли гулять, пока дождь опять не начался! – крикнул он, оглядываясь.
На улице он уверенно взял смутившегося Карлоса за руку и повёл по дороге.
- Пошли на холмы!
Они взбирались по упругому и скользкому телу холма, лишённого травы. На вершине Хорхе выпрямился во весь рост, раскинув руки, Карлос же согнулся пополам из-за ветра, который совсем не ощущался в деревне. С холма была видна дорога, петляющая среди других холмов и редких ветхих домишек. Из тумана еле выступали громоздкие очертания замка. Небо висело низко, обещая скорый дождь. Что-то захватывающее было в этом пейзаже. Пару минут мальчики молчали, сев на корточки, слушая ветер, разглядывая замковые башни на фоне серых туч.
- Слушай, Хорхе, - сказал Карлос, - Вот твоя тётя Анна. Почему она живёт с моим дедушкой?
- Потому, что… - Хорхе оглянулся и стал шептать Карлосу на ухо, словно опасаясь, что ветер донесёт до родительских ушей запретные речи, - Она – его любовница. У неё – его ребёнок. Про него моя бабка говорит – ублюдок.
Карлос вздрогнул. Внутри всё перевернулось так, словно он только что узнал величайшую тайну мироздания.
- бабка Анну из дома выгнала, вот! – Хорхе продолжал шептать с очень важными видом, будто она знал эту самую величайшую тайну, - А ещё моя бабка говорит, что твой дед твою бабушку в могилу свёл, и Анну сведёт.
- Как это, в могилу?.. – в ужасе проговорил Карлос, глядя округлившимися глазами в упор на сосредоточенное лицо Хорхе.
- А вот так. Моя бабка говорит. Взял и свёл. Мне Анну жалко, не хочу, чтоб она в могиле оказалась.
Карлос представил Анну в могиле, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди. Надо будет присматривать за дедушкой.
Очертания башен окончательно скрылись в тумане, начал накрапывать дождь, и мальчики двинулись назад.
- Ну, до завтра, Карлос! – сказал Хорхе, сворачивая к своему дому, - Если не будет дождя, я тебя к замку отведу.

Карлос Кетана, живя в своём маленьком мирке, никогда раньше не встречал такого человека, как Хорхе Роблес. И сейчас он был поглощён общением с этим мальчиком, каждый день открывая его характер с новой стороны. Время с Хорхе летело незаметно, и приближался уже конец февраля. Мальчики были неразлучны. Вместе за обедом, вместе за книгой. Вокруг них уже начал вырастать мир, доступный и понятный только им двоим. Карлос ловил себя на мысли, что он вовсе не хочет уезжать в Мадрид. Ни с кем из своих тамошних друзей он не мог поговорить на «запретные» темы или вставить «нехорошее» словцо. С Хорхе можно было всё. Между собой они неизменно называли Анну потаскушкой, а её ребёнка – ублюдком, чему были рады несказанно. Пленительный мир всего запретного нашёл для Карлоса своё воплощение в общении с Хорхе.
Однажды мальчики в очередной раз рассматривали карты в географической книге Карлоса, и Хорхе вдруг сказал:
- Ты ведь уедешь скоро?
- Да, - внутри Карлоса всё сжалось, - Мать скоро приедет…
- Тогда… Тогда пойдём в замок. Я хочу тебе кое-что показать.
Настали ясные дни, грязь подсохла, и дорога к замку стала, наконец, проходимой. Хорхе велел не говорить дедушке и Анне, а то они никогда не отпустят детей одних в замок, а со взрослыми там скучно. Карлос ждал своего друга за холмом на повороте дороги. Хорхе явился очень скоро, и мальчики пошли по дороге к замку. Солнце висело уже высоко, дождя не намечалось, и было довольно тепло, только ветер оставался прохладным. В свете солнца окрестности замка не казались уже настолько мрачными, брошенные дома, часто попадающиеся на пути, не внушали ужас и желание повернуть в деревню и скрыться в своей комнате, ставшей без сырости довольно уютной.
- А вдруг в замке кто-то живёт? – спросил Карлос.
- Трусишь, как моя бабка! – рассмеялся в ответ Хорхе, - Если там разбойники, они всегда жгут костёр. Если увидим дым, сразу уйдём. А вообще там никого нет.
Над четырьмя могучими башнями не было видно никакого дыма. Ров давно высох, а валы сравнялись с землёй, а крепостные стены словно дышали древностью и медленно рассыпались. Вблизи замок не казался таким уж большим (в Мадриде Карлос видел и больше). Всем своим видом он словно извинялся перед путниками: вот такой я, какой уж есть. Не большой и не особенно красивый, даже не мрачный. Ведь строили меня в те времена, когда нужно было только защититься от врагов, о красоте никто и не думал…
Три башни в основаниях были круглыми, и словно ноги гигантских слонов (Карлос видел на картинке) вгрызались в землю. Четвёртая напоминала, скорее, треугольник, она была заметно выше остальных и завершалась шестом, видимо, для флага. Все башни имели очень маленькие (в сравнении с толщиной стен и размерами всего сооружения) окна, расположенные чуть ли не под крышей. Верхние края толстенных, сложенных из цельных серых каменных глыб стен довольно сильно раскрошились, но кое-где были ещё видны бойницы.
Мальчики обошли замок и вышли к заброшенной дороге, на которую выходили ворота замка (теперь их не было) и высокая башня. Всё это немного разочаровало Карлоса: он ожидал увидеть нечто более величественное.
- Тут лет 100 никто не живёт, - сказал Хорхе, - Так отец говорит. А может, и больше ста лет.
От этого у Карлоса захватило дух: больше ста лет! Тогда жил ещё дедушка дедушки!
Мальчики вошли вовнутрь на довольно широкий крестообразный двор с большим колодцем посередине. Стена одной из круглых башен сильно раскрошилась, образовав нечто вроде пещеры, где были видны остатки костра. Замковый двор выглядел уныло, скучно, безжизненно, но в то же время очень уютно и по-домашнему. Вовнутрь всех башен вели кованые двери, которые сейчас невозможно было открыть, оставалась только «пещера».
- Здесь разбойники ночуют! – смело сказал Хорхе, влезая внутрь.
Внутри воняло. Разбойники, видимо, уничтожили всё, что оставалось здесь от прежнего устройства замка, оставалась лишь огромная каменная печь, вынести которую отсюда было невозможно. Дымоход был сломан, в нём белело небо. «Кухня», - подумал Карлос. Помещение больше деревенского дома, стены скользкие от сырости и вековой плесени. Мальчики поспешили вновь выйти во двор. Замок угнетал и притягивал одновременно.
- Я хотел тебе вот это показать, - сказал Хорхе, указывая пальцем на колодец.
Колодец был почти втрое шире деревенских. Он был окружён неотёсанными камнями всё того же серого цвета, многие из которых упали вниз. Из-за величины колодца солнечный свет проникал в него до самой воды, которая стояла на дне, чёрная и непоколебимая, как сам замок.
- Если взглянуть в него так резко, словно падаешь, можно увидеть своё будущее, - продолжал Хорхе, - Бабка так говорит.
Мальчики немного постояли у колодца молча. Карлос уже решил, что друг шутит, но тот неожиданно прыгнул на камень и свесился вниз. Карлос испугаться не успел, а Хорхе уже стоял перед ним.
- Опять ничего не видел, - хмуро сказал он, - Кроме себя в воде. Теперь ты.
- Я… Я воды боюсь, - выдавил из себя Карлос.
- Ну, я тебя подержу, если что. Давай, прыгай.
И Карлос прыгнул.

… Двое суток сквозь лес, и ни одной живой души, только эти чёртовы индейцы. А ведь корабль с новыми поселенцами, врачами и скотом уже должен был прийти. Только если его не отнесло ещё дальше на юг. Капитан подумал о колонии. Моралеса назначил своим заместителем. Он смыслит в строительстве побольше капитана. Пусть пока строят свою церковь и охотятся. Моралес не приберёт колонию к рукам, он честный. Тех, кому не доверял, капитан отправил назад, в Испанию, с первым же судном. Вместе с письмом… Капитан остановился так резко, что идущий сзади Санчес врезался в его спину. Изабелла… До него дошла весть, что она уже получила то письмо… где он говорит, что останется в Новом Свете навсегда. Не вернётся к ней. А она ждала, ждала, ждала. Все эти проклятые 4 года ждала. Хотя, предложения руки и сердца от всего высшего света Испании сыпались на неё градом. Бедная, она ждала. А он сразу решил, что не вернётся. Как только увидел этот берег, решил.
- Кетана, а, Кетана! – Санчес буквально прыгал вокруг него, - Я вижу корабль! Испанский! В той бухте! Я пойду к ним!
- Иди, иди…
Капитан смотрел вслед помощнику. У него тоже была невеста, которую он бросил, увязавшись за капитаном на Новый Свет. Бедный.
Старый индейский колодец среди леса. Из него проросло тонкое деревце. Такие колодцы часто встречаются на пути сквозь лес. Они имеют ритуальное значение, вроде бы. Что-то шевельнулось внутри: старое детское воспоминание, почти исчезнувшее под грузом новых впечатлений. Капитан подошёл близко-близко и рывком свесился вниз. Он увидел свою грязную усталую физиономию, немного испуганную и озадаченную. Кусочек неба сквозь листву и больше ничего. Капитан опустился на землю возле колодца, отперевшись о треугольные камни, и рассмеялся.
- Ничего! – сказал он вслух, - Ни-че-го!

- Я видел! Я видел! – закричал Карлос, отпрыгнув от колодца, - Я видел море, оно большое! Нет, океан! Я видел океан, Хорхе! Я буду моряком, как отец!
Его друг улыбался, словно светился изнутри.
Февраль подходил к концу, и эти последние дни зимы были наполнены радостью и непередаваемым ощущением беспечного детского счастья. На улице уже совсем тепло, солнце почти летнее, и в его ласковых лучах деревня не кажется больше настолько мрачной и дикой. Карлос и Хорхе неразлучны по-прежнему, оба стараются не думать о скором расставании.
… Однажды вечером вернулась усталая и испуганная Анна (её не было весь день). Карлос уже собирался спать, думая о том, почему Хорхе сегодня не вышел. Анна бесшумно вошла в его комнату и осторожно присела на край кровати.
- Ты знаешь, а Хорхе пропал… - сказала она очень тихо.
Карлос вскочил на ноги и уставился на неё. Анна продолжала:
- Он вчера вечером не вернулся домой. И сегодня не вернулся.
Вдруг она посмотрела на него с мольбой.
- Как вы вчера расстались? Куда он пошёл?
Карлос потупил взор:
- Я не знаю… Он не сказал. Я думал, он пойдёт домой…
Слёзы на глазах Анны блестели в свете вечернего солнца.
- Он пропал, Карлос, его нет!
… Утром Хорхе не появился. Дедушка, Анна и Мигель Роблес (Брат Анны и отец Хорхе) обошли все дома в деревне, даже брошенные, но Хорхе никто не видел. Карлос испуганным волчонком просидел в своей комнате весь день. Со стороны замка шла тяжёлая грозовая туча. Смутная страшная догадка посетила Карлоса, но он гнал её прочь.
… Первая в этом году гроза разразилась той ночью. Карлос видел во сне, как наяву, что дедушка, Анна и Мигель соорудили из палок рычаг и вытягивают что-то из колодца. А сам Карлос будто наблюдал за этим из окна своей комнаты. То, что они вытащили из колодца, оказалось Хорхе. Карлос ещё мог его узнать, хотя тело ужасно распухло и посинело. Отовсюду струилась чёрная вода… Карлос не выдержал, закричал, заплакал.
Он кричал уже наяву. В свете молний он видел колодец во дворе, но никого вокруг не было. Вбежала растрёпанная перепуганная Анна.
- Я, кажется, знаю, где Хорхе, - упавшим голосом сказал Карлос.

… Рано утром дедушка стоял в комнате Карлоса и смотрел на него с таким гневом, что мальчик съёжился под его взглядом. Анна стояла позади дедушки, держась одной рукой за дверь.
- Вы ходили в замок! – дедушка не спрашивал, а утверждал, - Как будто вам кто-то разрешил!
Внутри Карлоса что-то взорвалось. Никто, даже мать, не позволял себе говорить с ним таким тоном.
- А ты… ты ничего не говорил! – выплюнул он, - Я тебе не нужен! Ты вообще никогда меня не замечаешь! – Карлос вскочил на ноги со своей кровати, - Ты… Ты… старый е*ливый козёл!
Анна прикрыла рот рукой, а дедушка побагровел и с размаху ударил Карлоса по лицу. Тот позорно свалился на зад и заплакал в голос. Оттолкнув анну, дедушка пулей вылетел из комнаты, потом – из дома.
Анна ещё немного постояла у двери, потом неслышно подошла и опустилась на колени рядом с Карлосом. Вьющиеся роскошные чёрные волосы резко контрастировали со светлым простым домашним платьем и побледневшим лицом. Её губы улыбались, а большие карие глаза плакали. Анна пахла весной, матерью и маленьким ребёнком. Она легко и так непереносимо нежно провела руками по содрогающимся от рыданий плечам Карлоса – материнские ласки, которых он никогда не знал – что мальчик вдруг успокоился.
- Всё образуется, - сказала она, - Мы найдём его и похороним. Только ты не ходи за нами, ладно? И не говори в Мадриде об этой истории. Ведь у твоего отца хорошая репутация.
Она встала и ушла, оставив после себя бесконечное воспоминание. Карлос улёгся на кровать и принялся смотреть на колодец, на ограду, на серое утреннее небо. Нет ни страха, ни скорби, только пустота внутри.

Хорхе похоронили на следующий же день против всех правил. Говорили, вид его настолько страшен, что невозможно смотреть. Снова пошли дожди, словно ничего не изменилось со дня прибытия Карлоса в деревню. Дедушка запер Карлоса в комнате, запер ставни, чтобы мальчик никак не смог оказаться на кладбище в день похорон. Он сидел один в своей комнатёнке, которая успела снова отсыреть за пару дождливых дней. В полумраке он листал свою географическую книгу и с горечью вспоминал тот день, когда впервые не захотел уезжать домой из-за Хорхе. Что он хотел увидеть в колодце? Он видел только воду, она и была его будущим. Карлос смотрел на страницы книги, но видел не карты, а лицо своего друга, простое и улыбающееся, как в тот день.

На следующий день приехала мать. Впервые в жизни Карлос рад был её видеть: он не выдержал бы ни дня в компании дедушки. Было тепло, обедали на воздухе. Мать постоянно спрашивала, были ли с Карлосом достаточно строги. Дедушка неизменно отвечал: «Более чем!», Анна молча кивала, а её ребёнок улыбался. О Хорхе не было сказано ни слова. Когда мать убедилась в том, что Карлос не распустился, велела ему собирать вещи, а сама пошла к повозке. И снова пустота. Карлос без чувства напихал книги и бельё в портфель и пошёл вслед за матерью. Что ждёт его впереди? Учёба, каникулы, конечно, на море с друзьями, ни один из которых не сможет заменить ему Хорхе.

[Darth Sonne]

БАБУШКА
Родители уехали рано утром, и Мартин, как ни старался проснуться пораньше, не застал их. Он скучал у окна, глядя на промёрзшие за ночь лужи и на белый туман, который бывает на юге Германии только зимой. 23 декабря 1897 года – из открытой двери его спальни был виден календарь, висящий на стене в коридоре. По всему было видно, что этот дом отвык от детей. Отец уехал отсюда, когда ему было 15, и детская с тех пор не видела игрушек и не слышала детского смеха. Близилось Рождество, и родители уехали в город привезти подарков и игрушек для скучающего сына. А самого Мартина оставили, чтобы он поближе познакомился с дедом. Деда Мартин никогда раньше не видел, и увидев, не хотел долго оставаться рядом с ним. Холодный строгий человек, как и вся местность вокруг, давно забывший, как обращаться с детьми. Была ещё и бабушка, но её Мартин вообще никогда не видел. Дед закрывал её на втором этаже дома и говорил отцу, что она «в последнее время стала странной, и может напугать ребёнка». Мартин решительно ничего не понял и захотел поскорее увидеть бабушку, может, она не такая строгая, как дед.
Мартин спрыгнул с широкого подоконника, оглядел ещё раз скудно обставленную бывшую детскую и вышел в коридор. Длинный коридор вёл вправо, огибал весь второй этаж и заканчивался окном с маленьким балконом, украшенным резными перилами. Ветер тоненько сопел в дымоход, половицы скрипели, и тусклый утренний свет, казалось, не попадал на второй этаж. Дом казался мальчику одновременно ветхим и величественным, из каждого угла скалилась окутанная паутиной старина. Пахло старым деревом и камнем, плесенью подвала и любимым одеколоном дедушки. Отец сказал, что дому 200 с лишним лет, когда-то он был фамильным особняком семьи Бауэр, а теперь в нём живёт только дедушка. Из сказанного Мартин уяснил только то, что речь идёт об их фамилии, и что опять не упоминается бабушка.
На втором этаже было всего 5 дверей. Одна из них вела в комнату Мартина, 3 другие оказались запертыми, открыта была лишь одна, последняя, у самого окна. Мальчик осторожно толкнул дверь, заглянул в комнату, потом вошёл. Комната была намного больше его детской, имела 2 окна, одно с балконом. Стены украшены выцветшими обоями, узоры на которых сливались в одну жёлтую массу. У стены напротив окна стоял большой шкаф, о нём мать сказала бы «готический». Низкая старая кровать стояла под вторым окном. На столике у кровати было нагромождено огромное количество склянок и банок, видимо, с лекарствами. Пол покрывал ковёр, цветастый, но уже не яркий, очень старый, как всё в этой комнате. Но особенное внимание мальчика привлёк портрет, размещённый на стене между окнами. На нём была изображена очень красивая молодая женщина. Волны блестящих чёрных волос ниспадали на складки старинного зелёного платья. Украшение с камнями такого же цвета сверкало на тонкой шее. Смуглое лицо с красивыми мягкими чертами словно дышало нежностью, а большие чёрные глаза будто улыбались каждому вошедшему в её покои.
Мартин на секунду замер, у него перехватило дыхание, ведь с этого портрета на него смотрела живая молодая бабушка (в том, что это именно она у него не было сомнений). Словно он уже видел когда-то эти черты, но не мог вспомнить, где и когда. Помнил только то, что мать говорила, что бабушка – французская цыганка. А что это значит, Мартин не понял.
Со стороны лестницы послышались шаги, и Мартин пулей вылетел из комнаты, как мог тихо прикрыл дверь и встал у окна в конце коридора, сделав вид, что занят созерцанием грязи и лужи во дворе.
- Что-то ты сегодня рано встал, Мартин, - сказал дедушка, глядя на испуганного внука с высоты своего роста и снисходительно улыбаясь. Он как отец – высокий и худой, даже черты лица очень похожи, только тем и отличаются, что дед лет на 25 старше. Но отец намного ближе, теплее, добрее.
- Может, хочешь на улицу? – продолжал дед, - Иди, пока свежо.
Мартин кивнул и почти побежал в свою комнату. Едва отдышавшись, мальчик кое-как натянул свитер, ботинки, куртку с шапкой, как попало повязал шарф и сбежал вниз по старинной скрипучей лестнице с поворотом и массивными перилами, изображая непринуждённость. Дед сидел у горящего камина, курил трубку и читал газету. Он только слегка повернул голову и так же снисходительно улыбнулся. Мартин с трудом открыл тяжёлую деревянную входную дверь и вышел во двор. После затхлой атмосферы дома прохладный зимний воздух казался удивительно свежим. Но мрачный старинный дом всё ещё нависал над ним, и мальчик бросился прочь с крыльца с массивным навесом, украшенного витыми колонными, растрескавшимися от времени.
Мартин оглянулся, чтоб ещё раз увидеть дом. Он стоял, всё такой же мрачный и величественный и ветхий одновременно, построенный на века из серого камня и дерева, окружённый с фасада могучими вековыми вязами, украшенный резными балконами и лепниной под покатой крышей. На секунду Мартину показалось, что в боковом окне на втором этаже мелькнуло чьё-то лицо, но он тут же развернулся и побежал в направлении лужи, шлёпая ботинками по жидкой грязи. О происхождении лужи отец говорил так: небольшое узкое и длинное озеро, что располагается сейчас за деревней, когда-то было намного шире и берегами своими подступало к самому дому. Потом озеро вдруг обмелело, и на его месте построили новые дома, а всё, что осталось от него в деревне – и есть та самая луже.
У лужи местные мальчишки кидали камни, проламывая тонкий ледок, оставшийся с ночи. Они словно ожидали новенького. Старший мальчик, лет 10-ти, одетый в замызганную куртку и заштопанный штаны, подошёл, глядя на Мартина словно через прицел, и сказал:
- Хочешь поиграть с нами?
Мартин кивнул зачем-то, хотя ему вовсе не хотелось связываться с ними. На улице было прохладно, а в дом возвращаться не хотелось, и он пошёл вслед за мальчишками. Когда они обошли лужу, другой мальчик нагло подошёл и сказал:
- А спорим, ты струсишь и не встанешь на лёд вон там!
Он указал на место, наиболее удалённое от домов, где лёд ещё не растаял, даже прозрачным не казался.
- Я встану! – сказал Мартин зачем-то, хотя разум изо всех сил кричал: «Не смей делать этого, ты же боишься воды и холода!»
Мальчишка усмехнулся, и компания двинулась к другому концу лужи. Мартину хотелось убежать, но какая-то безрассудная гордость не давала ему сделать этого. Он осторожно ступил на хрупкий лёд, сделал несколько маленьких шажочков, развернулся и гордо глянул на мальчишек. Они же смотрели на него с берега, как на дурака. И немудрено: в тот же миг лёд проломился, и Мартин оказался по горло в ледяной воде. Мальчишки, видимо, не ожидали такого исхода, и разбежались с перепугу. Мартин же не просто испугался; его сковал настоящих дикий ужас, какого он не испытывал ни разу за все 5 с половиной лет своей жизни. Он пытался кричать, но из горла вырывался только сдавленный хрип. Дед не увидит его, а соседний дом пустует. Третий дом слишком далеко. Мальчик начал медленно продвигаться к берегу, помогая себе руками. А ведь из-за страха воды он не научился плавать! Дно очень скользкое, а вода просто невероятно холодная и грязная. Под ноги попадает всякая мерзость, ботинки полны водой. Когда идти стало невозможно, Мартин ухватился за оставшийся у берега лёд и подтянулся. Но льдинка сломалась, Мартин поранил куку и едва не ушёл под воду с головой.
Страдания его закончились неожиданно: сам не зная, как он вытолкнул себя из воды и позорнейшим образом растянулся в грязи. Сердце колотилось так, что удары отдавались и в голове и в ногах, становилось то жарко, то очень холодно. Представив, как он выглядит сейчас из-за собственной глупости, и что сделает с ним дед, Мартин чуть не расплакался, но всё же нашёл в себе силы встать и идти в дом. Вода лилась отовсюду, и с каждым шагом становилось всё холоднее.
Запнувшись о ступеньку, Мартин снова растянулся, запачкав пол в прихожей. И тут же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Женщина смотрела на него как-то по-птичьи, наклонив голову вбок. Седеющие волосы были кое-как собраны сзади, одета женщина была в старый халат, настолько облезлый, что невозможно было понять, какого цвета он когда-то был. Лицо её выражало недоумение, непонимание и какую-то скрытую агрессию. В чертах этого лица Мартин без труда узнал женщину с портрета. Она внушала страх. «Неужели это бабушка?» - Мартин сжался, надеясь слиться с полом и стать незаметным.
- МартИн! – внезапно закричала женщина, повернувшись назад.
Мальчик на полу вздрогнул. Деда зовут так же, как его, вернее, его назвали в честь деда. Женщина позвала ещё и ещё раз, с каждым разом интонация её голоса становилась всё более жалобной. Когда, наконец, явился дед, она начала говорить ему что-то на языке, который Мартин не понимал. Мальчик поднялся с пола, стараясь не шуметь и оставаться незаметным. Дед бросил на него недобрый взгляд, бабушка же продолжала говорить на непонятном языке, запустив руки в растрёпанные волосы, глаза её вращались так дико, что Мартину стало ещё страшнее. В конце своей речи бабушка сказала по-немецки:
- Давай выбросим этого ребёнка вон! Нам не нужен этот грязный ребёнок!
Мартин в ужасе прижался к стене, а дед схватил бабушку за руки и уволок на второй этаж. Послышался стук запираемой двери. Дед вернулся и долго смотрел в упор на мальчика, который всё ещё не мог прийти в себя от услышанного. Дед словно решал, с чего начать объяснение, но, в конце концов, решил ничего не объяснять, бросил короткое «Переодевайся!» и вернулся в своё кресло.
Мартина не надо было долго уговаривать, он мигом сбросил грязные ботинки и помчался в свою комнату.

[Darth Sonne]

ПСИХОЗ

Царю Ивану
Тьма. А потом резкий свет. Боль. В небе множатся сполохи комет, и осколки иных миров бороздят несчастную Землю. Только ему нет никакого дела до всего этого. Август. Он сидит у окна, прижавшись к каменной стене холодным лбом, сжав зубы в ожидании худшего. Он стиснул тонкие костлявые пальцы до боли. Прохладные стены как ступени бытия. Ступени сомнений, злобы, ненависти, страха, веры и снова боли.
Август. Он стиснул зубы. Он сбежал от суеты сюда, где не вершатся великие дела. Где небу нет никакого дела до таких, как он. Он позволяет ветру трепать его волосы. Его взгляд устремлён туда, где неслышно колеблется под невидимыми струями ветра вода заросшего озера в глубине тёмного запущенного сада.
Август. Ночь. Заботливый ветер задул свечу, чтобы ничто не помешало ночи подкрасться бесшумной кошкой и задушить мягкими лапами усталого путника. Он мельком оглядывает комнату. Тьма уже шарит по углам. Пусть. Всё равно. Тьма сливается с его чёрной одеждой, с чёрными глазами и чёрными мыслями. Остаётся лишь бледно-жёлтое лицо, словно череп. И всё.
Август. Ветер срывает с деревьев первые жёлтые листья. Ночная прохлада скользкой змеёй пробирается в комнату. Он сжимает зубы до боли. Ничего хорошего не сулит ему эта тёмная ночь в конце августа. Он представляет себя у того озера с ней. Она непременно в белых одеждах. Ей 20 лет. Она такая, какой он запомнил её. И он становится моложе. Он словно вновь умеет улыбаться. В стоячей воде нет её отражения. Он пытается взять фантом за руку, но тот исчезает. Навеки. Всё, что от неё осталось – его скудные воспоминания, приукрашенные со временем. Его отражение в чёрной воде. Усталое, безобразно постаревшее лицо. Оно колеблется от ветра, словно строит гримасы.
Раскинуть руки, как чёрные крылья, и взлететь в бездну озера, рухнуть в отражение ночного неба, сгинуть вместе с воспоминаниями о лучшем. И вот уже мнимое небо становится ближе, и чёрные воды смыкаются над ним, и откуда-то издалека ухмыляется чёрная тварь, похожая на кота.
Он очнулся словно от толчка. Он по-прежнему сидит у окна. Тишина и темнота. Лишь ветер завывает в кронах деревьев, и с небес падают осколки иных миров.

[Darth Sonne]

ТУМАН (Страшная сказка... или быль)

Действие происходит в 15-м веке, в деревне на юге Франции

Сквозь высокую траву, которой поросли берега заболоченного озера, не видно уже окраин деревни. Середина лета. От стоячей воды поднимается затхлый плотный воздух, и из травы то и дело выпрыгивают юркие кузнечики.
Из густых зарослей высоких камышей у самой воды кубарем выкатилась тоненькая, гибкая темноволосая девочка лет семи и со смехом помчалась по траве, пугая кузнечиков, разноцветных бабочек и крупных стрекоз. Девочка одета в простое деревенское платье с передником и простые кожаные ботинки. С виду – крестьянская дочь, на деле она происходила из старинного дворянского рода, что господствовал некогда над территорией, охватывающей несколько деревень. Теперь же род словно выдохся, обнищал, и представителями его во всей стране остались лишь эта девочка, её мать и её брат.
Брат не заставил себя ждать. Он со смехом вывалился из зарослей в лето, в тихий, душный, горько-сладкий воздух, ухватил сестру за подол, и они покатились по траве, в шутку обзывая друг друга.
- А Мари слабачка! – кричал мальчик.
- А Шарль трусишка! Боится идти на болото! – отвечала сестра.
Скоро они устали, завалились в траву и уставились в прозрачно-голубое жаркое небо. Мальчику надоело лежать, он встал и потянулся навстречу солнечному жару. Рукава его рубашки были оборваны о ветки при беге, сшитые «на вырост» штаны прорвались на коленях. Можно сказать, что от ботинок его остались лишь подошвы. Мальчику было лет 10. Он, как и сестра, был темноволосым, зеленоглазым и светлокожим. Стройным и гибким.
- Мари, - сказал он, - Я не то, чтоб боюсь идти на болото. Говорят, там опасно. Говорят, вечером там появляется такой воздух, от которого можно увидеть то, чего на самом деле нет. А ещё говорят, что там осталась заброшенная часть села, и в церкви живёт призрак ведьмы, которую сожгли в наших краях 100 лет назад. Он утаскивает детей на болото!
Пока он говорил, мари тоже поднялась с земли и состроила такую рожицу, что её брат невольно рассмеялся в конце своей речи.
- Так тем более пойдём! – заявила девочка, и в глазах её забегали озорные огоньки, - До вечера обернёмся.
Она схватила брата за руку и потащила за собой в камыши, за которыми скрывалось болото и затопленная когда-то часть деревни.
Странное дело: время на болоте словно ускоряет свой бег. Пока дети резвились и играли в прятки в зарослях камыша, послеобеденная жара начала спадать, и длинный летний день склонился к вечеру. Камышовый лес становится особенно густым в том месте, где деревня граничит с дикими местами, и куда благоразумные крестьяне никогда не ходят, и резко обрывается на последней сухой лужайке перед болотом.
- Ну и где твой странный воздух? – Мари толкнула брата локтём и глубоко вдохнула терпкий запах стоячей воды.
Шарль не успел смутиться, как сестра вновь потащила его за собой. И через пару шагов оба остолбенели и ахнули: перед ними раскинулось болото, поросшее лесом, в топи были видны наполовину затопленные старые дома. За ними едва выступали из лесной тени очертания полуразрушенной церкви: крыша её провалилась вовнутрь, и сквозь пол проросло дерево.
- Это ведьма прокляла… - начал было Шарль, но сестра перебила его, вновь скорчив смешную рожицу.
- Да ну тебя! Пошли!
Среди болотной топи, чуть подсохшей за лето, жила тропинка, вьющаяся между домами. Издали все дома казались одинаковыми: чёрными, покосившимися, неприветливыми. Дети вошли в первый дом, взявшись за руки. Как Мари не смеялась над страхами брата и рассказами односельчан, но ей всё же было страшно. Смутный, неосознанный детский страх перед неведомым, гнездящийся в самой глубине её души, вырвался наружу, как только мрачное пространство заброшенного дома окутало её своей темнотой. Почувствовав дрожь руки сестры, Шарль сказал:
- Теперь ты понимаешь, что здесь опасно? Пошли домой!
- Нет! – девочка решительно показала характер, вырвав руку из руки брата и топнув ножкой, - Это ты трусишь!
Она отошла к самой стене дома, где земляной пол скрывала зелёная вода. Она хотела, чтобы мрак тёмного помещёния скрыл от брата её перепуганное лицо.
- Шарль – трус! – Мари снова топнула ножкой.
- Ах, так! – не выдержал издевательств мальчик, - Как хочешь! Останемся здесь до вечера! И посмотрим, что будет!
Он вытащил из тёмного угла маленький кособокий столик, уселся на него и принялся качаться. Мари чуть не плакала от ужаса и возмущения, но держалась: она ведь потомок рыцарей! Шарль же считал себя таким же потомком рыцарей, как и Мари, поэтому тоже не собирался отступать. Так они молчали некоторое время, глядя друг на друга.
Тем временем, вечерний воздух охлаждался, и над болотной водой начал быстро собираться плотный туман ядовитого жёлто-коричневого цвета. Мари заметила это первой, так как стояла напротив двери. Она молча указала брату на пожелтевший мир за пределами дома. Его гордость мгновенно улетучилась. Он соскочил со стола, схватил сестру за руку и хотел было выйти, но не смог. Жёлтый мир начал меняться, вот перед детьми предстало уже не болото, а едва видное в тумане кладбище.
- Мамочки! – вскрикнула Мари, прижимаясь к брату.
Шарль тут же зажал ей рот, потому что, словно на звук её голоса, откликнулись смутные тени, раньше стоявшие на кладбище, теперь вдруг зашевелившееся. Почему-то Шарль сразу решил, что это – призраки. Они подходили всё ближе, можно было уже разглядеть, что впереди двигались животные, а за ними – люди. Насмерть перепуганные дети не смели шелохнуться.
Вскоре дом наполнился безликими человеческими фигурами с жёлтыми лицами без выражений и ещё более безликими тенями животных. Невозможно было даже понять, какого вида эти животные. В комнате повис жуткий смрад, отчего Мари вырвало под стол, а после она жутко закричала и зарыдала. Тени обступили детей, но смотрели без интереса, словно ожидали чего-то более важного. И оно случилось. С потолка вдруг брызнул яркий белый свет, а голос, доносящийся непонятно откуда, начал повторять: «Раз, два, три…» Шарль остолбенел, продолжая инстинктивно прижимать к себе сестру, иначе она упала бы.
Голос, не мужской и не женский, начал называть имена, добавляя к каждому имени слово «Пришелец». Голос говорил, что следует делать обладателю имени, а синие буквы на столике, ставшем вдруг белым, дублировали его речь (Шарль уже умел читать). Названные по имени тени исчезали или уходили.
- Пришелец Шарль де Моршан, - равнодушно произнёс голос.
Внутри мальчика всё сжалось. Но почему-то он смутно ожидал, что вызовут и его.
- Вы можете идти, вас ждут, - продолжал голос.
Шарль тут же повиновался, аккуратно положив сестру на пол.
Мари беспомощно смотрела вслед брату, пока его фигура не скрылась в жёлтом тумане снаружи.
- Шарль!!! – закричала она, и слёзы потекли реками из её глаз. В эту секунду она поняла, как любит брата. Всей душой, всем своим существом. Её сердце разрывалось от любви, но она не могла ничего сделать для любимого. Когда Мари обмякла на полу без сознания, комната уже почти опустела.
Туман рассеивался. Тёплый летний вечер готовился смениться тёплой летней ночью. Ночь загадочна и коварна. Она полна сюрпризов. Когда Мари очнулась, было темно, и всё тело ужасно болело, как будто её пинали. «Шарль!» - ударило в голову девочке, она вскочила на ноги и, превозмогая боль, выбежала из дома. Безлунная ночь уже приняла в свои владения болото. В свете звёзд едва можно было различить кочки и очертания домов. Со стороны озера потянуло мерзким липким холодом, а над болотом всё ещё стояла жёлто-коричневая муть.
- Шарль!!! – закричала девочка, что было сил, сложив руки рупором.
Лесное эхо многократно повторило её призыв, и всё стихло. Над болотом повисла странная, нереальная тишина. Не кричали лягушки, не было слышно звуков, издаваемых ночными насекомыми и птицами. Даже деревья не шумели своими кронами, выстроившись перед напуганным ребёнком устрашающим бесчисленным войском.
«Может, он тоже упал?» - подумала Мари и стала пристально вглядываться во мрак под ногами. Ничего. Глаза постепенно привыкали к темноте, но девочка не видела ни единого живого существа вокруг. Ей ничего не оставалось, как сесть на кочку, покрытую скользкой от тумана травой, и разрыдаться, чуть слышно повторяя: «Шарль… Шарль…» Она не могла вернуться домой без брата. Она найдёт его непременно! Ведь это она завела его сюда, она и выведет.
«А что, если он погиб?» - страшная мысль ударила в голове, словно колокол. Не помня себя, мари побежала вперёд по еле видной тропинке в саму глубь этого дикого места, туда, где среди чёрных стволов вырисовывались серые стены разрушенной церкви.
- Я люблю тебя, Шарль! Люблю тебя! Очнись! Пожалуйста, Шарль!
Ответом стала всё та же словно заколдованная немыслимая тишина.
Кажется, Мари снова потеряла сознание, потому что, когда она открыла глаза, уже светало. Девочка продрогла до костей, её колотило и было трудно дышать. Вокруг снова клубился уже знакомый туман. От ужаса и невыносимой вони сдавило грудь.
- Шарль! – снова закричала она.
На этот раз ответил лес сотней пробуждающихся голосов птиц, зверей и листвы.
Мари поспешила выбраться из проклятого тумана, но вместо края болота оказалась у самой церкви. На каменной скамейке, стоящей вплотную к церковной стене, опершись на длинную тонкую палку, сидел старик. Мари вскрикнула от ужаса: Она никогда не видела его в деревне. Не призрак ли это?
Прошло довольно много времени перед тем, как старик обратил на неё внимание. Мари же разглядывала его и убеждалась в том, что он всё же не призрак. Одет по-деревенски, но неряшливо. Седые нечесаные волосы торчат в разные стороны. Видимо, он живёт в лесу.
- О, девочка! – сказал старик, - Давно тут стоишь? Может, ты меня звала? Я глухой совсем, не слышу. Ты зайди-ка в церковь. Наверное, замёрзла. Там тепло. Сатин даст тебе много красивых вещей. У неё их, правда, много. Ей не жалко. Заходи.
Мари решила, что Сатин – жена старика или ещё какая-нибудь родственница. Дверь церкви была наглухо заколочена, поэтому девочка влезла через узкое стрельчатое окно. Она действительно ужасно замёрзла, и ей было всё равно, где согреться.
Деревянный прогнивший пол порога внутри церкви сменялся добротным каменным, но всё же раздробленным посередине, из-за чего внутрь церкви проросло дерево. Крыши не было, остались лишь массивные каменные столбы, подпиравшие её когда-то. От церковного имущества не осталось ничего, лишь разрушенный каменный алтарь напоминал о том, что здесь когда-то служили. Каменные стены почернели от сырости, стёкол в окнах не было. О причинах такого разгрома Мари думать было недосуг, так она была напугана.
Как-то неожиданно из-за столба вышла высокая женщина в чёрном платье. Её бледное лицо с широкими скулами, бледно-голубые глаза, прямые длинные чёрные волосы поразили девочку не меньше её одежды. Ничего подобного Мари никогда в жизни не видела.
- Подойди ко мне, не бойся, - сказала женщина неожиданно мягко, протянув Мари руку с длинными пальцами, унизанными перстнями с чёрным камнем.
Голос женщины контрастировал с холодным внешним обликом, и улыбка оказалась довольно тёплой. Девочка подошла.
- Наверное, ты хочешь много блестящих вещей из шёлка, золота и бриллиантов? – продолжала женщина, - Все девочки любят это.
Мари догадалась, что это и есть Сатин, но замотала головой. Блестящие безделушки не волновали её сейчас.
- Так чего же ты хочешь, девочка? – спросила Сатин, и в её голосе проскользнули ледяные нотки.
- Я хочу увидеть моего брата, Шарля, и увести его домой! – выпалила Мари, чувствуя, что сейчас расплачется.
Лицо Сатин стало равнодушным, она взмахнула рукавом по направлению к алтарю, и церковь погрузилась в полумрак. Лишь дерево, росшее из пола, отражало слабый утренний свет. Ведьма (а это была именно она) словно растворилась в воздухе. Мари сжалась в комок, снова всем своим существом прочувствовав нереальную потустороннюю тишину. Вот, из мрака со стороны алтаря вышли 2 фигуры: старик, сидевший раньше у входа и… Мари хотела броситься им навстречу, но непонятная сила держала её на месте. Второй фигурой был её брат. Шарль шёл, потому что старик тянул его за собой, он переступал негнущимися ногами, как деревянная кукла. Когда они подошли вплотную к девочке, старик дёрнул Шарля за руку и тот медленно поднял голову. Мари вскрикнула и отпрянула: так бледно и безжизненно было лицо брата, как лицо мёртвого ребёнка, которого родила однажды соседка.
- Мне хорошо здесь, Мари, - сказал Шарль ледяным скрипучим голосом, - Я не вернусь.
После этого старик развернулся и потащил мальчика за собой во мрак. Мари упала на колени и разрыдалась в голос, крича во тьму:
- Почему? Ну почему?
Она сама не заметила, как мрак рассеялся, и рядом снова оказалась ведьма.
- Ну что, довольна? – спросила она страшным голосом, склонившись к девочке.
Мари молчала.
- Это послужит тебе уроком, - сказала ведьма, - А теперь я подарю тебе одну вещицу.
Она взяла руку Мари и вложила в неё красное бархатное сердечко, обшитое золотыми бусинами, в которые была продета алая лента. В центре сердечка красовался огромный розовый бриллиант в форме ромба. Он словно светился сам собой. В другой день Мари залюбовалась бы игрушкой, но сейчас попыталась отшвырнуть её. Но сердечко словно приросло к её руке. Девочка кричала то от ярости, то от страха, пыталась оторвать его, но не могла. Сатин стояла у алтаря и хохотала, уперев руки в бока.
- Ты… проклятая ведьма! – крикнула Мари, - Забери свою гадкую штуку и отпусти меня!
- Нет уж, теперь ты моя! – хохотала ведьма, - Станешь одним из моих упырей, ночных сторожей!
Эта новость повергла девочку в ужас, но и придала решимости. Она побежала назад и увидела перед собой невесть откуда взявшийся дверной проём. Мари ринулась сквозь него, но прогнившие доски пола поднялись под её ногой и ударили прямо в лицо, отчего девочка упала без сознания.

… Девочку нашли вскоре после полудня. Долго брызгали ей в лицо водой, чтоб она очнулась. Когда очнулась, не обращала внимания ни на кого, даже на плачущую мать, только повторяла: «Где ведьма? Где Шарль? Где старик?» Видимо, потеря брата и ночь, проведённая в диком месте, до смерти перепугали её. Странным показался ожог в форме сердечка на её правой руке, но о нём скоро забыли. Её брат, и правда, пропал. Односельчане до вечера прочёсывали болото, но так и не нашли ничего. Когда над болотом начал сгущаться туман, девочка заплакала и стала умолять всех вернуться в деревню, иначе случиться что-то ужасное. Но больше ничего особенного в ближайшие дни не происходило.

… Через несколько лет Мари де Моршан обнаружила в себе склонность к вампиризму и навсегда покинула родные места, чтоб искать себе пропитания в больших городах. Шарля же никто нигде никогда больше не видел…

[Darth Sonne]

Даша

Даша утопилась… Завтра начнутся пересуды, поползут слухи. Завтра все узнают. Ей 13 лет. Она стоит на перилах моста, раскинув руки, она уже не плачет. Просто устала. Устала от бесконечных домогательств отчима и равнодушия матери, от страданий всеми заброшенного маленького Коленьки. Даши больше нет. Даша умерла. Через 3 дня Коленька повесился на люстре в зале. Через 25 лет их отчим окончательно спился и умер. Мать продала совершенно запущенный дом одной добропорядочной семье. Она уехала в другой город и вскоре умерла. А новые хозяева дома ничего не знали о том, что у неё когда-то были дети.

А тем временем дом начали приводить в порядок. Семья жила неподалёку и каждый свободный день отец проводил в доме. Каждый день после школы Танечка бежала к нему. Она закончила первый класс. Она была весёлым добрым ребёнком. Она почему-то любила жутковатый заброшенный дом. Особенно она любила вбегать в дверь, нестись по всем трём комнатам и выскакивать в окно. Отец был рад тому, что Тане нравится дом. А дом был одноэтажным, деревянным и довольно ветхим. Пропитанным насквозь духом нищеты и алкоголизма.
В доме осталась прежняя мебель, и многие вещи хозяйка оставила, не желая видеть их в своей новой квартире. Среди них было несколько детских вещей. Они были так хорошо спрятаны в стенном шкафу одной из комнат, что Таня не сразу нашла их, а отец и вовсе не обратил внимания поначалу. Всего-то там было: перчатки на ребёнка лет 10, розовые банты и старое лото. Танечка мечтала погрузиться в прошлое дома, но никаких тетрадок не обнаружилось. Только крышка коробки игры была сплошь исписана неровным почерком подростка. Вдоль и поперёк крышка была исписана ругательствами, которые становились всё более грубыми по мере того, как ребёнок взрослел.
Тане стало очень страшно. Задрожали руки, похолодела спина. Она отложила коробку, но выбросить в мусорный мешок не смогла почему-то. Её взгляд приковало к себе слово, выведенное синим фломастером в нижнем правом углу крышки совсем ещё детской рукой: Даша. Жутким колючим холодом веяло от этого простого имени.
- Даша, - зачем-то произнесла Таня вслух, - Кто ты, Даша? Что с тобой случилось?
Никто не ответил. Через пару минут Таня уже вновь резвилась и бегала по дому. Детские вещи отец решил выбросить.
На следующий вечер Таня и отец снова были в доме. Ласковый вечер в начале августа наполнял дом загадочными тенями. Таня уже носилась по комнатам, отец принялся за разборку шкафов. Забежав в комнату, где вчера нашла лото, Таня остановилась. Что-то насторожило её. Это была странная чёрная тень у стены. Такую тень ничто в комнате не могла отбрасывать. Тень словно жила: казалось, она двигалась и росла. В первую секунду Таня, конечно, испугалась, но любопытство в душе ребёнка часто побеждает страх. Она подошла поближе, и тень заметно выросла её навстречу, захватив уже и угол. Тут-то Тане стало совсем страшно. Она попятилась назад, тень кинулась за ней. Таня завизжала и бросилась в коридор. Дом полностью погрузился во мрак, лишь окно, через которое Танечка раньше выходила на улицу, тускло светилось среди внезапно наступившей тьмы. Таня ухватилась за раму и выпрыгнула наружу.
Но её ноги не коснулись земли: кто-то большой и очень сильный ухватил её сзади, девочка забилась и закричала. А люди, проходящие мимо словно не видели её.
- Отпусти! – кричала Таня, - Я папу позову! Кто ты такой?!
- Я грузчик, - послышался тихий мужской голос, и некто отпустил Таню.
Девочка резко обернулась, но сзади уже никого не было. За окном показалось испуганное лицо отца.
- Что ты кричишь, детка?
А рядом с отцом… за его спиной повисла в воздухе бесплотная фигура девочки со страшным изуродованным лицом.
- Папа, быстро выходи! – закричала Таня.
Отец вылез через окно и присел на корточки радом с ней.
- Ну что такое?
Таня не слышала, она смотрела на то, как страшная фигура уплывает в глубину дома.
- Папа, давай мы больше сюда не вернёмся?

Отец ничего не понял, он не видел того, что видела Таня. А она ничего не рассказывала. С тех пор отец не брал её в дом. Но мысли о Даше продолжали посещать девочку.

В сентябре, как и положено, Таня пошла во второй класс. За привычными школьными заботами она позабыла бы тот кошмарный случай, если бы не произошло с ней событие ещё более кошмарное.
Танечка шла из школы одна (школа находилась недалеко от дома), тихонько напевая весёлую песенку. Она шла через скверик, солнышко подмигивало ей сквозь золотистую листву. Был светлый солнечный день, где-то 3 часа. В скверике было безлюдно, только под одним кустом, мимо которого проходила Таня, кто-то зашевелился. Там сидела, скрючившись, грязная женщина в лохмотьях. Она повалилась на бок. Таня поставила портфель на землю и осторожно подошла к ней.
- Вам плохо?.. – спросила девочка.
Женщина слегка приподнялась. Она была страшно бледной и худой. Спутанные чёрные волосы спадали на бесцветные глаза. Чёрные лохмотья, чёрная грязь по всему телу. Таня отпрянула, но страшная рука с кривыми когтями схватила её за кофточку.
- Не противься нам! – выкрикнула женщина страшным каркающим голосом, - Бесполезно. Ты уже одна из нас!
Тут её бесцветные глаза вдруг округлились и пожелтели, а зрачки вытянулись в вертикальные щели. Страшное существо зашипело, сунуло Тане под нос сломанную ложку, и девочка увидела у своего отражения такие же глаза…
Что было потом, Таня плохо помнит. Вроде бы она завизжала, вырвалась и убежала, бросив рюкзак. Блуждала по каким-то улицам. За ней постоянно следовал странный мальчик и повторял монотонным голосом: «Приведи их в свой дом».
Когда Таня окончательно очнулась и вернулась за рюкзаком, никакой жуткой женщины в кустах не было. Листья отливали красным. Тёплый осенний вечер казался зловещим. Домой Таня вернулась только к ужину. На расспросы родителей не отвечала. Только сказала отцу, что хочет ещё раз побывать в доме.

Они пришли в дом вечером следующего дня. Таня сказала, что хочет показать им что-то, что она нашла в доме. Ей казалось, что всё это – кошмарный сон. Только сон. На закате они вошли в дом. И всем показалось, что каждого из них поглотила тьма. Тьма распространилась по всему дому, разрослась из маленького пятнышка, появившегося после того, как в этом доме было необдуманно произнесено имя «Даша». Тьму не прогнал слабый электрический свет. Когда родители Тани начали паниковать, было уже слишком поздно. Тьма поглотила и их. И здесь были они все, в этом доме. Даша, странный мальчик Коленька, человек, назвавший себя грузчиком, и страшная женщина, с которой Таня разговаривала в сквере. Там была и Таня. Её глаза засветились жёлтым, она встала рядом с призраками, как равная им.
- Молодец, ты всё сделала правильно, - спокойно сказала Даша.
Она взмыла под потолок. Вслед за ней отправился Коленька, неестественно склонив голову к правому плечу. Потом вверх медленно поднялись безмолвные фигуры матери и отчима. А потом родители Тани исчезли, и свет померк навеки.

Она очнулась уже вне стен дома. Всё вокруг не было похоже на мир, который видела Таня при жизни. Свет казался фиолетовым. Но вскоре Таня поняла, что света здесь нет вовсе. В окне дома виднелся Коленька. Его голова лежала на плече, синий язык свисал на грудь. Но Тане не страшно. Теперь у неё такая семья. Родители тоже здесь. Они все в доме, просто их не видно. Скоро они медленно и бесшумно выплывут сквозь стену и полетят по Земле кто куда. Но вечером вновь соберутся в доме рассказать друг другу о новостях, о новых людях, рождённых на Земле, он новых людях, пополнивших мир призраков. Они всегда будут вместе. Теперь они – одна большая семья. Таня любит их всех.

[Darth Sonne]

Мертвец

***
Старые леса этой местности не исследованы до конца до сих пор. Говорят, там скрываются дезертиры и беглые преступники. Совсем небольшое расстояние отделяет охотничий посёлок от зловещих мрачных чащ и непроходимых болот. Детей в этих местах с рождения пугают лесом болотом, беглыми каторжниками, дезертирами и индейцами. Реже здравомыслящие американцы пугают детей мертвецами и приведениями.
А одного отдельно взятого мальчика по имени Джон Купер мать пугала тем, что однажды, ещё до войны, его отец упал с дерева в этом лесу и сломал себе шею. Отца Джонни не помнил. Вообще у него и у его сестры и брата были разные отцы… Война шла уже целый год, Джону недавно исполнилось 14. Естественно, что мать волновалась за него, когда он собирался в лес. В таком возрасте мальчишки особенно отчаянные. Ещё он брал с собой сестру и брата. Джорджиане было 11 лет, она совсем как мальчишка. Джон даже обстриг ей волосы, чтоб никто не догадался о том, что она – девочка. А тем, кто осмеливался смеяться над ней, Джон разбивал лицо. Так как война шла уже 2 года, Джон оказался едва ли не самым старшим из парней посёлка. Так что он имел в местном обществе определённый вес. А младшему брату Энтони, рождённому то ли от каторжника, то ли ещё невесть от кого, было всего 4 года. Шла война, и жизнь посёлка, и без того не богатая радостями, замерла окончательно. Только одна радость осталась детям и подросткам: убегать в лес и искать там приключения. А тех смелых, кто не боялся забираться на верхушки самых высоких и самых старых елей, ждало удивительное зрелище: с высоты можно было разглядеть дым далёких сражений, что шли сейчас за лесами. У мальчишек захватывало дух. Девчонки ждали возвращения с деревьев этих мальчишек точно с таким же трепетом, что и их матери, ждущие с войны их отцов.
Однажды, в один из погожих осенних дней, когда мать была так занята, что не заметила отсутствия детей, Джон, Джорджиана и Энтони Куперы отправились в лес. По пути к ним присоединились Диана и Кристина Эшли, позже подоспели Элвис и Милли Ричи. Путники весело болтали по дороге. Конечно, каждый гордился своим отцом, воевавшим сейчас за правое дело. Джонни предпочитал молчать о своём. Постепенно разговор зашёл об индейских сокровищах, которые вождь утопил в болоте, чтоб никому не достались. Детские голоса, перебивая друг друга, неслись сквозь чащу старого леса и исчезали в вечном полумраке этих мест. Каждый называл своё место нахождения сокровищ. Джон, будучи, старшим, высказал предположение, что все названные места уже перерыли. Сокровищ либо нет вовсе, либо кто-то уже прикарманил их, либо они лежат в непролазной трясине. Но на его слова никто не прореагировал. Потом начали обсуждать индейцев и негров. После бурного спора сошлись на том, что и те и другие хорошие.
Наконец, малыш Энтони захныкал и запросил есть. Компания остановилась под поваленным стволом гигантского дерева. Полдень. Лето ещё не ушло навсегда, оно даёт о себе знать дневной жарой и терпким запахом нагретой стоячей воды близкого болота. Разделили на всех вчерашний хлеб.
- А давайте, - сказала Кристина, грустно глядя на свой кусочек, - Найдём сокровища, и наши родители никогда-никогда больше не будут голодать…
- Давайте, - ответил Джонни, - Тогда государство отберёт всё и пустит на нужды войны. А ещё за такие деньги могут и убить…
Он зло смотрел на мёртвый ствол, полуденный лучик играл на его светлых волосах, отросших за лето. Он упёрся подбородком в сжатые кулачки, тёмные от загара. Слишком рано повзрослевший мальчик.
- Ты такой умный и такой… нехороший, - 10-летняя Милли смотрела на приятеля со смешанным чувством восхищения и укора.
Помолчали ещё немного. Каждый чувствовал сейчас то же, что и Джон. Каждый слышал удаляющиеся шаги детства, каждый знал, что детство больше не вернётся. Каждый хотел поймать этот момент, прижать к себе, как котёнка, греть своим теплом и не отпускать.
Потом Элвис предложил поиграть в войну. Мимолётная тоска мгновенно развеялась, уступив место наивной детской весёлости. Каждый знал своё дело. Девочки залезли на дерево и приготовились болеть за своих. Мальчишки наломали палок и принялись рыть окопы. Джорджиана и даже Энтони принимали участие в этом действе. Всё у них по-настоящему всё как у взрослых.
- Сокровища! – вдруг закричал Энтони так громко, как только мог.
Всех словно оглушило. Девочки попрыгали с дерева, Диана больно ударилась, но было всё равно. Мгновенно подростки окружили малыша. Все взгляды были обращены на ямку, которую только что выкопал Энтони. Из неё и впрямь торчало нечто металлическое. Первой очнулась Джорджиана. С воплем «Сокровища!» она принялась жадно раскапывать мягкую влажную землю прямо руками. Секунду спустя к ней присоединились мальчики. Ловко орудуя палками, они выкопали уже довольно большую яму.
- Всего лишь старый наконечник копья! – Джонни в сердцах бросил железяку на дно ямы и плюнул.
- Смотрите, там ещё что-то есть! – голос Кристины дрожал от возбуждения.
Её сестра в это время действительно откопала что-то белое. Что это такое, первым понял Джон.
- Джо, убери отсюда Тони! – крикнул он сестре.
Спустился на дно ямы, чтобы убедиться в правильности соей догадки. Действительно, они наткнулись на человеческий скелет. Диана вскрикнула и мгновенно побелела, отшатнувшись от откопанной ею части плеча. Элвис вытаскивал хныкающую Милли из ямы.
- Значит так! – Джонни попытался сделать важный вид, но ему тоже было жутко, - Возвращаемся немедленно. Здесь наверняка произошло убийство. Надо сказать дома.
Услышав слово «убийство» все девочки, кроме Джорджианы, стали белее бумаги.

Посёлок поднялся на уши. Долгие годы он ждал подобного события. Без происшествий здешняя жизнь посёлка медленно, но верно превращалась в болото, а тут – убийство! Уже через час после того, как дети вернулись домой, весть распространилась уже повсюду. Посёлок уже дрожал от страха. Убийство! Кто-то помчался в город за шерифом.

***
Он ещё не успел привыкнуть к летней суете большого города, как в город неожиданно пришла осень. Здесь всё не так, как в его родной Баварии: ветер срывает листья с деревьев и несёт под ноги прохожим, хотя ещё тепло, и солнце светит и греет вовсю. Но вскоре он привык и к этому и даже начал любоваться своеобразной холодноватой красотой осеннего Берлина. В октябре небо затянули тяжёлые серые тучи и начались проливные дожди. Он, закутавшись в старенький плащ ещё довоенной моды, спешил домой. Наверное, когда-нибудь он и станет настоящим берлинцем. Но только не сейчас. После работы он часами смотрел в окно, сидя в своей комнатке на втором этаже старого дома на окраине, на то, как унылый серый двор погружается в мягкие сумерки октябрьского вечера. Иногда ему казалось, что город просто смоет.
Его звали Мартин Бауэр. Ему было 30 лет, и он стыдился, что в таком возрасте до сих пор живёт на съёмной квартире. Ещё он стыдился своей английской фамилии. Но об этом мало кому говорил. Он приехал в Берлин весной и сразу же снял эту комнату в двухэтажном домике на тихой окраине. Мартин какое-то время был безработным, но в конце лета устроился хирургом в одну из больниц недалеко от дома. Ему повезло: после войны его профессия оказалась востребованной. Его соседом был актёр, звезда послевоенного кино Макс Шрек. Он жил очень уединённо и мало с кем общался, кроме как по работе. На первом этаже обитала хозяйка этого дома фрау Шмидт, полноватая женщина лет 50-ти. Она, напротив, могла болтать без умолку и не прочь была влезть в чужие дела. Именно она и подняла шум одним ничем не примечательным октябрьским утром.
Мартин собирался идти на работу, Макс тоже куда-то собирался, когда она ворвалась на второй этаж с криком: «Мертвец!!!» Мартин чуть не подпрыгнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки, быстро накинул плащ и сбежал по лестнице. За ним последовал вечно невозмутимый Макс. Фрау Шмидт была уже во дворе, бегала туда-сюда и голосила. У старого каменного забора дождь ночью размыл здоровенную яму, около которой собралась уже толпа. Среди людей Мартин заметил нескольких полицейских. Один расспрашивал людей, другой что-то записывал, остальные следили за порядком. И Мартин понял: покою тихой старой окраины пришёл конец.
Неожиданно для него, фрау Шмидт схватила Мартина за руку и увлекла в толпу.
- Вот он, - с важным видом обратилась она к полицейскому – Всё время смотрит в окно. Он мог что-то видеть.
Полицейский глянул так строго, что сердце Мартина сжалось. Толпа расступилась, и он мог увидеть, что находится в яме. Его чуть не стошнило. Смешно, но военный врач до дрожи боялся мертвецов. Мертвец в яме, видимо, пролежал всё лето, но толпу это не волновало. Мартин слышал, как за его спиной перешёптываются, и его уже подозревают в убийстве. Кто-то тихо сказал: «Понаехали всякие… Гнать в шею вас надо!»
- Я ничего не видел, - сказал Мартин, стараясь казаться спокойным. Потом набрался смелости и добавил: - Я врач, я был на войне. Этому трупу 3 месятся как минимум.
Один из полицейских нехорошо посмотрел на него, и Мартин замолчал. Другой полицейский сказал, чтоб все расходились, и что здесь нет ничего интересного.
Толпа начала медленно рассасываться. Первым ушёл Мартин. Он догнал Макса, идущего далеко впереди по улице. Видимо, его нисколько не тронуло явление мертвеца у них во дворе. Некоторое время оба шли молча. Потом Мартин сказал чуть слышно:
- Я боюсь смерти…
Макс, не останавливаясь, бросил на него долгий изучающий взгляд.
- Смерть – это всего лишь переход в иное состояние. А, в сущности, она ничего не значит. Вы же врач, герр Бауэр. Вы должны это знать.
Мартин остановился, как громом поражённый. Макс пошёл дальше, даже не обратив внимания на отсутствие своего спутника.

***
Шериф явился утром. Он представлял собой немолодого человека, крепкого, с пышными рыжими усами. Вслед за шерифом явилось несколько подозрительных личностей. О них говорили, что они – охотники за индейскими сокровищами. Джон побаивался и их, и шерифа. Первым делом шериф и его команда отправились в лес, потребовав у родителей Джона Купера (как старшего), двоих мисс Эшли, а так же молодого мистера Ричи.
Джон шёл впереди. Ему было нехорошо оттого, что он постоянно чувствовал на себе насмешливые взгляды полицейских. Кристина и Диана тряслись от страха, Элвис держал обеих за руки, но ему тоже было не по себе.
Наконец, дошли до поваленного ствола.
- Это здесь, - едва слышно произнёс Джонни.
- Не бойся, - молодой полицейский улыбнулся ему.
Шериф уже вылез из ямы, отряхивая руки в коричневых кожаных перчатках.
- Пишите.
От этого Джонни вздрогнул и понял, что готов сознаться во всех сметных грехах.
- Скелет, - продолжал шериф – Кости старые, многие детали скелета отсутствуют, - он недобро взглянул на дрожащих бледных девочек, - Истончились и сломались от времени. Видимо, смерть наступила в результате удара в грудь острым предметом. Судя по состоянию этого предмета и по остаткам одежды на скелете, трупу… лет 100.
Выслушав эту речь, Диана упала в обморок. Джонни словно окаменел. Кристина плакала, обнимая сестру. Элвис продолжал держать обеих за руки.
- А вам, Джон Купер, придётся пообщаться со мной, - сказал шериф, и Джонни чуть ни присел от страха. Весь его мальчишеский задор куда-то испарился.
Джонни влетело по первое число. Особенно после того, как в лес нагрянули банды гробокопателей и прочих охотников за сокровищами, и шерифу пришлось оставить свои дела и задержаться, чтобы избавить посёлок от этих банд. Приятели, которым тоже попало, долго ещё не разговаривали с Джонни. Мать тоже была огорчена тем, что её сын потерял прежний вес в обществе.
А скелет оставили на прежнем месте. Никто и не подумал докопаться до того, кем был этот несчастный, кто и за что ударил его копьём 100 лет назад.

***
Когда Мартин вернулся домой, фрау Шмидт уже ждала его с фонарём.
- Знаете, - сказала она тихо, - А его убили не здесь. Просто труп перетащили сюда. И закопали ночью, поэтому вы и не видели. А мне понравилось, как вы повели себя с полицейскими! – она улыбнулась, - Так и надо этим надутым индюкам!
- Шрек у себя? – спросил Мартин, пропуская мимо ушей болтовню хозяйки.
- А его нет ещё…
Мартин пошёл в свою комнату. Ему было нехорошо. Нужен был собеседник. Лучше всего Макс. Но он прекрасно понимал, что Макс с ним общаться не будет. А больше некому излить душу в этом городе. Здесь жизнь и смерть – лишь мгновения. И они ничего не значат. И никому нет до тебя дела, кроме назойливых соседок.

[Ночная кошка]

Прочитала "Когда придёт кот". Браво! Гениальное произведение. Эта история проникает в душу, заставляет почивствовать происходящее... В некоторых местах у меня чуть слёзы на глаза не навернулись. Браво.

[Darth Sonne]

Спасибо большое! Читайте ещё! Еслим есть желание, кончно. Жду новых отзывов!

[Darth Sonne]

Хроники сумасшедшего
действие происходит в Германии в 19-м веке

Тоска, одиночество, боль, дыхание ночи…

Однажды после грозы во дворе нашего дома трава выросла выше моего роста. А сегодня уже солнечно. Я прячусь в траве, пока мать развешивает бельё, и откручиваю голову керамической лошадке. Голова всё никак не откручивается. И отца всё нет. Без него мать становится бледной тенью. Будто её нет. Конечно, её нет. Есть только отец. Он высок и красив. У него добрые светлые глаза. Он весёлый, живой. А мать – нет. Её нет. Вчера отец не пришёл, сегодня не пришёл. Мать ходит, сжав губы, и не замечает меня. Я тоже не замечаю её. Я прячусь в высокой траве и откручиваю голову бедной лошади. Меня сегодня тоже нет. Я тень.
Пришли какие-то люди. Двое. Один в высоких сапогах и с хлыстом. Всадник. Второй теряется в траве и на фоне первого, и я его не замечаю. Первый снимает шляпу перед матерью и что-то говорит. Трава прячет от меня слова. Я различаю только «в канаве», «сегодня ночью» и «пьяная драка». Мать прикрывает рот рукой, таз с бельём падает в траву. Я оставляю лошадь в покое прислушиваюсь. Это они про отца. Тогда что-то зашелестело в траве, и голова лошади со звоном откололась от туловища. Вот и всё.
- У меня сын, 3 года. У нас нет родственников, - говорит мать, - У нас нет даже денег на похороны.
Она плачет. Я раньше не видел, чтоб она плакала. Когда ей плохо, она сжимает губы и всё. А тут…
- А кто возместит за разбитые бочки? – спрашивает второй.
Мать плачет, садится на пень и рыдает в передник.
Мне кажется, тогда эта тварь появилась в моей жизни. Именно тогда. Я не видел, но почувствовал, как она прошелестела рядом. Почувствовал её холод. Именно в тот день, когда моя мать получила известие о том, что моего отца прирезали пьяные в трактире.

Меня впервые вытащили из подвала. Это мой второй день в психбольнице. И первый день, который я помню, так как доставили меня сюда в бессознательном состоянии. Раньше вытаскивали из подвала за шею на цепи, как шавку. Теперь меня помыли, одели в относительно чистое, даже сняли ремни, так как я не сопротивлялся. Прогресс… Ведут вдоль стены. Один спереди, один сзади. Оба здоровенные, с палками. Молчат и не бесятся, хоть я и иду очень медленно. А раньше пинали. Сегодня мне уготована ледяная ванна. Я не сопротивляюсь. Нет смысла. Всё кончено.
Стены выкрашены в зелёный, у потолка белые. Под потолком – лампы. Раскачиваются неизвестно, от чего. Ветра здесь нет. Огоньки в клетках. Впереди, - поворот. Останавливаюсь, так как знаю, что сейчас будет. Они всегда появляются из-за поворота. Белые твари с акульими мордами. Тот, что идёт позади, тыкает меня в спину.
- Эй, как тебя там? Кирнер! Что стоим?!
Я молчу и жду. Вот и они… Их холод, их мерзость я почувствовал ещё до того, как увидел их. Как всегда, их двое. Морды замотаны чем-то, не видно глаз. Зубы клиньями в несколько рядов клацают без перерыва. Они тощие, как скелеты и невероятно огромные. На четвереньках доходят мне до пояса. Одна проходит прямо сквозь идущего впереди, который только что повернулся к мне лицом и что-то сказал. Так, одна проскочила мимо, как всегда. Теперь вторая. Сжимаю зубы и веки. Надо как-то это пережить… Надо, надо, надо! Она задела мою руку. Она чешуйчатая, холодная и скользкая на ощупь, как рыба. Я начинаю медленно оседать на пол. Кажется, теряю сознание. Но нет. Идущий позади подхватывает и ставит на ноги. Идущий впереди куда-то убегает. Я знаю, что сейчас начнётся самое страшное. Из-за поворота медленно выходит тварь о двух головах. Похожа на тех, что пробежали мимо меня. Только крупнее и темнее. Клацают зубы. Я теряю сознание. Так лучше. А ещё лучше вообще забыть всё это и не вспоминать. Пол твёрдый и холодный. Ванна на сегодня отменяется. Как и обед, и ужин. Если приду в себя, буду всё равно притворяться бессознательным. Так будет лучше. До встречи.

- Фред! Фред! – это мать ищет меня, ведь я по-прежнему прячусь в траве.
Я не выхожу. Меня нет. Я выбросил лошадь и ползу в дом. И матери нет. И никогда больше не будет.

Я понимаю, что жду чёрную тварь. Каждый раз, как просыпаюсь. Я уже не могу без неё. А она не может без меня. Я мог бы называть это «чёрный кот», но как-то язык не поворачивается, ибо тварь эта ни коем образом не принадлежит к кошачьему племени. За то долгое время, что мы вместе, я успел хорошо узнать тварь. Она когда-то тоже была несчастна. Почти как я. Может, и ненавидит так меня именно поэтому. Что-то память моя вдруг стала богата картинками из прошлого. Его звали… Мич… Митчелл… Или как-то так. Не люблю английский язык. Мне гораздо ближе французский и испанский. Никак не могу выговорить английские имена. А меня самого с детства зовут на английский манер. Фред. Смешно. Какой-то сумбур сегодня в голове. И хочется снова отключиться.
Не получается. Приходит тварь. Садится рядом и ждёт чего-то. Наконец говорит: «Ты сдохнешь!» и исчезает. Как же мне надоело это вечное «сдохнешь» за все эти годы! Но теперь он намерен исполнить обещанное. Наслал на меня весь свой бестиарий. Трогаю шрамы, оставленные его когтями на моём лице. Ах, Митчелл. Что ж ты с собой сделал? И зачем, зачем? Неужто такова цена вечной жизни? И зачем она нужна была тебе, мой Митчелл, ТАКАЯ вечная жизнь?? Хочу потрогать кольцо. Кольца нет.

продолжение будет...

[Darth Sonne]

Теперь немного о кольце. Мне его подарил один бродячий цыган. Сначала хотел продать, а потом подарил, посмотрев на то, какой я оборванец. Я знал, что оно очень старое, и на нём начертаны символы бессмертия. Для окружающих – красивый узор из листьев и звёзд. Не знаю, откуда оно взялось в нашей стране. Да это и не важно. Оно было мне велико, но сделано из мягкого металла, так что я подвёл его под свой палец без проблем. Мне было тогда 15 лет, я жил у псевдоблагодетелей, которые и дали мне фамилию Кирнер. С условием, что я буду работать на них сутками и жить под лестницей их красивого дома. Иногда они допускали меня к столу. Когда их мальчик увидел кольцо и хотел забрать, мне пришлось подраться и сбежать из этого дома.

Когда-то я был быстрее, чем сейчас, да… В этот раз из дурдома сбежать не получится, это уж точно. Фридриху Кирнеру 52 года. У него дрожат руки. Он не сможет больше показать ни единого фокуса на ярмарке.

День третий.
Была ванна. Потом я был заперт снова в подвал. Но вёл себя хорошо, и вечером был переведён наверх. Там на меня нашло. Мне показалось, что кольцо здесь. Именно в этой комнате, где, кроме меня, находилось ещё несколько невменяемых пожилых умалишённых. Я ползал по полу, заглядывал всюду и твердил только: оно здесь! Умом понимал, что нет его, и я совершенно не представляю, где его искать сейчас. Видимо, я совсем помешался. Задел кого-то у стены, кто-то поднял оглушительный визг. Влетели двое, стянули меня ремнями и водворили в подвал. Нескоро я оттуда снова выйду, думается.

Я не хочу здесь думать о хорошем. О том, как хорошо было созерцать северное море при бледно-жёлтом закате. Как хорошо валяться в свежей сочной майской траве в развалинах и слушать, как неспешно течёт мимо время. О том, как я любил Софию. О Йозефе Карлсоне, который на время стал частью моей личности. Да вообще ни о чём не хочу я здесь вспоминать.

Карлсона я встретил на ярмарке, где, собственно, встречал всех, кто сыграл хоть какую-то роль в моей жизни. Он был весёлым. Опять не то слово. Его нельзя характеризовать простыми словами. Получится банальщина. А Карлсон банальным никогда не был. Он был примерно таким же ненормальным, как и я. Только я спокойный, а он был буйным. И при этом его никогда не запирали в дурдом. Он был свободным. Мы с ним таскались по всей стране со своими фокусами. О, это было весёлое времечко. Тварь тогда на время отстала от меня. У меня была София и то место, куда хотелось возвращаться снова и снова. Моя душа пела. Карлсон украл на базаре безделушку у одной богатой дамы. Нет, он не был вором. Ему было просто интересно, что будет. Шавки этой дамы гоняли нас потом по крышам всю ночь. А утром Карлсон нашёл комнаты, где разместилась дама, и подсунул ей её вещицу. А потом Карлсон погиб на войне.

Не знаю, сколько прошло дней. Я бы отмечал их на стене подвала, но не мог дотянуться до неё, так как был пристёгнут, как собака, короткой цепью к штырю посреди моей клетушки. Это чтобы не кидался на персонал. Как собака.
Когда меня снова вытащили наверх, я был ужасно измотан, грязен и худ. Да, эти руки больше никогда не смогут показывать фокусы. Это перекошенное шрамами лицо никогда больше не будет интересно устроителям аттракционов.
Мне показывали какие-то картинки, а я молчал. Иногда заваливался на пол. Они думали, что я придуряюсь, а это я от усталости.
Я привык думать в форме дневника. Всё запечатлевается в памяти, как дневник. С вырванными страницами.

- Как тебя зовут, мальчик? – неприятный мужчина натягивает улыбку на усталое лицо.
Представляю, как ему надоело возиться с беспризорниками, поступающими сотнями каждый месяц.
Позади него огромное окно, разделённое рамой на десятки квадратиков. За окном – слабый уличный свет ночных фонарей, которых почти нет в этом районе. Лучше здесь, чем там, где нет фонарей, лучше здесь… Свеча, стоящая перед мужчиной освещает его лицо странно, предавая ему сходство со страшной маской из театра.
Я сжимаюсь в тугой комок.
- Фридрих…
- Как твоя фамилия?
- Я не помню, - я не лгал.
- Как? А кто твои родители?
- Отец умер, а мать… её нет. Она исчезла… - последнее проговариваю еле слышно.
Мне страшно.
- Сколько тебе лет?
- Пять… Нет, шесть! Шесть.
Мужчина смотрит недобро и постоянно что-то пишет. А я не умею ни писать, ни читать. И считать я тоже не умею.
Потом меня ввели в общую комнату. Была ночь. Меня уложили. Но не спалось, так было страшно. Я не знал, что сейчас будет, но чувствовал. Я всегда предчувствую. Снова этот шелест рядом. И звон в голове, как будто что-то сломалось. Они окружили меня во тьме, как голодные шакалы. Эти… нянька называла их «старшие ребята». Что было потом я не помню. Моя жизнь – дневник с вырванными страницами.

- А у вас, Кирнер, что ассоциируется с выражениями «дом», «семья»?
- Ничего.
Первое моё слово в этом дурдоме. После меня снова спустили в подвал.

Голос сверху:
- В нашей лечебнице используются передовые методики лечения больных. Но только в то случае, если больные сами того желают.
Я не желаю. Я вообще ничего не хочу. Я собака.

Конец октября, Дрезден. Наш маленький милый дом на окраине. Кажется, мой второй день рождения. Ковёр из листьев во дворе. Холодный воздух. Отец ловит мать в объятия, и они начинают танец на ковре из листьев. Они смеются и любят друг друга. Они настоящие.

- Ну что? – я не слышу его голоса, но всегда чувствую, когда он обращается ко мне.
Я молчу.
- Что?! – он бесится.
Он ощетинился чёрными иглами вместо шерсти и вытаращил на меня оранжевые глаза. Взгляд кошки мягок и загадочен. А его взгляд тяжёл, холоден и колюч, как осколок льда. Он, скорее, человек, чем кот, всё-таки.
- Что, страшно тебе? – ухмыляется.
Он страшно похож на летучую мышь, когда строит гримасы.
- Нет, Митчелл, нет. Мне не страшно.
- Не смей! – кричит, - Не смей называть меня этим именем!!!
Бьёт меня. Мне всё равно, хоть его когти обжигают меня дикой болью. Я улыбаюсь.

Он восседает на полянке леса на древнем каменном идоле, от которого осталась одна белая голова. Ему лет 35-37. Высокий, красивый, улыбчивый человек с ясным умным взором. Его окружает стайка учеников. Старшему нет и 13-ти лет. Он показывает им гравюры, рассказывает то, что самому довелось узнать об устройстве этого мира. Они заглядывают ему в рот, они обожают его. Он любит их. Но больше он любит власть. Митчелл всегда любил власть. Что ты с собой сделал, Митчелл…

- Не смей!!! – тварь визжит и исчезает.
У меня нет сил. Устал.

Меня снова вытащили из подвала. Они решили, что я сам наношу себе эти раны на лице, и будет лучше, если я буду постоянно находиться на виду у персонала.
Нет смысла говорить здесь о том, что случилось в коридоре.
Меня не спустили в подвал, но привязали к койке. Всю ночь бредил кольцом.

Несколько дней ничего не происходит. Тварь не приходит, когда вокруг много людей. Я не сопротивляюсь, позволяю им делать со мной всё, что им вздумается. У меня появляется надежда, что я выйду отсюда живым.
Иногда становится так легко на душе, как тогда, в развалинах на подъезде к Берлину, когда София держала меня за руки и говорила, говорила что-то, а я не слушал, я был поглощён ей и моим к ней чувством. Она была настоящей. Ей богу, она отправилась бы со мной на край света, наплевав на приличия! А потом мы бесились в развалинах, играли, как дети. А потом София умерла. А я в дурдоме жил только ей, только мысли о ней заставляли меня находить в себе силы и выкарабкиваться. Я не знал, не чувствовал, что её нет. Потому что она и сейчас является самым НАСТОЯЩИМ человеком в моей жизни.

Лечебница находится на окраине. В каком городе, понятия не имею. Не помню. Они считают, что мне уже можно смотреть в окно. Вот, теперь я только этим и занимаюсь. Из окна виден довольно хилый лесок, который наводит только тоску. Но мне, как всем уже здесь известно, всё равно. Весна. Деревца зеленеют. А мне всё хочется НАСТОЯЩЕГО. Видимо, я и впрямь больной.
Настоящего леса, который полон тайн, мрака и сказок. В детстве я знал, как рождаются сказки, а сейчас забыл. Мне хочется видеть и знать того настоящего по имени учитель Митчелл. Он идёт ко мне, улыбается, протягивает мне обе руки. А вокруг живёт своей жизнью вековой лес. Я беру его за руки. Он больше не холодный и колючий, он тёплый, мягкий, живой, НАСТОЯЩИЙ.
- Здравствуй, Митчелл! Мы не виделись тысячу лет!
Снова это шелестение и звон, от которого бросает в дрожь. Красивые черты искажаются, лицо чернеет, он становится всё меньше, меньше, всё дальше…
- Не смей называть меня этим именем!!!
Меня опять привязали к кровати. Ведут со мной беседы, не знаю, о чём, так как не слушаю.
Дни тянутся медленно. Но мне это только кажется. Потому что снова настала зима. Я неизлечим. Это факт. И не на что надеяться. Нет смысла говорить о том, как проходят эти бесконечно повторяющиеся дни.

Они утверждают, что не брали кольцо. Кольца нет. НЕТ. Ничего нет.

Меня выпустили на исходе лета. Я даже не удивился. Я никогда ещё не был так спокоен. Я снова оказался в Дрездене. Или был там всё это время. Не знаю. Я сегодня видел закат над Эльбой, но он нисколько не согрел мою душу. Меня вылечили. Я здоровый. Ненастоящий. Думаю не о красках ночи, а о том, что мне негде жить. Этот город стал чужим мне. Моего маленького дома на окраине давно уж нет. Я неживой. Видимо, поэтому чёрная тварь не приходит ко мне более.

[Сильмариэн]

Великолепно! Очень цепляет. Особенно понравилось про кота, про эльфа и про Дашу.

[Darth Sonne]

Спасибо! А как вам Хроники сумасшедшего, если не секрет?

[Daria1214]

Очень нравятся Хроники сумасшедшего)) Люблю про сумасшедших.
Очень интересно, захватывает)

[Darth Sonne]

Daria1214, Спасибо! Моя очень рада.

[Darth Sonne]

Спорщики

В комнате ДЯДЯ ТОБИАС и МАРИО. За стеной МАТЕМАТИК бормочет формулы. На крыше ЭЛЕКТРИК чинит антенны.

ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: Это неправда. Да, я не строитель, но силу каких причин меня можно считать матрёшкой?
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: Но это не так. Посудите сами. Каким образом я могу являться матрёшкой? У меня нет ни единого сходства с этой глупой русской куклой.
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: А вы, в таком случае, заводной механизм. Раз повторяете одно и то же и не в состоянии объяснить, почему вы это делаете. Вы сломанный заводной хомячок. Вот вы кто, дядя Тобиас!
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
Усталый МАРИО подходит к окну, смотрит. За окном видно крышу соседнего дома, на антенне сидит ЭЛЕКТРИК, улыбается и машет рукой.
МАРИО: В детстве я часто задавал сам себе (а больше никто не был в состоянии ответить) вопрос: зачем на крышах многоэтажек установлены этакие домики? Они ведь крошечные, в них нельзя жить. Тогда я решил, что в них живут электрики. Сейчас-то я понимаю, зачем они, но мне от этого понимания как-то невесело… Что вы думаете по этому поводу, дядя Тобиас?
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: Да…
Пауза. За стеной МАТЕМАТИК произносит вслух некие формулы.
МАРИО: Я не математик и не строитель, но я и не матрёшка.
Входит МАТЕМАТИК.
МАТЕМАТИК: Вы мне надоели. От вас обоих столько шума, что мне невозможно заниматься!
МАТЕМАТИК роется в журналах, принадлежащих МАРИО, достаёт оттуда очень потрёпанную матрёшку и показывает её обоим спорящим. ДЯДЯ ТОБИАС злорадно потирает руки.
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: Чем вы докажите, что я и есть эта старая русская никчёмная игрушка?
МАТЕМАТИК пишет очень длинную формулу чёрным маркером прямо на стене. ДЯДЯ ТОБИАС радуется.
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО: Да вы оба обезумели! Пойдёмте на улицу, дядя Тобиас. Может, свежий воздух приведёт вас в чувство.
МАТЕМАТИК уходит. ДЯДЯ ТОБИАС и МАРИО выходят на улицу. На крыше сидит ЭЛЕКТРИК.
ЭЛЕКТРИК: Здравствуйте! Смотрите, я улыбаюсь и машу вам рукой. Теперь я буду улыбаться и махать рукой каждому, кто будет проходить по нашей улице. В этом и заключается работа электрика.
ДЯДЯ ТОБИАС: Ты не строитель, ты матрёшка.
МАРИО улыбается ЭЛЕКТРИКУ, оба идут по улице и вскоре скрываются из виду.

[Darth Sonne]

Духи Земли (многосерийный фильм ужасов)

Часть первая. Игра.
Когда-то я жил среди духов земли. Я говорил с ними на их языке и был как они. Я занимался тем, что перебирал для них землю. Это была такая игра. Если сыпать в яму всё время одну землю, получается одна мелодия (воспроизвести невозможно, так как техника забилась землёй и вышла из строя). А если сыпать землю с песком, получается совсем другая мелодия. Мне больше нравилось сыпать 3 части земли на 2 части песка. Духи земли любили эту музыку и платили щедро. Тогда я решил нести в массы учение о духах земли. Мне очень хотелось, чтобы эту музыку услышали все. Я создал партию духов земли, но сначала в ней состояло только 4 человека, включая меня, да и тем, по их словам, «осточертело землю копать за бесплатно». Кто-то пожаловался на меня, и меня посадили в тюрьму, а партию признали незаконной. Так вышло, что я сидел в одной камере с человеком, который не верил в духов земли. Я стал рыть землю, чтобы дать ему послушать музыку духов земли. Но получилось так, что я вырыл подкоп, а невежда музыки так и не услышал. После побега из тюрьмы я и мой сосед разошлись в разные стороны. Я зажил в лесу и занялся пропагандой учения о духах земли среди населения двух ближайших деревень. Крестьяне признали во мне упыря и приносили мне дары, чтоб я их не трогал.

Часть вторая. Немного биографии.
Забыл представиться. Как зовут меня, не помню, сколько мне лет, не скажу. Видимо, я родился дефективным. Моя мать часто говорила мне: «Ума нет, считай, калека». Но в чём именно я дефективен, не знаю. Основное занятие – распространение учения о духах земли. Подрабатываю упырём в деревне Гадюкино. До революции я занимался изучением духов земли, подрабатывал в карьере. Во время Великой Отечественной Войны я перешёл на сторону врага, так как враг охотнее слушал лекции о духах земли. Я даже проводил практические занятия по рытью окопов. Однажды за мной приехало очень большое начальство и просило читать курс лекций о духах земли для высшего руководства партии. Жаль, что я не успел прочитать все лекции. После войны я вернулся в деревню Гадюкино, где построил дом в лесу и продолжил принимать дары. Однажды меня вызвали в НКВД и обвинили в сотрудничестве с потусторонними силами. На это я рассмеялся и заявил, что духи земли к означенным силам не относятся. Меня снова хотели посадить в тюрьму, но я зарылся в землю и слушал музыку. Потом вернулся в деревню Гадюкино. Когда я выкопал большую яму посреди колхозного поля, то пришёл к определённым выводам насчёт духов земли и решил снова создать партию духов земли имени меня. Для этого я составил курс лекций и поехал в Москву. Там я прочитал лекцию на вокзале, после чего меня заключили в психбольницу, сказав, что это университет. Сначала я поверил, ведь этот обман очень походил на правду. Я читал лекции каждый день. Аудитория слушала внимательно, даже задавала вопросы, над которыми я серьёзно думал. Но когда понял, что попал не туда, выкопал лаз в подвале и снова вернулся в Гадюкино. Однажды ко мне заявился один убийца вампиров. Он говорил глупости, совершенно ничего не понимая в учениях о духах земли. Он стукнул меня камнем, после чего я забыл, как меня зовут. Убедившись в том, что я не умер, придурок убежал с диким воплем и больше не появлялся. Потом приходил ещё один придурок. Я покусал его, и он сразу же убежал с воем. Теперь рыщет по лесу и думает, что он волк-оборотень. Во время перестройки я с новой силой занялся пропагандой учения о духах земли. Создал-таки партию, в которую входят деревни Гадюкино и Грязево, а так же придурок-волк-оборотень Миша. И я, конечно. Сейчас я занимаюсь тем, что пишу трактаты о духах земли и раз в год провожу съезды партии духов земли имени меня. В мои планы на будущее входит вырыть котлован, который опоясает земной шар, и сыпать в него то землю, то песок, создавая волшебные звуки.

Часть третья. Миша.
Когда-то Миша был нормальный. Он жил в городе, ходил в институт, дружил с девочкой. Но в один прекрасный день в мозгах у Миши заклинило, и он решил стать страшным. Бросил он всё на свете и поехал в деревню Гадюкино, где по слухам обитал упырь. Деревни Гадюкино на карте не было, так что Миша добирался наугад. Два раза он чуть не увяз в болоте, три раза чуть не заблудился в лесу, но желание стать страшным было сильнее всех неприятностей. Деревню Гадюкино Миша нашёл тёмной ночью и добирался к ней через кладбище. На кладбище ему повстречался мужик. Миша решил не пугаться и спросил дорогу. Но вместо того, чтобы показать дорогу, мужик взял Мишу за руку и подвёл к могиле. Видно было, что мужик только что её вырыл. Он сел на краешек и стал призывать духов земли. «Это ненормальный», - подумал Миша. Он хотел было уже уйти, но его задержал свет луны, выхвативший вдруг из тьмы лицо ненормального. «Да это же тот самый упырь!» - понял Миша. Он сел рядом и начал повторять слова, обращённые к духам земли, а потом попросился в ученики.

Часть четвёртая. Безлошадный.
Однажды Миша ехал лесом и вёз пассажира. Вернее, двух пассажиров. Про себя Миша назвал одного Ёб Твою Мать, потому что он повторял эту фразу после каждой кочки. Второй говорил больше слов, поэтому Миша не знал, как его обозвать. Но тут вдруг вспомнил, что упырь одного мужика в селе называл почему-то безлошадным. Миша спросил у второго пассажира, есть ли у того лошадь. Тот ответил отрицательно. Теперь второго пассажира Миша решил называть Безлошадным. Мише вообще-то было всё равно как их там, этих людишек, зовут, ведь после того, как он был покусан упырём, в нём обнаружилась волчья природа. Он отделился от учителя, стал жить в лесу и сделался местным оборотнём. Подрабатывал он частным извозом через лес, вернее, заманивал людей в чащу на машине и убивал. И ничего ему за это не было, ведь он оборотень. Вот и этих он увёз в самую чащу и привязал к дереву. Ёб Твою Мать всё время ныл и просил привести адвоката, Безлошадный же ржал, прямо как лошадь, считая что всё это – розыгрыш. Безлошадного Миша отпустил, а Ёб Твою Мать оставил себе.

Часть пятая. Ван Хельсинг.
Путь к деревне Гадюкино лежал через кладбище. Сгущались сумерки, я пошёл быстрее. За кладбищем лежала грязная дорога – единственная улица в означенной деревне. Охота на вампиров в Советском Союзе была запрещена, но я занимался этим всё же. Не из-за денег, так, для себя. Я решил не таиться и вошёл в первый же дом. Завёл ненавязчивый разговор и постепенно выведал у крестьян, где живёт упырь. Оказалось, упырь живёт в лесу и гуляет среди дня. Что-то новенькое. Однако за время моего вынужденного отпуска (в дурдоме) упыри успели мутировать. К дому упыря не вела никакая тропинка. Однако, обойдя лес, я нашёл дорожку со стороны кладбища. Тропа была чёткая, ровная, вывела меня прямо к дому. Дом был построен еле как на болоте. Надпись на двери гласила: «Хвала духам земли!» Никакого подвала в доме не было, что меня насторожило. Я постучал в дверь, не ожидая, что мне кто-нибудь ответит. Но дверь неожиданно открылась, а именно открыл её сам хозяин. Он впустил меня внутрь, при том был весьма вежлив. Я долго вглядывался в него, но не мог понять, кто же этот такой. На вид – совершенно обычный человек. Средний рост, волосы тёмные, одет в основном как обычный советский человек. Но в то же время в нём было нечто такое, из чего опытный специалист (как я) вывел бы явный признак упыря. Он усадил меня за стол, сам сел напротив и спросил, что я знаю о духах земли. Я решил не медлить, ведь упырь явно заманивает. Первым делом я решил оглушить его. Неожиданно для него я вынул из сумки камень, подобранный на всякий случай на дороге, и стукнул упыря им, что было силы. Он свалился под стол без признаков жизни. Я же достал кол и молоток и двинулся к нему. Он неожиданно вскочил, выхватил у меня молоток и звезданул мне по шее с воплем: «Так тебе, гадина!» Конечно, я напугался, бросил всё и убежал. К позору своему больше не пытался сразиться с упырём из деревни Гадюкино.

[Darth Sonne]

Фреди и монстр

Фридриху 8 лет, или где-то около того. Он длинный, тощий, светловолосый. Похожих на него много, но он всё же такой один. Два года в приюте, но ни с кем не дружит. Обычно совместное проживание способствует тому, что мальчики становятся как братья, этот же ни с кем даже не общается. В нём есть что-то такое, чего сторонятся и другие дети, и воспитатели. Не то, чтоб звериное… скорее чужое, нечеловеческое, опасное. Сложно характеризовать такого ребёнка одним словом, но это слово всё же найдётся, причём у всех одно и то же: странный. Дети сторонились его, он же вообще не обращал на них внимания.
Когда он выходит во двор, останавливается, словно видит что-то такое, чего другие не замечают. В воскресный день может бродить по двору часами без дела, словно что-то ищет, вынюхивает. Способов восприятия мира у этого ребёнка явно больше, чем у остальных. Если кто-то пробует заставить его работать, он, как ни странно, слушается, но делает всё, как сомнамбула, чем пугает других детей, и его снова отпускают во двор.
Учится Фридрих хорошо, можно даже сказать, лучше всех, словно пытается наверстать упущенное за годы, проведённые в неблагополучной семье. Он всегда знает урок, но не отвечает, пока его не спросят, вообще говорит он мало, сам никогда ни о чём не спрашивает. Он ведёт тихий уединённый созерцательный образ жизни в своём мире. Больше всего на свете Фридрих ненавидит праздники и воду. Пожалуй, он ничего не боится так, как воды. А когда другие дети начинают готовиться к Рождеству, он забивается в самый тёмный угол и замыкается в себе.
Но этот мальчик вызывает не только неприязнь. Он обладает ещё одной нехорошей особенностью. В его присутствии у кого угодно из самых мрачных глубин души всплывают самые отвратительные и извращённые желания. Хочется ударить его, избить до полусмерти, причинить ему боль, полностью подчинить его волю своей. Да, да, глядя в эти ангельские глазки, хочется именно этого.

Откуда-то из тёмного коридора, одного из многих в этом паучьем логове, нянька настойчиво зовёт меня по имени.
- Фред, Фреди, Фреди…
Она уже устала звать. Она не знает, где я. Конечно, она не знает, ведь, «старшие ребята» опять затолкали меня в такой отдалённый тупик, куда боятся ходить няньки.
- Фреди, Фреди, выходи, я тебя кашки принесла, выходи, дорогой.
Я молчу. Знаю, что здесь только я могу слышать её, она меня не услышит. Они снова запихали меня на самый верх, в пропахший пылью и помётом мелких летучих тварей чулан с железной дверью. Они думают, что это смешно… Они ведь никогда не видели белоглазку. Хотя каждый их них хоть раз в жизни побывал в этом чулане. Скоро он опять появится. Если его хорошо попросить, он может очень тихо открыть дверь. Тогда я выползу, никто и не заметит моего отсутствия, кроме няньки.

Несколько лет подряд я был безработным бывшим студентом, перебивался случайными заработками, пока не нанялся учителем истории в дрезденский приют для сирот. Это случилось в 1785 году, осенью. Здесь, как и в любом другом приюте, дети дружелюбностью не отличались, учителей презирали, друг друга готовы были загрызть из-за куска хлеба, ходили вечно грязные и вечно голодные. Но выбирать мне не приходилось. Для начала мне дали самых младших из допущенных к знаниям мальчишек, восьмилетних. Конечно, я не ожидал встретить здесь детскую теплоту и любовь, но всё оказалось даже хуже, чем я мог предполагать… Это были маленькие звери, маленькие монстрики, ненавидящие всё и вся, готовые зубами держаться за жизнь в любых условиях. Их закалила улица, из них уже начали вылупляться закоренелые завсегдатаи кишащих злом подворотен дрезденских окраин.
На первом уроке один из мальчиков запустил в меня камнем. На втором с другим случился припадок, и все остальные мальчишки в один голос заявили, что это из-за меня. Я уж начал собирать вещи, будучи уверенным в том, что меня уволят. Но меня оставили. Оказывается, они меня полюбили. Другим учителям приходилось гораздо хуже… Но когда я ещё об этом не знал, ко мне в комнату заявился тот самый мальчик, с которым случился припадок накануне. Это был светловолосый худенький Фридрих, фамилии которого я не запомнил. Я сразу выделил его среди остальных. Замкнутый до крайности, но не злой. В нём нет любви, но нет и ненависти. Странный мальчик с глазами молодого волка. Ещё стоя за порогом, Фридрих задал мне такой вопрос:
- Это правда, что здесь раньше мучили и убивали людей? – при этом его глаза пронзили меня подобно невидимому смертоносному лучу.
Я запустил его в комнату, пытался отшутиться, угостить его чем-нибудь и отправить восвояси. Но Фридрих был неумолим. Смотрел волком и задавал всё тот же вопрос. Взрослый мальчик. Видно, в его жизни бывало всякое…

Здание приюта было построено в 1701 или в 1703 году. Первоначально это был жилой дом, но последний член семьи, которой он принадлежал, завещал устроить в доме школу после своей смерти. Городские власти так и поступили. Жилую часть дома оставили под служебные помещения и комнаты для учителей, для занятий же пристроили новое здание в том же стиле, что и первоначальный дом.
А сам дом для того времени был довольно-таки обычным. В меру мрачным, в меру красивым, в меру благополучным. Обычный дом. Обычная семья. Женщина средних лет со своим сыном и отцом. И всё было обыденно, пока в доме не исчез мальчик. Его вообще мало кто видел, а тут вообще видеть перестали… Поэтому исчезновение его заметили не сразу. Будущего наследника дома искали, казалось бы, все, кроме матери и деда. И вскоре подозрения пали на них. Но только через пару месяцев раскрылась страшная правда: мальчик обладал, так скажем, несколько нестандартной внешностью и некоторыми неординарными способностями. Поэтому семья его скрывала, чтоб не натворил бед. После того, как его заметил один соседский мальчишка, скрывать было уже невозможно, но и показывали его крайне редко. И вот, однажды мальчик напророчил смерть своей матери, она не вынесла этого и заболела. Дед же тихонько задушил внука в каморке на чердаке. Каморка с железной дверью была непонятно зачем устроена в самом отдалённом крыле дома, куда мало кто ходил. Там и нашли труп. Скандала не было, это дело замяли, как и многие семейные преступления, дабы сохранить доброе лицо города. Мать мальчика в скором времени умерла, как и было предсказано. Дед умер через несколько лет, заявив перед смертью, что раскаивается в содеянном и желает, чтоб в его доме расположилась школа для сирот.

- Он больной! Он нас всех позаражает! – кричал я, ворвавшись в комнату для мелких. Знал, что это заведёт остальных.
Я сбил Фреди с ног, с силой прижал к полу. Он даже не пикнул, только закрыл глаза. Другая мелкота выстроилась по стенам, страшась чихнуть. А этот мелкий меня не боится! Надо же! Ударил его. Подбежали остальные. Говорю ему в самое лицо, но так, чтоб и другие слышали:
- Фреди – проститутка. Понравилось с кочегаром вчера, да? Я всё-о-о-о видел!
Всеобщий гогот. Он только тихо всхлипнул. Открыл глаза. Бездонные, голубые и холодные, как зимнее небо. Смотрит с укоризной, как щенок. Иногда даже жаль его, но этот мелкий не заслуживает жалости, конечно.
- Отнесём этого красавчика к белоглазому! – крикнул Вилли.
Вилли старший, со старшими у нас не спорят. Схватили его трое. Вдруг он как извернётся, да как закричит:
- Ты тоже видел его, видел, да?
Еле удержали его. Все уставились на Вилли. Никто из нас не мог предположить, что всемогущий Вилли когда-то сидел в том чулане, ведь там запирают только слабаков. Никто и не задумывался над тем, почему Вилли называет чулан «к белоглазому», всем было всё равно, Вилли ж старший. А сейчас даже мелочь на него уставилась. Кто-то хихикнул. Глаза Фридриха горят, он не врёт, это все видели. Вилли вдруг сорвался с места и помчался вон из комнаты, вниз по лестнице, во двор. Мы же, чтоб не растерять задор, подхватили Фреди и понесли «к белоглазому».

Он открыл дверь, как всегда, бесшумно, хотя обычно она жутко скрипит. Он сидит в тёмном углу, снаружи его никогда не видно. «Спасибо тебе, белоглазенький» - шепчу и выползаю наружу. Уже ужин. На лестницах темно и пустынно. Я появлюсь в зале, никто и не заметит. Никто не узнает…

[Darth Sonne]

Цветные карандаши (недетская сказка)

Однажды у мальчика был день рождения. Ему дали денег и отправили гулять. Раньше никогда так не делали, но на этот раз поступили именно так. Мальчик обрадовался. Он всегда был рад тому, что день рождения у него летом: можно гулять хоть целый день! Он взял большую сумку для подарков и отправился на улицу. Ещё вчера он заприметил в магазине напротив красивые цветные карандаши. Мальчик хотел рисовать, он радовался тому, что именно сегодня раскрасит свои картины, какими красивыми они станут! На пути к магазину стоял киоск, в который мальчик любил заглядывать. Там продавали игрушки, но они были такими дорогими, что он никогда их не покупал, только смотрел. Но теперь ведь у него много денег! Мальчик поднялся по ступенькам: окошко киоска было так высоко, что до него не достать. Сегодня в киоске продавались почему-то одни хомячки разных цветов. Мальчик не любил хомячков, но эти показались ему весьма симпатичными. Он купил сразу 5: 3 розовых и 2 жёлтых, чтоб для всей семьи. Обрадованный этой покупкой, мальчик пошёл в заветный магазин. Но вместо магазина он оказался в огромном торговом центре, где всё искрилось и сияло невиданной красотой. Совсем забыв о карандашах, мальчик стал ходить от одной витрины к другой. На одной из витрин мальчик заметил зелёные кольца, сверкающие, как драгоценные камни на солнце, и залюбовался ими. Приветливая продавщица спросила мальчика, не хочет ли он купить какое-нибудь кольцо. Мальчик сказал, что ему больше нравятся железные кольца. Тогда продавщица сама взяла его за руку и привела в другой отдел, где продавались железные украшения. Она сама выбрала самые красивые кольца. Мальчику понравилось кольцо, напоминающее готическую башню. Его он решил купить, хоть оно и было чуть великовато. Как только он надел кольцо, продавщицы – та, что привела его и та, что продавала железные украшения, – внезапно изменились в лице. Первая начала тыкать в мальчика пальцем и смеяться:
- Посмотри на него! Только посмотри на это чудо!
А вторая тоже зло смеялась и поддакивала первой:
- Как девочка! Посмотри, у него в сумке розовых игрушек навалом!
- Я не девочка! – пытался защититься мальчик, - Такие кольца девочки не любят, а игрушки для сестры!
- А ну, пошёл вон отсюда! – крикнула первая продавщица, топнула ногой и подалась вперёд с таким грозным видом, что мальчику оставалось только убежать.
Чуть не плача, мальчик продирался сквозь пёструю толпу к выходу, но тут вдруг вспомнил, что ему нужны цветные карандаши. Толпа совсем заслонила собой пространство торгового центра от взгляда мальчика. Он беспомощно болтался в этой толпе от входа к центру, от центра к выходу, рока каким-то образом не вырвался из этого потока. Внезапно он оказался в том магазине, который был здесь прежде, каким мальчик застал его вчера. Обрадованный мальчик пошёл к тому отделу, где видел вчера цветные карандаши. Но его место уже занял другой отдел. Теперь здесь продавали овощи. Мальчик робко спросил у продавщицы, которая перебирала картошку грязными руками:
- Скажите, где здесь продают цветные карандаши?
Продавщица посмотрела на него сверху вниз, увидев кольцо, отвернулась к стенке и проворчала:
- Не знаю я никаких карандашей! Убирайся отсюда к чёрту! Понаехали тут…
Мальчик не дослушал и отступил. Он огляделся. Магазин снова был наполнен людьми, но не яркими и весёлыми, а серыми и равнодушными. Они молча толкали мальчика, не обращая на него никакого внимания. Казалось, в магазине было всё, кроме цветных карандашей. Он бродил среди прилавков, пока не наткнулся в самом дальнем и тёмном углу магазина на отдел с принадлежностями для рисования. Мальчик долго стоял, не смея подойти. Он хотел снять кольцо, спрятать игрушки, но не мог. Он хотел рисовать, и сейчас, в эту секунду, мог быть только собой.
- Я хочу купить цветные карандаши, - сказал мальчик продавцу.
Продавец смотрел просто, как всегда, и не смеялся.
- Конечно, ты можешь купить карандаши, - сказал продавец, - но за них ты должен отдать свои игрушки и кольцо.
- Но я не могу, это моё. Я получил всё это в день рождения, это слишком моё, чтобы отдать за цветные карандаши.
- Тогда, значит, цветные карандаши тебе не нужны?
- Если так, то – нет, - твёрдо сказал мальчик, хоть ему было и обидно.
Да и зачем нужны краски, если нечего будет ими раскрашивать?

[Darth Sonne]

Готическая осень в Париже

[/size]

Невзаимная любовь, одинокая игра…
Мара

Часть первая. Сны короля Людовика 16-го и подмастерья Жака Дюшена по прозвищу Тятяш.

Солнце моё, взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак…
Цой

- Дюшен! – громкий голос и топот тяжёлых башмаков ужасной болью отдавались в голове.
Ну вот, опять, опять! Очередной приступ кашля сбросил с кровати. Кашель бил жестоко, просто насмерть, от поднявшейся температуры ужасно болела голова, невидящие глаза, негнущиеся суставы. Жак выплюнул на пол 2 сгустка крови, но не сразу понял, что это. Какой ужасный запах! Неужели он так воняет? Жак попытался приподняться на локтях, но не смог. Любое усилие отдавалось болью в голове и в груди. Так и остался лежать лицом пол. Вместо привычного звука дыхания, который обычный человек не замечает, Жак постоянно слышал свой леденящий душу хрип. От этих падений с кровати он постоянно сдирал кожу на лице и руках, а она ведь ещё не успела полностью зарубцеваться после ожогов. Страшно было даже думать о зеркале.
И снова кашель. Казалось, легкие взорвутся к чертям, но они каким-то образом держались. Температура поднялась ещё выше, его исхудавшее израненное тело трясло так, словно его пинали. «Неужели я умру вот так? Сейчас? После всего, через что я прошёл? Господи, Господи…» Сознание отключалось.
- Дюшен, чёрт тебя раздери! – опять этот голос и топот, - Ты почему месяц не платил за койку, а?
Чьи-то сильные руки ухватили Жака за рёбра и легко поставили его на ноги.
- Здесь тебе Париж, а не твоя деревня, мать твою! Или плати, или выметайся!
Перед глазами плыло. Жаку казалось, что на него из темноты таращатся красные зрачки, в него впиваются чьи-то клыки и когти. Он хотел кричать, но вместо этого захрипел и замахал руками перед собой. Попал существу в глаз. И тут же получил сокрушительный удар в челюсть. Свалился на пол, головой в стену. «Господи, как же больно!» Существо наклонилось к нему и обернулось мсье Марселем, который на протяжении последнего месяца тряс с постояльца Дюшена долги.
- Ах ты, тварь поганая! Тятяшка! Я те покажу, как кулаками махать! Деньги давай!
- Нет… Денег…, - прохрипел Жак, с трудом поднимая руку, чтобы вытереть с лица холодный пот.
- Так выметайся!
Чей-то голос сзади:
- Мсье, он болен, харкает кровью! – маленький старичок, помощник мсье.
- Тем более выметайся! Нам зараза тут не нужна! – Мсье Марсель быстро сцапал Жака, тот и пискнуть не успел, и вышвырнул за дверь, в осень, в холод, в сырость. «Здесь я точно умру…»
Реальность расплывается, Жак куда-то идёт, цепляясь за стены, ничего не видит. Ничего! «Господи, ну за что, за что же?» Упал на что-то мягкое, мокрое. Вонь. Мусор. Лёгкие опять взорвались кашлем. Вот и всё… Свернуться калачиком в грязи и умереть… Некуда идти, нет сил идти, всё тело разрывает боль. Вдруг… Существо размером с дом склонилось над ним. На четырёх ногах, с невозможно длинной шеей. Смотрит прямо в глаза.
- Матерь Божья! – заорал, забыв про хрип и боль.
«Это бре-е-ед… Этого быть не может. Таких тварей нет, нет! В этом городе точно нет. Да и как я могу видеть, я даже видеть не могу…»
Вцепился разбитыми пальцами в лицо, готов был вырвать свои многострадальные глаза, лишь бы только не видеть ЭТО.
Вместо существа рядом возник всё тот же маленький старичок. Почему он с фонарём? Что, уже ночь? Тащит куда-то. Под землю. Что-то говорит. «Почему я не помню его имени? Я даже не слышу его… Господи…»
- Это короткий путь, - старичок обернулся, лицо у него какое-то странное…
Подземелье. Тьма и тишина. Только запахи и галлюцинации. Мельтешит что-то огромное, как летучая мышь с человеческим лицом и огромными зубами. Нет, это по-прежнему старичок.
Упал. Жаку казалось, он сейчас просто развалится на части. Снова кашель, хрип.
- Я… я больше не могу… идти…
Старичок ощупывает его, подносит фонарь к лицу, качает головой. Плохо дело, видимо.
- Я сюда всё принесу. Я быстро. Ты только постарайся не заснуть, хорошо?
Господи, какой тут сон? Кажется, кровь сейчас закипит. Какие-то зелёные светящиеся черви вокруг… И опять, опять твари величиной с дом, с огромными перепончатыми крыльями. Драконы? Нет, их не существует! А что если старик не вернётся? Он совсем один. Он никому здесь не нужен.

- Кстати, меня зовут Валери, если тебе это интересно, конечно, - сказал старичок, сам взял руку Жака и пожал её.
Жак словно выпрыгнул из чёрной пустоты. Он знал, так бывает после приёма очень сильных лекарств. Он даже испытал некое подобие радости, почувствовав, что дикая боль больше не раздирает его лёгкие.
- Ж-жак, - еле как выдавил из себя он.
Валери суетился около полок со склянками. Жак втянул до боли знакомый запах. Аптека.
- Знаешь, мы с тобой незаконно проникли на этот склад. Я тут, знаешь ли, работал, пока не выгнали за пьянство.
- Я тоже! Я аптекарь… тоже.
- Лежи ты, куда соскочил? Кстати, ты в Африке никогда не был?
- В Африке? – Жак с удивлением уставился на старика, - Н-нет…
- Ты тут у меня бредил, знаешь ли. Всё какие-то ящерицы огромные тебе снились. Такие, говорят, в Африке живут.
Жак содрогнулся. Так это ящерицы всего лишь…
- Можешь пожить пока с нами, - сказал Валери, улыбаясь, - Мы в подземелье живём. Тут за койку платить не надо.
- Городские низы?
Ну… Можно и так сказать.
Жак промолчал.

Однажды королю Людовику 16-му приснился странный сон. Он ясно и чётко видел, как над ним склонился человек без лица. «Железная маска!» - подумал король и попытался схватить призрак за руку, но сон тут же улетучился. Вокруг – предательская темнота. Когда из ярких, красочных, иногда странных снов тебя выбрасывает в эту темноту, начинаешь кожей чувствовать, как она обволакивает тебя невидимыми чёрными холодными крыльями. Униженный, сброшенный вниз со своего трона, приговорённый к смерти король медленно повернулся на другой бок и, тяжело дыша, уставился в стену. «Да эти червяки не посмеют! Не посмеют. Они не посмеют…»
- По-моему, 16-й готов, - небрежно сказал один из палачей, что закончил свою работу и отправлялся домой, - Пойди, проверь его, Тятяш. Не хватало, чтоб он сдох до казни. Вот невезуха-то будет.
Жак заглянул в приоткрытую дверь. Тихо и темно. Обычно король открывал окно, ходил по комнате или просто сидел. Жак осторожно вошёл внутрь, придерживая дверь одной рукой. В другой нёс кружку с водой. Почему-то всё внутри вдруг превратилось в один тугой твёрдый комок. Он пришёл к королю без приглашения! Хотя, какой это король, это так… Жак зажёг свечу. Он живой, всё нормально. Даже не спит. Поставил кружку на стол, провёл ладонью пред его глазами. Эти глаза, большие, серые, внезапно открылись и смотрели теперь в упор на Жака. В них можно было прочесть многое: и страх перед смертью, и смирение перед судьбой, и растерянность, нервозность, и даже осколки любви. Только ненависти и злобы в них не было.
«Человек без лица!» - король сел, не в силах отвести взгляд от пришельца, и тот смотрел на него, отступив на несколько шагов назад. Пришелец невысокого роста, но широк в плечах. Светло-коричневая кожа, вся в рубцах, капюшон откинут назад.
Жак уже взялся за дверь, собравшись уйти, король бросился к нему, споткнулся, упал на колени, схватил его руку так неожиданно крепко для его рыхлого тела, что Жак вскрикнул от неожиданности.
- Пожалуйста, пожалуйста, скажи, кто ты? Ты приходил ко мне во сне. Зачем? Ты пришёл спасти меня, да? Только вытащи меня отсюда, я всё для тебя сделаю! Всё, что пожелаешь! Только скажи мне своё имя, чтоб я смог потом тебя найти!
- Я… я Дюшен, Жак. Я палач, - Жак пытался высвободить руку, но хватка сама собой неожиданно ослабла. Король, задыхаясь, опустился на пол, глядя на него своими щенячьими глазами.
- Па-лач? Как палач?
Жалкое зрелище. Кожа на лице, обвисла, немытые волосы торчат, руки трясутся. «Конечно, палач! Он что, ожидал увидеть здесь Иисуса Христа?»
Жак захлопнул дверь, прижавшись к ней спиной. «Какого чёрта он видел меня во сне?» Сердце бешено колотится, опять больно дышать. Пошёл по коридору назад. Надо успокоится, ещё работать сегодня…

Добавлено спустя 4 минуты 7 секунд:
Часть вторая. Человек без лица.

Ты – город, ты жёлтый, прозрачный улей,
Позволь с тобой запахом улиц
Не разминуться.
Такая терпкая клёвая осень…
Ночные снайперы

В бесконечных, бесцельных скитаниях по городу, по этому чуждому лабиринту улиц, где люди теряются и пропадают навсегда в чёрно-белом тумане, лишь один человек понимал, что вырваться невозможно, как невозможно вернуть своё прошлое и перестать быть человеком без лица. Он не снимал больше маски на улице, и стал замечать сочувствующие взгляды некоторых женщин. Но ему было всё так же наплевать, как тогда, когда эти самые женщины шарахались от него, как от чумного. Октябрь вышел, настал ноябрь, холодный мокрый, город погрузился в беспросветную мглу средневековья и готики. Во дворах скрипели чугунные калитки, площади пахли грязью и мокрым камнем, узкие улицы на окраинах воняли помоями не так сильно, как бывало в июле, а торговки на рынке почему-то орали тише. Влюблённые парочки на мостах обсуждали испортившуюся погоду с таким энтузиазмом, словно обычно в ноябре цветут цветы и поют птицы. Старики тащились на базар или на кладбище, охали и трещали, как их ветхие дома, на веки вечные пропахшие гнилью и смертью. И над всем этим висело серое небо, сыпавшее на головы граждан не то дождь, не то снег. Всё как всегда.
Жак снова поймал себя на мысли, что начинает называть Париж своим домом. Он считал свои годы. Сколько ни считал, всё равно получалось 37. Сколько из них он в Париже? Жак не помнил. Помнил только, как нёсся в каком-то немыслимом потоке событий и людей, когда всё мельтешит перед глазами, и уже не помнишь ни людей, ни событий, ни себя самого. Этот поток выбросил его почему-то в Париже. Оставил на одной из тех вонючих улиц, где нет ни полноценной жизни, ни полноценных людей. Там только и делали, что проклинали короля и пили, пили, пили… Жак опустился ещё ниже, до притона, потом до улицы, до помойки. Как собака. С тех пор он начал считать себя подонком. Ведь там, где есть король, должна быть и его противоположность. Этой противоположностью и стал Жак. Всё это было ещё до революции. А потом начало постепенно возвращаться зрение. Было ужасно больно, но полностью зрение так и не восстановилось. Жак усиленно тренировал обоняние, пока не убедился в том, что может ходить по городу с закрытыми глазами. Потом была попытка вылезти из этого дерьма. Он соврал, что является незаконнорожденным и родился он в Париже. Почему-то после этого его взяли на работу. Сначала помощником в кожевенной мастерской, где он сшил себе первую маску (да, там он впервые взглянул на себя в зеркало), потом поступил на скотобойню, потом была работа на кладбище, потом стал палачом. Вот такая нехитрая служебная лестница бывшего подмастерья аптекаря.
Всё это время он не вспоминал о прошлом. Сначала было просто некогда, буквально всё время было занято добыванием еды. Потом… Жак понял одну вещь: если он постоянно будет мысленно возвращаться к гибели своей семьи, то просто сойдёт с ума. Он тренировал своё сознание, укладывал самые страшные воспоминания как можно дальше, чтоб ни при каких обстоятельствах не вспомнить. Никто из людей, живущих с ним под одной крышей, не знал, о том, что случилось в его жизни. Он окружил себя ледяной оболочкой равнодушия, сквозь которую не могло пробиться ни одно чувство.
И что теперь? Октябрь вышел, ему 37 лет. Ему надоело радоваться тому, что люди предпочитают держаться от него подальше. Он ведь не кусок льда, ему нужно тепло. Ему нужен друг, нужно, чтоб его любили. Но кто ж будет любить тятяшку, ярмарочную куклу-уродца?
Лет 10 в Париже… Это много. Когда он только попал сюда, забитым, убитым своим горем, бесконечно усталым, переболевшим десятком болезней и почти слепым, то даже не думал, что протянет столько. Жак бесцельно шёл по серой от сумерек улице, мимо неслись куда-то какие-то люди. Ограды блестели от дождя, дома пахли плесенью, а редкие деревца молча засыпали под стук колёс повозок, пол людской галдёж, и в воздухе висело нечто неуловимое, то, что никто не мог описать словами. Готика.
Жак остановился у витрины аптеки. Вдыхал знакомые с детства запахи, разглядывал своё отражение в мокром стекле.
А завтра опять рабочий день…
Вдруг в витрине мелькнуло нечто… Жак обернулся. Тот, кто отразился в стекле, шёл сейчас прямо на него. И это… Это же его лицо… Его лицо! Жак Дюшен выглядел так до тех пор… до тех пор, пока не… Он кое-как подавил в себе желание броситься за человеком с его лицом. Он стоял, как вкопанный, и вместо терпких запахов лекарств откуда-то взялся запах гари. Внутри словно что-то взорвалось. Словно то, о чём он не смел никому рассказывать, вдруг вырвалось наружу могучим неконтролируемым потоком. Не выдержал, сорвался, побежал. Не обращал внимания на дождь, на боль в груди, на недоумение на лицах людей.
… Он обнаружил себя в своём полуподвале. Казалось, болело всё. На какую-то секунду показалось, что он вновь потерял зрение, но нет, просто на улице было почти темно. Он лежал на полу, уткнувшись лицом в холодную каменную стену. Вдыхал короткими болезненными толчками. Его несчастные лёгкие, обгоревшие, пережившие и туберкулёз, и воспаление, буквально разрывались от боли. Ему ж нельзя бегать. Нельзя… вообще ничего, при чём приходится часто дышать. И плакать тоже нельзя. Он перевернулся на спину, восстановил дыхание кое-как, но слёзы всё текли. Снял промокшую маску. Страшные воспоминания продолжали всплывать, теперь их уже не спрячешь под ледяной коркой. Но самым страшным было то, что эти воспоминания не несли в себе ничего конкретного, один сплошной поток боли.
Он попытался восстановить в памяти образ своего погибшего ребёнка, но не смог. Он помнил отдельно глаза, цвет волос, улыбку, но собрать общую картину не получалось. Снова захлебнулся слезами, тихо заскулил от боли в груди. Скоро придут соседи. Что они подумают, когда увидят ледяного, бесчувственного Тятяша в таком состоянии?

Часть третья. Марианна.

В конце тоннеля яркий свет, и я иду,
Иду по выжженной земле, по тонкому льду.
Не плачь, я боли не боюсь, её там нет.
Я, может, больше не вернусь,
А может, я с тобой останусь…
Город 312

В самые низы городского общества люди попадают разными путями. Конечно, обычно люди банально спиваются. Так же обычно (особенно женщины) убегают из дома в большие города искать счастья и оседают на дне, не имея ни сил, ни средств подняться выше. Мало кто опускается на дно не по собственной глупости. Марианна оказалась на дне, попав, отнюдь не по своей воле, в водоворот революции и боёв из-за наследства.
Она вышла замуж в 16 лет, не имела никакой профессии. На работу её не брали, она ничего не умела делать, ведь, будучи в браке, она жила в достатке. Видимо, совсем ничего не умела, как горько шутила позже, ведь выше уровня дешёвой проститутки она так и не поднялась… Даже среди дешёвых шлюх популярностью не пользовалась: взрослая женщина с фигурой подростка, с вечными следами побоев на лице. И волосы у неё редкие, и одевается она плохо, и не любит, когда пьяницы лапают её у кабаков. Пьяницы насиловали, часто жестоко били и платили гроши. Богачи воплощали с ней все свои самые извращённые фантазии, снова били и тоже платили гроши. И никто не мог защитить её от побоев, никому в целом мире она не была нужна. Неужели весь мир забыл о том, что Марианна всё-таки женщина, что ей необходимо тепло и уважение?..
В этот раз, казалось, повезло. Месяц она провалялась в больнице со сломанным от побоев ребром, и сейчас ей было нечего есть. Выйдя на улицу, она встретила приятного молодого человека не из революционеров и не из богачей. Он обещал дать много денег, а дальше она не слышала, словно оглохла от радости. Он отвёз её к себе домой, там запер все двери, но она не подумала ничего плохого. А он связал ей руки, зажал рот и зверски насиловал, как ей казалось, целые сутки. И следующие сутки тоже. При этом она ела только какие-то вонючие сухари и пила гнилую воду. На третьи сутки Марианна спряталась в кладовке, он не нашёл. Подумал, что она сбежала, умчался куда-то, оставив дверь незапертой. Тогда она сбежала по-настоящему, но упала в обморок в первом же дворе от голода или от боли, сама уже не знала. Никто и не подумал помочь… Но на тот момент главным для неё было то, что он не нашёл её. Ей удалось украсть у своего мучителя немного денег. Купила какую-то еду, бродила по улицам, как сумасшедшая, совершенно не понимая, где находится, хотя жила в Париже всю жизнь.
Каким-то чудом добралась до дома и провалилась в первую же полуподвальную каморку. «Здесь живёт этот палач… Дюшен… Жак Дюшен. Тятяшка. Странный человек. Надеюсь, он меня не прибьёт, когда увидит. Обычно он приходит поздно ночью. Сейчас же уже ночь… Ох!» Марианна поняла, что идти она больше не может. Подползла к стене, поджала ноги. Последнее платье безнадёжно разорвано. Ноги промокли. Холодно. Почему-то только сейчас услышала тяжёлое дыхание и короткие всхлипы.
- Жак?.. – сердце Марианны сильно забилось.
Он не отвечал.
Она ввалилась в его жилище, как обычно вваливаются большая любовь или большие неприятности. Эта девочка пахла последним. От неё разило чужими руками, страхом, насилием, болью и дешёвыми сухарями.
- Уходи… - еле слышно с хрипом выдавил он из себя.
Это больше походило на стон тяжелобольного, чем на приказ. Она не уйдёт.
- Жак… Может, я могу помочь? Что-то случилось?
Он молчал.
- Может, нам поговорить? Ведь легче станет, если поговорить…
- О чём? – слишком резко, больно, как удар. Она всё равно не уходит.
- Наверное, в твоей жизни случилось что-то плохое… И у меня… у меня тоже…
Жак готов был рассказать ей всё-всё, но так же готов был выгнать её вон. Он не знал… разучился общаться с женщинами. Хотя, она больше походила на ребёнка. Этот ребёнок прошёл через ад, он чувствовал. Ей нужно тепло. Он хотел обнять её, согреть, но так же хотел ударить, вышвырнуть.
- Тебе никогда не приходилось терять детей? – неожиданно для самого себя спросил он.
Женщина не ответила. Она просто разрыдалась. Жутко, в голос, с криком, и упала на пол. «Господи! Какое я имел право задавать этот вопрос?» Жак бережно перенёс невесомое, содрогающееся от рыданий тело на топчан, дрожащими руками зажёг свечу. Завернул Марианну в одеяло и аккуратно, как только мог, прижал к себе. «Она же вся холодная. Что с ней делали, Господи?» Марианна дрожала, размазывала слёзы, прятала лицо в одеяло. Светлые волосы прилипли ко лбу, огромные голубые глаза изредка поглядывали на Жака. Она боится. Как котёнок. А его мысли были где-то далеко, в далёком прошлом. Сколько было бы сейчас его сыну? Совсем уже взрослый был бы… И снова сорвался. Начал говорить тихо, сбивчиво, пока не высказал всё, что лежало камнем на душе, пока не остался без сил. Марианна молчала, иногда плакала ему в плечо. После наступила тишина, от которой в пору сойти с ума.
Марианна начала свой рассказ.
- У меня было четверо. 2 мальчика и 2 девочки. Я сама… сама их родила, будучи в законном браке! Чуть не померла тогда. Я же слабая. Работать тяжело не могла. А бедных на лёгкие работы не берут… Мать работала прислугой у… в общем, у одной богатой семьи. Там для меня жених нашёлся. Он хороший был… А семья вся против брака была. Но они нас не трогали. А когда муж умер, они… забрали детей, а меня на улицу выставили… Моей младшей дочке, моей Люсьене, тогда 3 месяца было. Я её держала вот так, - она прижала руки к груди, - Они ребёнка вырвали, а меня – на улицу… А я ж ничего не умею! С 16-ти лет замужем. Нет, ты не думай, я боролась! Боролась! Я каждый день ломилась к ним, а они детей прятали, чтоб те меня позабыли скорее… - она снова разрыдалась, сжимая кулачки, совсем, как ребёнок. Жак взял её руки, холодные, маленькие, хрупкие, в его больших руках, привыкших к топору, а не к ласкам.
- А потом, - продолжала Марианна, - Они с революционерами якшаться стали. Когда я в последний раз пришла, вышли 2 здоровых мужика и избили меня ужасно. С тех пор я туда больше не хожу. И детей не видела. Я… я в полицию даже ходила, но они ничего против революционеров сделать не могут.
Она затихла, замерла. Её сбивчивый рассказ, такой искренний, наболевший, перевернул маленький мирок Жака с ног на голову. «Господи, я не имел никакого права лезть в её прошлое!» Ледяная оболочка прорвалась, и брешь не заледенеет вновь.
- Я найду того, кто избил тебя, - сказал он, - И убью.
Она неожиданно улыбнулась. Жалась к нему, большому и тёплому, Жак не хотел оставлять её одну!
- Ты… только не уходи, - сказал Жак, - Я сейчас. Я еды принесу.
В самом дальнем углу подвала находилась кухня. Но по дороге Жак заглянул в одну из каморок, где обитала стервозная воровка Жанна. Она ещё не вернулась. Жак осторожно шарил руками по кровати, по полу, по тумбочке. Вот оно, это платье! Зелёное, которое она недавно украла в богатом доме. «Надеюсь, ей подойдёт».
Марианна закопалась в одеяло, дрожала от холода, дышала на замёрзшие пальцы.
- На, вот, ешь, - Жак поставил перед ней тарелку с супом, - И надень вот это. И не вздумай отказаться!
Он расстелил платье у неё на коленях. Марианна только ахнула и прикрыла рот рукой.
- Это же Жанны! Она меня изобьёт, если узнает!
- Скажи, что я украл. Меня избить она не догадается.
Марианна снова улыбнулась, прижимая платье к себе, как ребёнок – первую дорогую игрушку.
- И про суп тоже сказать?
- И про суп скажи.
Его душе становилось тепло и легко, он сам не мог понять, от чего. Он сел на пол и просто смотрел на неё. Как она есть суп и улыбается. Как тени от свечи причудливо играют на её лице. «Котёнок…»
Как-то неожиданно она взяла его за руки, он даже вздрогнул.
- Давай уедем отсюда вместе, Жак?
Он молчал.

Добавлено спустя 2 минуты 18 секунд:
Часть четвёртая. Несчастно-счастливые.

Погружение в себя, и чем глубже, тем видней,
Что никогда мне не быть рядом с ней.
Мара

Ноябрь вышел, настал декабрь, холодный мокрый. Впереди уже маячило Рождество. Кто-то радовался этому, а кому-то было всё равно. Кто-то сновал по рынку между уличных торговок с сумками, полными подарков, а кто-то, сидя в своей каморке, привычным движением рук натачивал лезвие для гильотины.
Жак сидел дома, его мучил кашель. Лечился той гадостью, что сам же и готовил. Работы до Рождества, как всегда, не было. А он всё точил своё лезвие, надо же было чем-то себя занять.
После ночи, проведённой с Марианной, словно что-то сломалось внутри, он больше не мог быть постоянно один. Эта девочка, этот котёнок выбил его жизнь из привычного русла, видимо, навсегда. Этот котёнок прочно поселился в его мыслях, мешал ему спать, мешал работать, мешал быть равнодушным.
Марианна… она сейчас работает швеёй и уж наверное не вернётся в эту дыру. А о Тятяшке и не вспомнит даже. А он вспоминал о ней часто. Помнил, как она появилась в этой дыре, уже тогда была побитой. Красотой она не блистала, здешние женщины постоянно шпыняли её, а мужики частенько били. А она не могла дать отпор. Просто не умела. Прятала вечно испуганные глаза и пробегала мимо. Жак тогда не думал ни о каких отношениях с ней. И вот… Верит ли он в любовь? Нет, не верит. Просто они оба прошли разными путями через один и тот же ад. И вдруг их пути соединились. Вот и всё. Но Жак не мог больше быть совершенно один, просто не мог.
Он снова бродил по улицам без цели, а в город постепенно входила зима. Обычная сырая парижская зима, пропахшая стоячей водой и тоской. Нечего делать снаружи, а внутри – пусто.
… Однажды сырой холодный ветер принёс хорошие вести. Марианна… Её запах, он особенный. Такого больше нет.
- Жак! – она стояла в дверях и улыбалась.
Он не видел, чувствовал. На ней новое платье и шубка, новая причёска. Она вся светится. Притянул её поближе, усадил к себе на колени, как ни чём не бывало.
- Где же ты была так долго?
Она смеётся:
- я же сейчас работаю днём, Жак! Весь день! А ещё, ещё… они теперь разрешают мне видеть детей! Я видела моих детей, Жак! Они так выросли! И узнают меня! Я теперь хорошо шью. Смотри, что я тебе сшила!
Новая маска, чёрная с красным. Он целует её в маске, сквозь ткань, целует без маски. Она не отстраняется, обнимает его одной рукой, она не притворятся.
- Пойдёшь со мной гулять!
Это не вопрос, приказ. Как он может быть против? Она тянет его за руку за собой, он смеётся вместе с ней. Так смеялся в последний раз чёрт знает когда. Дышать больно. Всё равно.
- Спасибо тебе, Марианна, спасибо, солнце моё.
Гладит её светлые волосы, целует у всех на виду. Всё равно.

Держа её за руку, по шумным людным улицам, мимо улыбающихся уличных торговок, мимо мокрых домов, мимо хмурых и весёлых людей, мимо будней и праздников, забывая о том, что было ДО.
Хотелось выбросить к чёртовой матери последние деньги, накупить ей безделушек, лишь бы только ей было тепло. Лишь бы только она не ушла, не разочаровалась.
- Смотри, как подходит к твоему новому платью!
- Что, я королева, подвески носить? – она смеётся.
- Нет, конечно, ты – звезда!
Она снова смеётся. Бусы из красных стекляшек на шее, выпавший из причёски завиток, улыбка, глаза, огромные, голубые. Она светится счастьем, пахнет счастьем.

- Когда я была маленькой, мама говорила, что на каждой звёздочке живёт по человечку. И если я буду плохо себя вести, они все написают мне на голову! Так я летом ходила в шапке, представляешь?
Он искренне рассмеялся, представив себе эту картину.
- А мне мать говорила то же самое, только про луну! Но я не верил, ведь у меня был брат, старше на 8 лет. Он объяснил, что луна очень далеко, и человечек всё равно мне на голову не попадёт!
Марианна согнулась пополам от смеха.
- А в новогоднюю фею ты верил?
- Нет. Брат сказал, что она, скорее всего, похожа на нашу соседку тётю Софии, а та вряд ли пролезет в форточку.
- Ну, ты даёшь! – Марианна всё ещё смеялась, устроив голову на его плече, а я всему верила!
Смеркалось. Не дома, не мостовая, а, казалось бы, сам воздух, сама атмосфера окрашивалась синим. Становилось холоднее, и Жак крепче прижимал к себе хрупкое существо, которое доверилось ему, пусть на один день, но всё же…
- Пойдём к Норт-Даму, - неожиданно сказала Марианна, сжав его руку, - Там есть одно место… В общем, я не знаю, почему, ведь я даже в школе не училась, но там всегда теплее, чем везде, а в такие вечера, как этот, там земля словно светится. А если побыть там во время рождественской службы, то потом станут приходить странные сны. Но я не вижу снов, вот беда… Пока мать была жива, мы часто ходили туда. Сейчас хочу с тобой… пошли!
Она тянула его за собой, а он уже совсем ничего не видел в сгущающейся тьме, но виду не подавал.
Пахнуло очень старым камнем и мокрой утоптанной землёй.
- Пришли, становись рядом, вот так.
Глаза постепенно привыкали к темноте, и на фоне тёмно-синего неба всё чётче проступали очертания собора. Жак и Марианна стояли недалеко от входа, и древний каменный гигант нависал над ними, словно разглядывая запоздалых гостей.
- Смотри, - Марианна присела рядом на корточки и указала на землю.
- Господи! Что это такое?
На небольшом пятачке вокруг них земля действительно светилась слабым изумрудно-зелёным светом.
- Этот свет не виден издалека, и вообще о нём мало кто знает, - Марианна водила ладонью над еле видным мерцанием земли, - Ты не бойся. Мама говорила, что это от Бога. Нечего бояться.
Жак ссылал что-то странное. Словно несколько голосов переговаривались где-то на вершинах башен собора на разных языках. Вокруг плясали изумрудные огоньки, отбрасывая странные тени на улыбающееся лицо Марианны. Она что-то говорила ему. Они так близко друг к другу, они словно поднимаются в невидимом потоке всё выше.
Её голос медленно возвращал к реальности:
- Я именно здесь хотела сказать, на этом святом месте. Я люблю тебя, Жак Дюшен. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.
Он молчал.

[Darth Sonne]

Berliner

Итак, я прибыл в Берлин 18-го сентября 1833-го года. Прибыл я сюда, несмотря на запрет не выезжать из Дрездена. Меня, наверное, там уже ищут… Но я не мог поступить иначе. Знаю, что мне осталось недолго, и что чёрную тварь я непременно притяну за собой. Но я ДОЛОЖЕН найти кольцо и унести его с собой в могилу. Должен.
Сегодня 23-е сентября. Ещё тепло. Берлин подурнел за 25 лет настолько, что мне буквально противно дышать его воздухом. Да никогда я и не любил этот город. Воздух серо-жёлтый, сырой, мерзкий. Люди со стёртыми лицами. Никого НАСТОЯЩЕГО…
Снял комнату на окраине у фрау Хелены Лангенкампф. Примерно моего возраста. Вдова, как и почти все женщины моего возраста, и не только в Германии. Потеряв на войне мужа, ненавидит французов. Ненавидит так же евреев, как почти все берлинцы и не только берлинцы.
Утро. Спускаюсь к завтраку. Я единственный жилец у фрау, она старается обслужить хорошо, чтоб не остаться вовсе без жильцов.
- Не сезон, - говорит, - Молодых нет. Всё война проклятая. Если б не война, я бы пятерых родила, честное слово.
Я охотно верю.
- О вас, Кирнер, вчера спрашивали. Я сказала, что вас нету.
- Я же просил говорить, что вы меня не знаете! – у меня снова затряслись руки, выронил тарелку.
- Я, конечно, всё понимаю, и в дела ваши не лезу. Но это, знаете ли, уже слишком, - смотрит недобро, - И вы прекрасно знаете, что я приняла вас лишь потому, что нет жильцов.
Я замолчал. Да, другой хозяин вряд ли взял бы такого, как я.
Собрал в хвост, всё, что осталось от волос, надел всё, что осталось от плаща и шляпы, вышел на улицу. Дождя сегодня, видимо, снова не будет. Серо-жёлтая пыль, серо-жёлтые лица. Иду пешком до торговых рядов, куда вчера ещё приехали венгерские торговцы, и где мне не хватило духу купить то, что мне нужно. Сегодня хватит.
Нашёл вчерашнего старого еврея, торговавшего всякими пустяками для домашнего хозяйства.
- Мне нужна верёвка, - говорю прямо, иначе опять не решусь.
- Какая верёвка – смотрит пристально, прикрыв зачем-то один глаз.
- Такая, чтоб могла выдержать мой вес.
- Ты что, вешаться собрался? – не понимаю, шутит он или серьёзно говорит.
- Да.
- Тогда не продам! – делает серьёзное лицо.
- Шучу, - пытаюсь улыбнуться беззубым ртом. Самому противно.
Он улыбается тоже, протягивает верёвку, тянет, пробует.
- Ты очень лёгкий, тебя выдержит, - подмигивает.
Расплачиваюсь, стараясь не смотреть ему в глаза, и спешно ухожу, сунув верёвку за пазуху.
Бреду неизвестно, куда. Сам не заметил, как оказался в парке, которого раньше в этом районе не было. Сел на скамейку. Устал. Да, Фридрих Кирнер стареет. Не может уже бродить по городу целый день. В парке всё новое. В том числе и люди. Новые люди – это что-то страшное. Озлобленные, неопрятные, бегающие, все на одно лицо. Интересно, что будет здесь через 100 лет, если уже сейчас всё так плохо?.. Мне просто интересно. Закрываю глаза и стараюсь представить. Представляю что-то совершенно ужасное и абсурдное, резко открываю глаза. Рядом сидит некий человек. Из новых. Одет небрежно, нечёсаный, наглый. Внимательно разглядывает шрамы на моём лице и пустую глазницу.
- На ТОЙ войне? – спрашивает.
- Да, - соврал я, чтоб не пускаться в ненужные объяснения.
- А страшно было?
- Очень.
- А не хотите ли заказать стеклянный глаз? – наконец-то переходит к делу.
В Берлине законных и подпольных торгашей, как мух.
- Нет, - говорю и отворачиваюсь, даю понять, что разговор окончен.
- А зря, - не унимается новый, - У вас очень красивое лицо. Всё это… можно исправить.
Стараюсь не обращать внимания. Сейчас, чую, переключится на евреев или славян. Так и есть.
- Вижу, вы недавно в нашем городе. А вы бывали на старых торговых рядах?
Молчу.
- Это какой-то кошмар, - сокрушается, - Весь старый город заполонили венгерцы! Мы собираем подписи в пользу принятия закона о том, чтоб этим людям было запрещено заниматься любой деятельностью на нашей территории.
«Мы»… Ещё и в какой-то организации состоит, подлец.
- Я наполовину чех, - говорю, не поворачиваясь к нему.
Противно смотреть, как он будет медленно уходить, изображая вежливую улыбку. Да, через 100 лет здесь будет полный содом…
Насмотревшись на берлинцев, решился, наконец, идти ТУДА.
А ТАМ всё, как прежде. Старый театр постарел ещё больше. На площади с фонтаном всё так же людно. Зачем я приходил сюда четыре года назад? Не помню. Из-за чего именно здесь со мной случился припадок? Не знаю. Здесь я потерял кольцо. И я должен его найти.
Следую тем путём, что я проделал 4 года назад. Это случилось у стены театра. Какой??.. Тогда мне показалось, что я упал и умер. Вот у этой стены. Не уверен, но это хоть что-то. В мостовую намертво вделаны решётки, закрывающий вход в театральный подвал. Оно, скорее всего, закатилось туда. Это хоть какой-то шанс. Надо обдумать, как туда проникнуть.
Зашёл в пивную на другой стороне площади. Еда всё такая же ужасная, как и 25 лет назад. Хоть что-то в этом городе осталось без изменений. Долго смотрел в пивную кружку, не решаясь пить эту гадость. Отпил глоток. Ничего не произошло.
Время обеда. Заведение медленно наполняется весьма разношёрстным народом. Галдят, снуют, ржут. Прикрыв глаза, вспоминаю, что творилось здесь некогда. Да, здесь читали стихи. Это не сказка. Здесь влюблялись. После разговоров подслушанных ненароком в этих стенах, безумно хотелось писать всю ночь напролёт. Германский романтизм умер и давно протух. Горько усмехаюсь полупустой кружке. Хочу ещё раз глянуть на заведение и уйти уже навсегда. Но взгляд мой останавливается на одной женщине. Я точно видел её когда-то. Да, здесь. С кем-то. Не помню, с кем. И имени её я не помню. Неужели она совсем не изменилась?.. Желая уцепиться за эту соломинку из прошлого, толкаю соседа и прошу сказать мне, кто эта женщина. Пьяный мужик с мутными глазами долго разглядывает пространство, куда я указал, потом изрекает с чувством собственного достоинства: «Пить надо меньше, гражданин! Там никого нет!» Бросаю монеты на стол, выбегаю, ловлю жёлтый воздух. Это от дрянного пива, думаю. Стефания. Так её звали. Да, это она. Она уже давно умерла.
Бесцельно брожу по улицам. Вечереет. Кое-где уже зажгли фонари. У меня почти не осталось денег. Надо спешить. Надо действовать сегодня же ночью.
Вечером на рынке больше не показывают фокусы. Для этого недавно выстроили новый цирк. Медленно бреду назад. Мимо проплывает Берлин. Скучный, серый, как эта несуразная осень. Люди бегают, экипажи звенят. Скоро начнётся ночная жизнь. Каждый старается ухватить от этой жизни как можно больший кусок. Медленно подступает тьма. Наконец-то начал накрапывать дождь. Впервые за 4 года вспомнил Софию. Сколько лет назад я провожал её домой вот этой самой дорогой? Всё в голове перемешалось. Смешались лица, даты. София. Любимая. Я скоро присоединюсь к тебе. Жди меня, родная. Осталось совсем немного. Я готов целовать эту мостовую, здесь ступали твои ножки. Я готов прижаться лицом к стене дома, где ты жила, и завыть волком. София. Если б ты увидела меня сейчас, узнала ли? Вряд ли я оказался бы достоин твоего беглого взгляда. Фридриху Кирнеру почти 56 лет. Он хромой и страшный, как чёрт. У него не гнётся спина, не действуют пальцы. Он оборванец. Он психически больной. Он потерял почти все волосы (которые ты так любила расчёсывать), все зубы и один глаз. Он проиграл свою войну. На веки вечные.
Обнаруживаю себя сидящим на скамейке у старого дома и горько плачущим. Проходящие мимо люди смотрят с подозрением. Вдруг меня кольнуло, словно тонкой иглой, и противно зазвенело в ушах. И явилась чёрная тварь.
- Фреди, Фреди, Фреди, - шипит, - Фреди плачет. Надо же, он вспомнил свою сучку! Какое горе. Бедный маленький Фреди!
- Ну, здравствуй, Митчелл, давно не виделись.
Он воткнул когти глубоко в мою руку и заговорил голосом моей матери:
- Не смей этого делать, Фредерик! Не смей! Твоё время ещё не пришло! Спрячь верёвку. Будет только хуже, слышишь, Фредерик?!
Стиснув челюсти от боли, стараюсь не слушать, хотя каждое его слово впивается в сознание и ранит, как кинжал.
Встаю и иду по направлению к дому. Он не отстаёт. Продолжает разговор о верёвке. Я стараюсь не слушать.
Весь рукав в крови. Чёрт!
- Вас всё-таки поймали? – с порога спросила фрау Хелена, указываю на рукав.
Я покачал головой. Нет сил с ней говорить.
- Опять приходили. Я сказала, что вы уехали.
- Спасибо… Большое, - говорю и поднимаюсь к себе.
Тварь не отстаёт.
Пробую прикрепить верёвку. На потолочной балке выжжено имя «Джулиан». Почему-то меня это смущает. Нет никаких идей насчёт театрального подвала. Тварь позволяет мне уснуть.

24-е сентября, ночь. Вечером у соседей умерла очень старая больная лошадь. Хоронили всей улицей прямо во дворе того дома под песенку моросящего дождя. Не расходились, покуда совсем не стемнело. Я тоже смотрел, как хоронят. Из моего окна видно было. Тварь куда-то ушла. Кое-как перевязал руку. Фрау Хелена предлагала врача, но я отказался. Хватит с меня врачей. Никак не мог заснуть. Закрыв глаза, слушал стук капель в окно. Вдруг мне почудилось, что кто-то вошёл. Увы, разучился видеть с закрытыми глазами, как в детстве. Резко открываю глаза, приподнимаясь на локтях. Передо мной стоит лошадь. Она полупрозрачна и светится изнутри противной желтизной. Глаза, как у дохлой рыбы. Ноги разъезжаются, как и при жизни. Я дико закричал. Нет, не от страха, чтобы прогнать видение. Оно ушло. Из-под повязки по пальцам потёк ручеёк крови. Вбежала фрау Хелена со свечой. Я изобразил обморок.

28-е сентября. Рука почти зажила. Тварь не трогает больше. Денег почти уже нет. Сейчас поздний вечер. Сижу в своей комнате перед чистым листком. Не знаю, что написать в предсмертной записке. Написать, что меня никто никогда не понимал? Глупо… Отодвигаю листок. Свеча догорает. Решаюсь идти снова к театру.
- Куда ночью? К своим дружкам?? – фрау Хелена вышла с фонарём, похожая на ночной кошмар среди пляшущих теней.
- Моё дело, - отвечаю.
Надеваю шляпу, выхожу. Вдогонку слышу её голос:
- Я, конечно, всё понимаю, господин Кирнер, но это уж слишком…
В Берлине всё ещё тепло. Накатывает ночная жизнь. Летит в лицо чьё-то мимолётное счастье. Быстро иду по сумрачным улицам. Или сегодня, или никогда! И так уже затянул. Чёрная тварь плетётся следом и ворчит.
Фреди, Фреди, Фреди. Бедный маленький Фреди. Совсем один в большом городе ночью. Ай-ай-ай!
Охрана не смотрит за входом в подвал. Естественно, кого туда понесёт ночью?? Действуй Фридрих Кирнер. Твои руки ещё способны совершить последний фокус. Достаю длинный гвоздь, согнутый моим старым фирменным способом. Несложный замок открыт бесшумно. Я внутри. Я всего лишь ночная тень.
… Сижу на холодных ступенях подвала. Дышу с трудом. Где-то наверху светает. Фонарь догорел. Абсолютная тьма. Сижу и придумываю себе предположительные пути кольца. Рядом молча сидит тварь. Трогает перевязанную руку, словно пробует на вкус.
- Ты НИКОГДА не найдёшь его, Фредерик. Я тебе говорил. Оно сейчас хорошо запрятано. Далеко закатилось.
Смеётся мерзко.
Никогда… Самое страшное, пожалуй, слово.
Берлин наполняется утренними жёлтыми призраками. Слегка моросит. Садик, где я впервые развлекал Софию фокусами, сохранился. Надо же… Стою, прижавшись лицом к холодным мокрым прутьям решётки. Закрыл глаза. Будто снова вижу её. В окружении сестёр и подруг. Улыбается только мне. Только мне…
Раздражённый утренним дождиком дворник бьёт меня метлой по спине.
- Нечего тут шляться!! Понаехали… Своих попрошаек будто мало.

30-е сентября, утро. Настоящая осень. Холодно, дождь льёт. Расплатился с Хеленой, сказал, что закончил дела и сегодня уезжаю. Она рада. Написал эту дурацкую записку. Чтоб только Хелену не обвинили ни в чём. Хорошая женщина, только вот очень несчастная и обозлившаяся от своих несчастий.
Тварь приняла человеческий облик. Сидит на столе и теребит засохший цветок.
- Я в последний раз предупреждаю тебя, Фредерик. Хуже будет. Только себе хуже делаешь.
Не обращаю внимания. Креплю верёвку к балке, на которой расписался некто Джулиан. Надо было спросить у Хелены, кто это такой…
Закрепляю верёвку так, чтоб было видно из окна. Чтобы сразу нашли.
Я едва не упал, когда увидел в дверях ЕЁ. Мертвая Стефания, вернее, половина мёртвой Стефании, плавно прошествовала по моей комнате и скрылась в стене.
Тварь щиплет цветок и мерзко усмехается.
Фреди, Фреди, Фреди…
Я меньше всего на свете хотел сойти с ума…
А это совсем не страшно. Как прыжок в чёрную пустоту. И всё…